Щедровицкий П.Г.… культура и отсутствием, в отличие от схемы знания, какого-то набора достаточно рефлексивных комментариев. Но вроде за прошедший месяц мне удалось из этой трясины выкарабкаться, поэтому текущий параграф, не помню уже какого номера, вновь посвящен комментариям к системному подходу.
Вы помните, что в течение всего курса я подчеркивал тот факт, что работа Московского методологического кружка с самого начала опиралась на идею разработки новой системы категорий. В качестве базовой категории достаточно рано начала рассматриваться категория системы, и развитие спектра системных представлений, который, как минимум в 65-м году, получил внутреннее название как «вторая категория системы», в отличие от первой, которая приписывалась текущей методологической литературе. Вот эта вторая категория системы и, шире, весь спектр системных представлений, группирующийся вокруг этой категории разворачивался параллельно с общей эволюцией теоретико-мыслительных, а позже теоретико-деятельностных представлений. И во многом продвижение в трактовке системных категорий обуславливало и определенные переинтерпретации того эмпирического материала, материала теории, модельного материала, который разворачивался в рамках той программы исследования мышления, которая была заявлена, начиная с 56-го, 57-го года.
Соответственно, именно этот факт дал впоследствии основание для того, чтобы второй период называть системодеятельностным, а последующие разработки – системомыследеятельностным.
Я отдельно прослеживал в своих лекциях и опирался на материалы, в которых цитировал амбивалентность трактовки мышления как процесса и мышления как структуры и собственно ту игру, с одной стороны с различием, а с другой стороны связью этих категориальных понятий, которые сопровождали первый теоретико-мыслительный период. Я также подчеркивал постоянно важность понятия организации и организованности и специально обращал ваше внимание на то, что понятие организованности, по крайней мере, с 61-го - 62-го года, начинает играть важнейшую роль в качестве шарнирного понятия, которое связывает системную и деятельностную интерпретацию. Когда мы с одной стороны можем говорить о чем либо, как об организованности деятельности, а с другой стороны мы рассматриваем представление об организованности в качестве важнейшей единички морфологической трактовки или трактовки в слое морфологических структур.

И я также несколько раз возвращался к той рефлексивной трактовке самого понятия категории, которое присутствовало в работе ММК. Я достаточно подробно цитировал раздел из поздней работы начала 80-х годов о категории «сложности», в которой Георгий Петрович специально обсуждает, что такое категория, как она устроена, и чем категория как вид эпистемы отличается от других типов эпистем, таких как понятия, знания и т.д.
Поэтому я не буду еще раз подробно на этом останавливаться. Прежде, чем мы перейдем к обсуждению той темы, из-за которой мне пришлось делать такой, как вы поймете, достаточно пространный экскурс в системный подход, а именно, темы противопоставления социального и культурного, мне придется достаточно подробно обсуждать системные представления. И начну я с текста достаточно позднего. Это лекция 80-го года, по проблематике организации, руководства и управления. Лекции, которую Георгий Петрович читал для резерва кадров высшего звена управления Минэнерго, а в качестве слушателей выступали начальники управлений строительством атомных станций, которые в тот момент попали в ведение Минэнерго и, собственно, один из потоков касался этой специфической группы резерва кадров.
В томике, который опубликован под номером четыре в серой серии «Оргуправленческое мышление: идеология, методология и технология» есть материалы соответствующего курса лекций. Начиная со страницы 287, Георгий Петрович излагает основы системного подхода для чайников, и я просто это буду цитировать:

«Итак, тема «Элементы общесистемного анализа». Первая часть носит общекультурный характер, это рассказ об истории системного движения. Вторая часть будет посвящена основным категориям системного анализа. Историческую часть мы поделим на собственно историю системного движения, начинающуюся в 49-м и 50-м годах, и предысторию.
В принципе, предыстория уходит в бесконечность, и «начатки» можно искать бесконечно долго. Условно начинают обычно с первой яркой работы - «Трактат о системах» Кондильяка. По-видимому, два человека на рубеже XVII-XVIII веков мыслью своей прочертили эту линию до нашего времени и дальше. Это Лейбниц, работы которого несмотря на то, что сам он был знаменитейшим человеком, в основной своей массе остались неизвестными, и Кондильяк, который не только был крупнейшим философом, но и заложил основания семиотики или теории знаков и, фактически, основания химии, построив для нее язык.

На него ссылается Лавуазье – создатель первого учебника химии. Лавуазье начинает так: «Работы аббата Кондильяка показали, что все дело в хорошо построенном языке. Язык должен быть таким, чтобы он просто и отчетливо отображал отношения вещей. Когда у нас есть такой язык, то мы можем знать, что происходит в мире. Поэтому мы решили каждую часть вещества обозначить своим особым именем, дать ей соответствующий знак».
Лавуазье, Бертолле и Фуркруа ввели формулы состава, хорошо нам известные из стандартных учебников химии. Это еще не структурный язык химии, а язык состава. А мысль эту дал им Кондильяк, который начертал программу построения химии. Так вот, в «Трактате о системах» Кондильяк обсуждал проблему системности знания. Он показал, что знание всегда образует систему. Мы не можем указать на какое-то знание и сказать: вот оно, вот его границы; мы не можем трактовать его как вещь. И, следовательно, он утверждал в этом трактате, что знания суть не вещи, а системы. Если нам кажется, что мы сталкиваемся с каким-то определенным знанием, как бы одиночным, отдельным, вырванным из контекста, то это ошибочное представление, потому что реально в каждом таком случае нам приходится восстанавливать его многочисленные связи с другими знаниями.
Вообще первоначально, когда говорили о системах, то никогда не говорили о вещах или объектах, а говорили только о знаниях. Позже, скажем, когда Бернулли рассматривал определенное количество газа под поршнем как множество частичек, он никогда не рассматривал такую совокупность как систему, потому что не было понятия связи. Множество не есть система. И механика того времени была механикой точки – кинематикой точки, динамикой точки. Правда позднее, где-то на рубеже XVIII-XIX веков в механике перешли к обсуждению систем точек, заимствовав это понятие у Кондильяка. Начали представление о системах знаний переносить на объекты.
Здесь работает представление о предмете и объекте. Мы имели знаковую форму, и Кондильяк первым обратил внимание на системность знаковой формы, а теперь начали обсуждать вопрос, каким же является объект и начали проецировать на объект те расчленения, которые были получены на знаниях и их знаковых формах. Происходил перенос из мира языка в мир объекта.
Кстати, этот путь является всеобщим. Мы всегда начинаем с наших технических конструкций, которые нам известны, которые мы создали, и переносим схемы этих технических конструкций на объекты.

Отсюда постоянная зависимость «естественной», «натуральной» науки от техники и инженерии в широком смысле. Инженер всегда имеет то преимущество, что он знает, как устроена машина, механизм, который он создавал, или здание, которое он строил. А для ученого объект природы всегда выступает как «черный ящик». Поэтому сегодня, когда физиолог начинает обсуждать, как работает и как устроен человеческий мозг, то инженер-кибернетик говорит: все понятно, это очень сложная вычислительная машина. Этот переход от построенной нами вычислительной машины к объекту природы есть основной принцип. Поэтому инженерные конструкции чаще всего и выступают как модели объектов природы.
Таким образом, перенос системного представления о знании на объекты был вполне естественным. Первоначально тут складывались два понятия: множественность частей и наличие связей между ними. А третьим, очень существенным моментом была ограниченность этого множества, т.е. принадлежность частей к целому. Но со связями первоначально дело обстояло достаточно сложно, поскольку Кондильяк умер, не придумав языка для представления связей. Для частей он придумал язык, а для связей нет.
Следующий очень важный шаг – появление представления о структуре. Это уже 40-е годы XIX века. Особенно большое значение имели работы французского химика Ж.-Б.Дюма, который показал поразившую всех вещь, зафиксировав парадокс, что вещества, имеющие один и тот же набор элементов, могут обладать совершенно разными качествами.
Вся химия до этого говорила, что свойства целого определяются свойствами составляющих его частей, и был огромный класс явлений, подтверждавших это. Дюма же показал, что свойства целого не определяются свойствами его частей. Сложился парадокс в его стандартной форме, возникла проблема, которую надо было решать. Значит, надо было выйти к основным понятиям, к средствам анализа и найти в них неадекватность.
Посмотрим, как выстраиваются основные категории. Вот есть мир вещей с их свойствами. Есть мир множеств или совокупностей. Уже были представления о процессе. Кондильяк ввел понятие системы, где говорилось о связанности частей. Параллельно родилось представление о составе целого. И вот когда Дюма предъявил свои факты, то оказалось, что все эти категории просто не работают.

Так вот, когда Дюма зафиксировал эти странные факты, что вещества, составленные из одних и тех же частей-элементов (я говорю сейчас через дефис, потом вы поймете почему) имеют разные свойства, то тем самым набор категорий был подвергнут сомнению. Он перестал работать для этих случаев, и нужна была новая категория. И такой категорией стала категория структуры, становление которой зафиксировали почти одновременно два химика – Бутлеров и Кекуле.
С этого момента появились все известные нам формулы, включающие значки связей – язык связей. И тут важно было, что эти связи имеют определенную конфигурацию. Убирая элементы, как бы стягивая их в точки, мы получаем чистую структуру. Структура – это целостность связей, конфигурация связей. Правда, сразу же возникли и неприятности. Одними из первых, кто отметил эту сторону дела, были Менделеев и Меншуткин старший. Они ополчились против Бутлерова, спрашивая его, что такое связи. Ход рассуждений был примерно такой. Вот представьте себе, что я имею зеркало, но я его уронил, оно разбилось. А мне оно очень нужно, другого нет. Можно взять лист бумаги, намазать клеем и собрать на нем кусочки. Можно выпилить тоненькие штырьки и собрать кусочки на штырьках. Но каждый раз оказывается, что связи – это инженерные добавки при сборке распавшегося целого.
Менделеев спрашивал так: хорошо, вы собрали кусочки зеркала, связали их, но где были связи до того, как зеркало уронили? и как можно отличить связь от «несвязи»? Если есть сложный механизм, с каким-то передаточным устройством, то можно сказать, что это передаточное устройство есть связь. Но это натяжка. Или вот есть стул, и я могу сказать, что он состоит из деревянных пластин, закрепленных шурупами. И эти шурупы – связи. Но это значит, что каждый раз нужно искусственно накладывать различие между элементами и связями. И они загнали Бутлерова в угол, так что он был вынужден признать в середине 80-х годов, что никаких связей в природе нет, а мы таким образом на нашем языке обозначаем процессы, которые развертываются в объектах.
И я не знаю, за что надо больше чтить Бутлерова – за то, что он придумал эти связи или за то, что он от них отказался. Потому что и второе есть величайшая мысль. И кстати, он это сделал первым в мире. И сейчас мы все больше и больше к этому подходим, но я дальше покажу вам систематически, как это получилось. <...>

В результате разработок, продолжавших эту линию, где-то в 1908-1911 годах появилась схема, тоже известная нам по учебникам: электрон вращается вокруг двух ядер и за счет этого их завязывает. Так начали определять валентности, смены связей и пр.
Итак, результаты Дюма были оформлены в виде понятия структуры, и тогда все встало на место. Ясно, что при одинаковом составе может быть различие свойств, потому что свойства целого определяются не элементами, а структурой связей в этом целом. Связи и структура стали основным фактором, конституирующим свойства. Из связей и структуры связей стали выводить свойства целого. Целое стало определяться своей внутренней структурой – не только и даже не столько тем, что связывается, сколько самой структурой.
Я так настойчиво подчеркиваю это, потому что для организатора и управляющего это главный вывод. Американцы очень последовательно использовали этот принцип во Второй мировой войне, и это привело к появлению системотехники, о которой я расскажу чуть позже.
Итак, появилось понятие структуры, но тут была одна трудность. В эти представления не вкладывались процессы: структура стала чуть ли не важнейшим моментом системного представления, но процесса там еще не было. В химии конца XIX - начала XX века процессы вообще не учитывались, и это очень важно. В первом учебнике химии Лавуазье написано так: «Химик, производя анализ веществ, а потом их синтез, делает своими руками то, что природа должна была сделать, но почему-то не сделала». Итак, химики думали, что они могут делать и делают только то, что заложила природа, они как бы имитируют, повторяют процессы природы. Природа заложила изначально, что такой-то объект раскладывается на такие-то части и из таких-то частей собирается, и химик угадывает это, как скульптор угадывает форму будущего творения в камне. Химик за счет процедур анализа и синтеза воспроизводит лишь то, что структурно уже заложено в природе. Поэтому химия, в отличие от физики, никогда не интересовалась процессами в объекте. Она была и остается наукой технической, она учит, как раскладывать и как складывать, анализировать и синтезировать. Она не говорит, как это там происходит «на самом деле». На все вопросы, как же все это происходит там, в природе, почему-то отвечает физика. Физика дает представление о молекулярной структуре, атомной структуре и т.д. и описывает естественные процессы.

Поэтому вся эта линия в химии развивалась, игнорируя представления о процессе. Таким образом, долгое время в структурно-системные представления – а это уже сложилось в структурно-системные представления – процессы не входили вовсе.
Поворот начался после Второй мировой войны, а точнее даже во время нее. Во время войны, как вы знаете, в Англии и в Америке ученых послали не в ополчение, а в разведку, контрразведку, они должны были заниматься проблемами организации и управления. И надо сказать, что англо-американские разведка, контрразведка и система управления были созданы усилиями химиков и математиков. Англичане и американцы считают это величайшим выигрышем в войне и ссылаются на эти решения как на то, что обеспечило им преимущество в войне.
И вот ученые начали обнаруживать удивительную значимость структурных моментов. Оказалось, что когда морские караваны идут через Атлантику, а на них нападают подводные лодки и бомбардировщики, то все зависит от того, как расположить суда. Можно расположить так, что дойдут все. А можно их так расставить, что ни одно не дойдет. И была такая смешная ситуация, когда некий английский генерал запросил, сколько самолетов сбили зенитные орудия, которые были на судах в караване. Оказалось, что мизерно мало. Он приказал снять орудия, но тогда суда перестали доходить вообще. И тогда стало понятным, что дело не только в том продукте, который непосредственно получается, но и в том предохранении, которое этим достигается. Ноль стал рассматриваться как значащий. И отсюда прямой выход к организации. Отсюда родились все анализы операций, графики и пр. в этой линии развития, но это тоже надо обсуждать особо. Первоначально они носили сугубо технический характер, военный, и были рассекречены только в 1956 г.
В 1949 г. австрийский – в то время уже канадский – биолог Людвиг фон Берталанфи выдвигает принципиально новую идею. Он говорит, что все объекты представляют собой не что иное, как системы. Категорию системы, которую Кондильяк относил к знанию, Берталанфи теперь в обобщенном виде относит к объектам и высказывает мысль, что живой организм, человеческое общество и все остальное – не что иное, как системы, и их надо рассматривать с принципиально новой – системной - точки зрения. Он тогда не очень понимал, что это значит - рассматривать с системной точки зрения.

А почти одновременно выходит знаменитая книга Винера «Кибернетика». И тогда возникло явление, которого не ожидали ни Винер, ни другие: эта его книга породила новое движение – кибернетическое движение. Масса людей из разных областей, разных профессий, разных научных предметов подхватывают эту книгу как знамя, и кибернетическое движение начинает разрушать границы областей, предметов, профессий.
Кибернетикам было неважно, кто человек по профессии – физик, математик, биолог или инженер. Важно, чтобы он глядел на мир особым образом: видел в нем системы управления. Это еще пока не системное движение в чистом виде, это кибернетическое движение. Оно все в мире представляет как системы управления.
Берталанфи, наблюдавший все это и вместе со всеми подивившийся неожиданному успеху Винера, решает повторить этот путь и в 1954-1955 годах создает общество «General Systems» (и соответствующий ежегодник). В разных странах и городах мира начинают открываться филиалы. Появляется системное движение. Чуть раньше, в 1952 г., в Москве, на философском факультете группа людей, занимавшихся анализом «Капитала» Маркса как образца сложнейшей системы, выдвинула более широкий круг идей системного подхода и точно так же пыталась организовать системное движение со всеми этими идеями, с понятиями системно-структурной методологии и т.д. Они опирались на «Капитал» Маркса, реализуя слова Ленина, что Маркс не оставил нам Логики с большой буквы, но зато он оставил нам логику «Капитала» и надо ее вскрыть. Когда они выступили с такой программой, их больно наказали и таким образом приостановили на 10-12 лет развитие системных идей в нашей стране. Ситуация была простая: есть диамат, есть истмат, и больше нам ничего не нужно – никакого системного движения.
Но системные идеи продолжали развиваться, что еще было подкреплено тем, что общество «General Systems» стало распространяться по всему мире. А к началу 60-х годов широкий круг читающих по-английски стал вспоминать, что когда-то, семь-восемь лет назад и в нашей стране тоже было нечто такое, что, может быть, не только не хуже, но даже и лучше. Этот аргумент был достаточно серьезным, и вот в 1962 г. был организован семинар «Структуры и системы», в котором началось развитие концепций системного анализа, системных подходов.

В 1965 г. была сделана попытка провести первое всесоюзное совещание, правда, и тут нашелся в последний момент начальник, который тираж тезисов арестовал и конференцию закрыл. Но это уже не имело значения, поскольку все уже случилось: возникла достаточно большая группа представителей разных профессий, которые придерживались системного подхода, в это движение вовлекалось все большее число людей, они становились смелее.
В 1967 г. была создана первая Лаборатория системного анализа, и с 1969 г. она начала выпускать ежегодник «Системные исследования», проводить всесоюзные и международные конференции, американцы начали тщательно следить за нашими работами и переводить их. Затем это движение перешло на более высокий уровень: был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований (директор Д.М. Гвишиани)…

Для вас скажу, что Гвишиани – это родственник Косыгина.

…И сейчас это широко внедряется, вошло в партийные документы, было отмечено в соответствующих пунктах решения XXIV съезда КПСС, так что теперь системный подход является основным, решающим, и тот, кто без него работает, тот просто плохо работает. Только не очень было понятно, что же такое системный подход.
Такова история системного подхода. Давайте посмотрим на нее еще раз, ибо это довольно поучительная вещь. Сначала зарождается идея в философии, на уровне категориального анализа. Это идея организации языка и знаний. И так это и фиксируется Кондильяком. Потом идею начинают переносить на объекты. При этом объекты, обратите внимание, не являются системными или несистемными. Это есть определенный способ рассмотрения. Если я его рассматриваю системно, то он системный, а если я его рассматриваю иначе, например, как точку, то он несистемный. Если я вас хочу пересчитать, то зачем мне говорить, что каждый из вас система? Я обращаю каждого в точку, в счетную палочку, и мне не нужно обращаться к системным представлениям. Но вот если кому-то становится плохо, потому что центральная нервная регуляция не срабатывает, то врач-физиолог должен рассматривать человека как систему.

Объекты сами по себе не являются системами или не системами, это зависит от целевой, предметной точки зрения. Если мы представляем объект системно, то он для нас выступает как система. А в других случаях нам этого не нужно делать.
Сначала развитие происходит на небольшой группе людей. Они отрабатывают идеи, принципы, понятия. Все это постепенно фиксируется в категориях. Строится новый язык системных изображений, представление объектов как систем, создаются операции: системный анализ, синтез. Причем новое растет из старого: надо преобразовать старое, чтобы получилось что-то новое. И постепенно оформляется общее категориальное понятие системы. Проходит довольно много времени. И когда возникает необходимость, в период Второй мировой войны, эти заранее подготовленные моменты вдруг находят широкое и мощное применение. Происходит как бы взрыв. То, что раньше развивалось медленно и подспудно как средство, теперь вдруг оказывается жизненно значимым. И тогда все те, кто хотят выжить, выжить и победить, начинают это средство использовать. Они начинают применять его широко и без разбора, ибо ситуация такова. Когда эта ситуация исчерпывается, люди начинают осознавать, рефлектировать и видят, что, оказывается, можно решать все новые и новые задачи. Возникает множество последователей.

Сначала это энтузиасты, которые не очень разбираются в деле. Расширение круга людей ведет к упадку идейной стороны. Однако значимым становится то, что возникает новая социальная база. Системные представления превратились в технические, захватили огромную массу людей, в том числе и тех, кто работает в сфере организации и управления. Сейчас в теории организации и управления направления системного и ситуационного анализа считаются самыми перспективными. Начинается их бурная разработка, появляются лаборатории, институты. Я не знаю, сколько это продлится – 20 лет, 50, 100, прежде чем будут развиты и использованы все возможности. Но вроде бы пока представляется, что это перспектива на несколько десятилетий. Теперь только еще надо ответить на вопрос, так что же такое категория системы и как с ней работают.

Могу здесь сделать маленькую паузу, потому что дальше, собственно, про категорию системы.

Ищенко Р. Почему у Кондильяка не обсуждалась категория процесса? Он вообще его не рассматривал?
Щедровицкий П. У меня чтение Кондильяка запланировано на 2022 год. Не знаю.
Ковалевич Д. А Кондильяк – это чья линия?
Щедровицкий П. Это французские методологи. По крайней мере, они так себя называют.
Ковалевич Д. А учителя его – это кто? Он на ком основывался?
Щедровицкий П. На Декарте и более поздних учениках Декарта. Там просто у Мерсена было две линии. Один – Декарт, это рационалистическая линия. А второй – Паскаль. Это такая семиотическая линия. А потом они двигаются, и лет через сто соединяются.

Представьте себе, что есть некий объект. Объект действия, к которому мы можем применить определенные операции. Мы берем две группы операций. Первая группа – операции измерения, посредством которых мы выделяем какие-то свойства (а), (Ь), (р)... и фиксируем их в знании – это свойства данного объекта. Вторая группа операций – разложение, расчленение на части. Предположим, я произвожу разложение объекта на четыре части. Интересно, что пока я не знаю внутреннего строения объекта, мои процедуры будут совершенно произвольны. Это напоминает то, как если бы врач пытался резать человека как мясник, разделывающий тушу. Разломы никак не соответствуют внутреннему устройству, это нечто, накладываемое на объект извне. Так вместо одного объекта мы получаем четыре. Но за счет того, что мы получили их путем расчленения, разламывания первого, мы можем ввести категорию целого и частей. Мы говорим, что эти объекты – части, а вот это – целое. И за счет этого отношения «часть-целое» мы как бы производим обратную процедуру. «Как бы» – говорю я.
Сама операция разложения дает качественную границу существования объекта. Был один объект, теперь его нет, вместо него остались части. Поэтому я говорю, что категория целого и части дает как бы обратную операцию. Предполагая, что это части того целого, которое было раньше, мы увязываем между собой два хронотопа, т.е. два пространства-времени. Первый – целое, которое существовало раньше, второй – тот, в котором существуют части. Мысленно мы можем прорвать эту границу пространства-времени. Имея целое, мы можем представить, как мы его делим на части, что фиксировано в категории целого и части. Имея части, мы можем представить, как мы вновь соберем целое.
У частей есть свойства – (а), ф), (у), (5) и т.д. И вот тут возникает та предметная двойственность, о которой я говорил с самого начала. Операции разложения и мыслимые процедуры сборки – это то, что мы делаем с объектами. А что мы должны делать со свойствами? Свойства мы теперь должны отождествлять. При этом существенны еще отношения между свойствами. И все свойства делятся на свойства, общие для целого и частей, и свойства, различающиеся у целого и у его частей. Общие свойства, в свою очередь, делятся на аддитивные и неаддитивные. Поэтому если мы разложили объект на части, то в принципе неясно, сохранятся ли у частей какие-либо из свойств целого или не сохранятся.

И если сохранятся, то будет ли сумма свойств частей соответствовать какому-то из свойств целого. Если сумма будет соответствовать, мы будем говорить, что это аддитивные свойства. Вес или масса – свойства аддитивные. Я взвешиваю объект, потом разламываю на части, взвешиваю части и получаю тот же вес, только в другом распределении. Другие свойства будут неаддитивными. Может оказаться, что само свойство сохраняется, но в частях его будет меньше или больше, чем в целом. А может оказаться, что у частей такого свойства, как у целого, вообще не будет. Гегель выразил это очень точно, сказав, что живое частей не имеет – только труп состоит из частей. Если мы разрежем целостный организм на части, мы получим части трупа, а не части организма.
Я вспоминаю своего преподавателя физики, который любил спрашивать так: «Вот у вас такая-то масса газа.Скажите, какая температура в этой точке?». И если студент пытался отвечать, какая температура, он ставил жирную двойку. Температура есть свойство макроскопическое, оно принадлежит целому – у точки температуры нет. Давление тоже такое свойство; хотя и есть понятие парциального давления, но это уже хитрости теории со всеми соответствующими парадоксами.
Итак, разделив объект, я теперь должен соотнести свойства частей со свойствами целого. Если мы делим объект, мы хотим знать заранее, какие свойства будут у частей, а собирая объект, мы хотим знать, какие свойства будут у целого. Сегодня, как правило, на подавляющем большинстве наших объектов мы этого не знаем, не умеем этого делать. Когда радиотехник собирает какую-то схему из известных композиционных, конструктивных элементов, он в принципе никогда не знает, что у него получится. Там будет масса резонансных и других явлений, которые являются чисто системными. Но это не со всеми объектами так. Поэтому объекты делятся на те, которые разрезаемы на части, и те, которые нельзя разрезать. Организм нельзя разрезать на части, а тушу можно. Но сначала и хирург работал как мясник, он не следовал внутреннему строению объекта, не рассуждал, как Лавуазье, что есть расчленения, которые природа уже заложила и которым надо следовать, он резал как попало. Кстати, по отношению к лимфатической системе и по отношению к системам биохимической регуляции он и сегодня режет как попало. Известно, что эти системы существуют и что они очень важны, но локализовать их не удается.
Итак, мы видим, что есть процедура, заданная на объектах и ей должны соответствовать отношения свойств, зафиксированные в знаках. И мы должны уметь так проделывать эти действия, чтобы они соответствовали членению на части и обратной процедуре сборки.

Но далее: свойства (а), (b), (у), (5) принадлежат частям, пока я говорю «частям», хотя это не очень точно, и сейчас я поправлюсь. А целое – это исходное целое со свойствами (а), (b), (с)... Мы получили свойства частей и свойства целого, и их надо было как-то различить. В первую очередь это сделали в термодинамике, различив макроскопический план и микроскопический план, внешний и внутренний. И здесь мы можем говорить о внутреннем устройстве или строении. А целое у нас остается как рамка, в которую мы это структурированное целое вкладываем.
Значит, наш объект, пройдя этот цикл, получил двойной набор характеристик – микроскопических и макроскопических: внешних характеристик (а), (Ь)... и внутренних характеристик (а), (р), (у), (8). И в физике это было зафиксировано... Это целая история, которая нас сейчас не очень интересует, нам важно рассмотреть все это на категориальном уровне. Но вот что важно. Пока я режу, я имею дело с частями. А когда я части связал между собой, то части превращаются в элементы. Понятие элемента неразрывно связано с понятием связи. Элементы получаются как части, но после того, как мы их связали в целое, они стали тем, что связано. Элементы – это то, что связано, что входит в структуру и структурой организовано.
В первой части лекции я вам это рассказывал несколько иначе. Понятие элемента вводят Лавуазье и Фуркруа. Элементы [у них] – это то, что они объединяют в целое. Но тогда возникает знаменитый парадокс, на который потратили сто лет: есть ли разница между элементом и простым телом? Кстати, до сих пор в таблице элементов Менделеева это спутано. Таблица называется «таблицей элементов», а приведены свойства элементов как простых тел, как веществ. Чем простое тело отличается от элемента? Элемент есть химическая единица, а простое тело – физическая единица. Простое тело всегда представлено молекулой. Элемент – это, скажем, Н, а простое тело – Н2, там обязательно два атома в молекуле. Правда, сам Менделеев проделал в этом плане большую работу и настаивал на различении элементов и простых тел, подчеркивая, что элементы – это понятия микроскопического, «внутреннего» анализа. Элемент – это то, из чего состоит целое, следовательно, это часть внутри целого, функционирующая в целом, из него как бы не вырванная. Простое тело, часть – это когда все разложено и лежит по отдельности. Элементы же существуют только в структуре связей.

Следовательно, элемент предполагает два принципиально разных типа свойств-характеристик: свойства его как материала и свойства-функции, рождаемые из связей. Другими словами, элемент – это не часть. Часть существует, когда я механически разделяю, и каждая часть стала существовать сама по себе, как простое тело. А элемент – это то, что существует в связях внутри структуры целого и там функционирует. Элемент имеет свойства двух типов – атрибутивные свойства и свойства-функции. Свойства-функции – это те, которые появляются у части, когда мы ее включаем в структуру, и исчезают, если мы ее из структуры вынем. Вот если я был мужем, поссорился с женой, пошел в ЗАГС, развелся, я свойство-функцию мужа потерял. Я перестал быть мужем. Ведь быть мужем – это значит находиться в определенном отношении, иметь жену и быть зарегистрированным, с соответствующей записью в паспорте. Если эта связь разорвалась, у меня свойство-функция исчезает. Атрибутивные же свойства – это те, которые остаются у элемента вне зависимости от того, находится он в этой системе или нет. Слово «этой» здесь очень значимо. Ведь может оказаться, что свойство, которое при процедуре анализа кажется нам атрибутивным, есть просто функциональное свойство из другой системы.
(вопрос из зала) - А оно принадлежит элементу?
А они все принадлежат элементу. Только свойства-функции принадлежат элементу постольку, поскольку он находится в структуре со связями, а другие принадлежат ему самому. Если я этот кусок материала выну, то атрибутивные свойства у него сохраняются. Они не зависят от того, вынимаю я его из системы или ставлю его в систему. А свойства-функции зависят от того, есть связи или нет связей. Они принадлежат элементу, но они создаются связью, они вносятся в элемент связями.
Кстати, мы можем здесь вернуться к вопросу о личности. Атрибутивные свойства принадлежат личности начальника управления, а свойства-функции – это те, которые он приобретет, когда сядет в свое кресло; он там приобретет кучу свойств-функций. Если его вынуть из этого места, он их теряет. Эти свойства-функции оказываются неимоверно мощными, а система организации так «прокатывает» человека, что у него атрибутивных свойств почти не остается. Все, что у него остается, это свойства-функции; поэтому Маркс и говорил, что сущность человека – это совокупность тех отношений, в которые он вступает в процессе своей общественной жизни.

В современной психологии есть техника так называемой депривации: человека погружают в специальную ванну с жидкостью, удельный вес которой равен удельному весу человека, поэтому отсутствуют ощущения от собственного тела, в комнате, кроме того, отсутствуют свет и звуки; через определенное время человек теряет личность, атрибутивные свойства у него пропадают. Я позже вернулся бы к обсуждению этого вопроса, потому что это одно из самых принципиальных открытий нашего времени. Но уже Маркс понимал это очень четко. Сущность человека есть совокупность тех общественных отношений, в которые он вступает в процессе своей жизни. И сознание его, и все его качества суть не что иное, как следствие его функционального включения в систему мыследеятельности.
Следующий важный шаг. Мы теперь элемент должны расслоить. Вот, скажем, от элемента идут три связи. Может быть, еще связь с целым – это будет другой тип связи, только еще нащупываемый сейчас наукой. Мы можем свойства-функции, соответствующие связям, собрать и зафиксировать. При этом мы вводим понятия «место» и «наполнение». Элемент представляет собой единство места и наполнения, единство функционального места, или места в структуре, и наполнения этого места. Место – это то, что обладает свойствами-функциями. Если убрать наполнение, вынуть его из структуры, место в структуре остается, при консервативности и жесткости структуры и удерживается оно связями. Место несет совокупность свойств-функций. А наполнение – это то, что обладает атрибутивными свойствами. Атрибутивные свойства – это те, которые (теперь мы можем сказать так) остаются у наполнения места, если его, это наполнение, вынуть из данной структуры.
Я никогда не знаю, не являются ли они его свойствами из другой системы. Вот я его вынимаю как наполнение, а на самом деле оно привязано к еще одной системе, которая как бы «протягивается» через это место. Системы хитрее всего того, что придумывают фантасты. Одни системы могут протаскиваться через другие. И может оказаться, что свойства-функции, заданные другими системами, выглядят как атрибутивные для этой, данной структуры. Хотя для другой системы они – свойства-функции.

Итак, мы имеем место и наполнение. Возникает интересный вопрос: как соотносятся атрибутивные свойства и свойства-функции, т.е. свойства места и свойства наполнения? Они давят друг на друга, они все время стремятся к взаимообеспечению. Свойства наполнения должны соответствовать свойствам-функциям.
(из зала) – А как быть с известной пословицей: «Не место красит человека...»?
Она имеет два варианта: «место красит человека» и «человек красит место». И первый вариант – «место красит человека» – точно соответствует моей схеме. Это значит, что место предъявляет функциональные требования к наполнению, и человек «окрашивается» по месту, т.е. его атрибутивные свойства становятся соответствующими требованиям места.
Это вообще принципиальный вопрос. Давайте вспомним вчерашнюю дискуссию. Я спрашиваю: вы собираетесь себя подстраивать под место или место под себя? Это двусторонний процесс, поскольку всякий человек должен занять место, и без места он не человек. Но у него есть выход: он может «покрасить» место под себя, создать себе место. И есть масса людей, которые создали сами себе место. Спрашивают: какое у него место? А ответ: он – Иванов. Его фамилия и есть его место. Он сам и есть свое место. Когда мы говорим «Лев Толстой», «Ленин», «Маркс», мы не спрашиваем, какое у них место. Быть Лениным – значит иметь свое, строго особое и определенное место. Так что есть места строго индивидуализированные. Может быть место «педагог сельской школы», а может быть место «Макаренко». Или мы называем какого-то знаменитого строителя. Это люди, каждый из которых сам себе создал место. Так что это двусторонний процесс. Сначала человек пятнадцать лет работает на статус, на имя, а потом имя двадцать лет работает на него. Заслужив имя, человек может позволять себе кое-какие выкрутасы. Хотя, вообще-то, человек всегда позволяет себе какие-то выкрутасы. Для каждой личности проблема личного существования – определить границы того, что он может нарушить без самоуничтожения, насколько он может «выламываться» из системы. Личностное существование есть всегда выламывание из системы. Но на каждом этапе своего развития человек может позволить себе выламываться только в определенных границах, в меру своих атрибутивных свойств, ибо только тот может себе позволить выламываться, кто имеет достаточно определенные атрибутивные свойства, а не только функциональные.

Тот, кто уже больше не зависит от своего места.
Короче говоря, есть очень сложная проблема взаимоотношений между атрибутивными свойствами и свойствами-функциями…

Здесь маленький антропологический кусочек мы пропустим.

Итак, для элемента, который есть единство атрибутивных свойств и свойств-функций, это проблема номер один. Я говорил, что мы имеем структуру. Мы вкладываем ее внутрь целого и получаем внутреннее строение. А что такое это целое? Мы опять применяем тот же принцип и спрашиваем, как же мы теперь представляем такую систему. Мы ее теперь представляем дважды. Первый уровень – место со связями. Второй – внутреннее строение, внутренняя структура, состоящая из атрибутивных свойств и функциональных свойств. Кстати, атрибутивные свойства можно измерять, а вот можно ли измерить функциональное свойство? Оказывается, что функциональные свойства мы сегодня измерять не умеем, и мерой их является структура. Это очень важный тезис. Структура есть мера функциональных свойств. И она всегда единична.
Итак, мы получаем внешние связи, функции... А что такое свойство-функция? Мы получаем свойство-функцию, если мы разрываем связь, вынимаем элемент, но хотим сохранить представление о связи как свойстве этого элемента. Еще раз, потому что это очень важный пункт. Если мы хотим анализировать элементы, то мы должны анализировать свойства-функции, потому что если нет свойств-функций, то нет элементов.
А теперь представьте себе, что мы должны вынуть функциональные элементы. Теперь мы работаем уже не как мясник, а как хирург, который знает устройство человеческого организма. Мы начинаем резать так, чтобы наш скальпель не резал элементы, а как-то отрезал, «подрезал» связи и давал нам возможность вынимать функциональные органы. Мы их вынимаем и что же мы получаем? Если мы не учли свойств-функций, то элемента не осталось, остались наполнения. А что же нужно сделать, чтобы мы могли элементы вынимать как элементы? Нам нужно сохранить связи. Мы связи как бы вырезаем, и они остаются, эти оборванные связи, и мы их теперь называем свойствами-функциями. Свойства-функции – это способ зафиксировать и сохранить у элемента оторванные связи как принадлежащие элементу.

Итак, когда мы имеем систему, мы получаем связи, включающие ее в более широкое целое. Теперь мы должны вырвать все это. И мы вырываем набор связей в виде свойств-функций. А, кроме того, у нас есть совокупность элементов, связи между ними, или структура. И мы этому целому приписываем некоторые атрибутивные свойства. Те, с которых я начинал. Свойства-функции, или функциональные свойства, принадлежат только элементу. Не простому телу, а элементу. Ведь свойства-функции возникают за счет связей. Когда говорят, что он – муж, или он – отец, то фиксируют способ его функционирования в определенном целом. Значит, это - свойство, которое не ему самому принадлежит, а определяется его отношением к другому, его связью. Но я не говорю: элемент в отношении муж-жена, а просто он – муж. При этом я говорю не о свойствах его как материала, а о свойствах его как элемента.
Но ведь свойства – это свойства, а связи – это связи. И мы имеем особый язык для их обозначения. Связи обладают той хитрой особенностью, что они создают свойства элементов. Элемент, живущий в связях, от каждой связи получает свойства. Фактически, таких свойств нет, это фикции, есть только связи. Или даже – процессы. Но мы вырвали элемент, от жизни его оторвали, а жизнь эту надо сохранить. И мы тогда начинаем говорить о его функциях. Мы спрашиваем: каковы функции начальника управления строительством? И мы говорим о тех связях, в которых он живет, о процессе его работы, о том, как он живет и действует, но при этом мы перевели это в форму его свойств. Мы спрашиваем, каким свойствам он должен удовлетворять, называя эти свойства функциями, хотя имеются в виду связи и процессы. Когда мы говорим о функциях или свойствах-функциях, мы говорим о связях и процессах на особом языке – на языке свойств. А почему мы так говорим? Потому что в основе всего у нас лежит процедура разложения. Мы выделяем отдельные элементы. Как говорил Кондильяк, когда мы имеем некую вещь, мы ее рассматриваем в той совокупности связей, в которой она живет, и она есть не что иное, как отражение этих связей.
Итак, подведем итоги этого куска. Я вам рассказал про первое понятие системы, которое во многом совпадает со структурой. (На этом представлении работа шла до 1969 г. В рафинированной форме оно было отработано в 1963 г. Но шли к этому с XII века.) Напомню вам общее определение.

Сложный объект представлен как система, если мы:
во-первых, выделили его из окружения, либо совсем оборвав его связи, либо же сохранив их в форме свойств-функций;
во-вторых, разделили на части (механически или соответственно его внутренней структуре) и получили, таким образом, совокупность частей;
в-третьих, связали части воедино, превратив их в элементы;
в-четвертых, организовали связи в единую структуру;
в-пятых, вложили эту структуру на прежнее место, очертив, таким образом, систему как целое.

Какие здесь вопросы?

Ищенко Р. Это же первое понятие системы он вводит?
Верховский Н. Это первое. Здесь процессов нет.
Сорокин К. Вы про второе читать будете? Напрашивается вопрос: а как он здесь процессы и структуры отождествляет в этом куске?
Верховский Н. А идея рамки, она из этого подхода?
Щедровицкий П.Г. Да, наверное.
Движемся дальше.

Итак, я вам сказал, что это было изложение для чайников. Если мы возьмем работы начала 60-х годов, то там все будет более тяжело. Вот, например, есть такая работа Георгия Петровича, называется «О принципах классификации наиболее абстрактных направлений методологии структурно-системных исследований». Я первые полторы страницы прочитаю, потому что дальше на слух это почти не воспринимается. Начинается так:

Потом там начинается такая математика. Чем-то похоже на ранние работы Зиновьева по логике. Эта линия быстро умерла, потому что Георгию Петровичу это наскучило потом. Есть в тот же период написанная статья Генисаретского, называется «Специфические черты объектов системного проектирования». Я так понимаю, что это по методу построения – семинар, обсуждение, потом несколько человек пишут рефлексивную сборку свою.

Анализ современного состояния системных исследований показывает, что основным препятствием для дальнейшего развития является отсутствие адекватных средств репрезентации объекта исследования в предмете исследования. В качестве такого средства предлагается абстрактная модель, структура объекта, на основании которой могут быть построены модели структурных объектов в конкретных системных исследованиях. Для того, чтобы в исходной модели […] задача различия между предметом и объектом используется в приеме двойного знания и двойная система обозначения. Язык блок-схем и отнесенный к нему латинский алфавит, задающий устройство объекта, выступающий в функции действительного устройства, в функции объекта, как он есть на самом деле. Для автонимного обозначения используемых средств в ходе исследования используются другие языки.

Различение предметного и объектного плана в системном исследовании позволяет с одной стороны объяснить то, что он относится собственно к системному анализу, [к] изображению структуры объекта, логике структурного рассуждения, с другой стороны объяснить жизнь знаковых систем…

Пропускаю некоторый кусок, дальше пункт три звучит так:

…Случай связи объектов А и Б, изображенный на рисунке 1а, соответствует понятию взаимодействия, а в случае 1б, 1в – понятию детерминации. Следующий шаг – различение места и наполнения.
Место «А» задается набором связей, в которых составлено целое «А» – место «А`». Занимающий место «А`» объект «А» называется его наполнением или материалом. В связи с различением места и материала часто используются особые характеристики материала. Свойства функции F1, F2, в которых элиминируются связи места или объекта. Пример функциональной характеристики – способности индивида, которые фиксируют его возможность занятия того или иного социального места. Различия между свойствами, функциями и атрибутивными свойствами, определяются тем, что характеризуемый тем или иным типом свойств объект по-разному включается в деятельность. Свойства-функции объекта «А» фиксируются всегда относительно других объектов «Б», «С» и т.д., в атрибутивных свойствах их относительный характер скрыт за счет того, что выделение происходит с помощью объекта эталона «О». Атрибутивными свойства-функции становятся в силу выталкивания в системе деятельности всеобщего объекта-эталона.
Особый интерес представляет случай, когда объект «А» является наполнением нескольких мест «А`», или, что тоже самое, носителем нескольких свойств-функций, и когда несколько объектов «А» могут занять одно место «А`». Но рассмотрение подобных ситуаций требует разработки логики функционального рассуждения, в отличие от традиционных логик, которые являются субстанциональными и приспособлены исключительно для анализа атрибутивных описаний. Например, противоречие между меной и потребительской стоимостью товара возникает из-за того, что объект «товар» занимает два разных места в системе производства и потребления.

Потребительская и меновая стоимость является свойствами-функциями товара как объекта, позволяющими анализировать движение товара как такового, а разворачивание противоречия этих стоимостей есть особый метод работы со свойствами-функциями.
Целый ряд случаев описывается введением несоответствия между характеристикой места «А`» и наполнения «А». Два связанных в целое «А0» и «Б0» образуют новое целое «Ак», принадлежащее следующему этажу структурной иерархии. К «Ак» относятся все характеристики объекта как нерасчлененного целого, описанного в пункте 1.5.
Таким образом, мы приходим к следующей структуре объекта с двумя уровнями иерархии…

Итак, как всегда бывает в достаточно сложной системе представлений, существуют ядерные операторы, которые и конституируют рабочие функции систем категориальных понятий. Если мы в поле системных представлений попробуем выделить такой ядерный оператор, то, безусловно, он связан с различением места и наполнения, которое есть простейшая форма фиксации связей и отношений между уровнем функционального и морфологического анализа. Т.е. единички. Да, конечно, каждый раз мы имеем дело с очень сложными функциональными структурами, с наложением и пересечениями между функциональными структурами, мы имеем дело с очень сложными объектами, которые могут быть одновременно включены в различные функциональные поля и всегда существуют на разрыве этой своей включенности в разные функциональные структуры. Но вот эта простейшая схема, где есть место, а есть наполнение – она является базовой и рабочей.
При этом, обращаю ваше внимание на очень важное замечание Генисаретского, что огромную феноменологию, достаточно разработанную можно описывать и объяснять через разрыв между требованиями к месту и характером наполнения. Георгий Петрович всегда говорил, что в управленческих структурах между функциональными местами и наполнением всегда существует разрыв. Наполнение никогда не соответствует месту. И в этом прелесть этих управленческих структур.
Еще раз. Наличие этого разрыва является фундаментальным моментом и целый ряд феноменов, который мы фиксируем в эмпирическом материале могут быть объяснены через этот всеобщий механизм несоответствия. Помните, у Хайдеггера была такая метафора: в зазоре бытия. Вот если хотите, это такой специфический, деятельностный зазор бытия.

Ковалевич Д.
А место и функция в этом рассуждении носит онтологический характер? Т.е. они есть, вы говорите. Или по-другому, они как выделяются? Это места в объекте? Или это и есть собственно объект? Или эти места – это другое название объекта?
Щедровицкий П.Г. Смотри, давай разделим две вещи. Первое, стиль изложения Георгия Петровича скорее операционально методический, чем онтологический. Георгий Петрович начинает с того, с чего он всегда начинает. А именно, что мы применяем определенные процедуры к оперативному объекту, объекту, данному нам в той или иной практике, например экспериментальной, исследовательской практике. И в качестве такой простейшей процедуры он предлагает процедуру разложения на части. И вся, как ты говоришь, эта системная онтология, она выводится из этой операционально-методической платформы.
Но это очень важно. Поэтому можно сказать, что места здесь появляются как определенный тип мыслительной конструкции, приложимый к тому или иному конкретному материалу. Понятно, что когда мы разбиваем стекло и оно распадается на произвольные кусочки, а потом мы их склеиваем или собираем штырьками, то здесь о местах трудно говорить, потому что понятно, что здесь места – это след самой этой процедуры. Если же мы говорим об организме, то понятно, что эти места являются сами по себе чрезвычайно сложным отпечатком процессов жизнедеятельности организма. Потому что у тебя, например, местом будет система кровообращения. Вот какое у тебя будет место, которое выполняет такой-то и такой-то набор функций относительно целого? Т.е. относительно организма в процессе его жизнедеятельности.
Теперь обратите внимание, есть люди, у которых сердце с другой стороны. Есть люди, у которых сердце с дырками и работает не так. Возникают компенсационные механизмы и т.д. Мы понимаем, что теперь, если мы начинаем от функциональной структуры переходить к морфологической, то выясняется, что совершенно разные типы материала могут выполнять, заполнять и обеспечивать это функциональное место. Теперь, если мы говорим, например, об организационной структуре государственной корпорации «Росатом», то это будет не первое и не второе. Это будет и не механический тип и не органический тип. Это будет где-то посередине.

Это будет специфический набор функциональных мест, отчасти являющийся продуктом исторического процесса, отчасти человеческого произвола. Более того, также как и в любом другом подобном анализе, мы столкнемся с процессами взаимовлияния наполнений и мест друг на друга. И там, где мы сталкиваемся с управленческими структурами, мы очень хорошо понимаем, что некоторые места создаются под наполнение. И в этом смысле, за ними никакой онтологии не стоит. Ничего онтологического там нет.
Теперь другой момент. Но выйти я хочу к схеме ВДиТК. Я хочу выйти к специфическому прочтению представления о воспроизводстве деятельности сквозь призму системных представлений и с этой точки зрения, я могу сказать так, что конкретность функциональной структуры процессов воспроизводства – это, конечно, онтология. Постулирование внутри процесса воспроизводства такой реальности, как реальность социально-производственных систем, которые в исходных текстах так и вводятся и воспроизводство вводится через разрывы в социально-производственных процессах. И это есть утверждение, безусловно, онтологическое.
А теперь еще более сложная вещь. Ну, конечно, Георгия Петровича и тогда и позже волновала, заводила идея Гегеля построить чисто логическую онтологию. Всеобщую онтологию логики. Т.е. произвести прорыв сквозь различные онтики и попытку эти онтики закрепить в рамках той или иной конкретной онтологии, к некоему всеобщему разумному устройству мироздания, фиксированному в общих принципах этого устройства и через него таким своеобразным бумерангом вернуться назад к онтологии иного порядка. Гегель, по-моему, термин фундаментальная онтология не употреблял, но Хайдеггер употреблял. Прорваться сквозь онтологизацию, перейти к мыслительным основаниям любой онтологии и отзеркалиться назад и положить это как онтологию другого порядка. Отсюда эта идея диалектической логики.
Ковалевич Д. Отсюда идея предмет-объект.
Щедровицкий П.Г. Отсюда идея объект-предмет-объект. Не объект-предмет, а объект следующего уровня. Объект, который мы фиксируем в иерархической конструкции этажей замещения на более высоком уровне, но при этом говорим, что мы проецируем эту знаковую конструкцию в самый низ. Мы ее получаем вверху, а потом приписываем ей существование в качестве фундаментального.

Ковалевич Д. Системное размышление – это же шаги наверх?
Щедровицкий П.Г. Системное размышление – это и есть постоянно сопровождающий предметный анализ, работа по созданию системы категорий, и как одна из проекций этой системы – нового языка, который претендует на то, что бы описать все что угодно. И в этом плане является метаонтологией или логической онтологией. Для выражения совершенно разных сущностей и перевод этого разнообразия в единообразие способов мышления.
Ковалевич Д. А вот такой подход к этому, такая функционализация самого системного языка – это ноу-хау методологии или это общее место?
Щедровицкий П.Г. Я думаю, именно это и было, начиная с Кондильяка. Я думаю, что Кондильяк строил онтологию. Т.е. он строил всеобщую теорию о знаках, которая, если смотреть программу действий, то она должна была в какой-то момент стать и общей онтологией. То, что это делал Лейбниц – это 100 процентов, потому что эта вся его монадология она и есть теория всего. Всеобщий принцип существования всего.
Сорокин К. А Демокрит?
Щедровицкий П.Г. Демокрит, кстати, ничем не хуже. Он был отличным методологом, в отличие от Эпикура, который физик. И в этом кардинальное отличие атомов Эпикура от атомов Демокрита. Я это уже говорил и это написано в известных работах по истории философии, в частности в работах Гильсона, которые в русском языке существуют как работы Маковельского.

Теперь самый важный кусочек, потому что без него все остальное будет непонятно. И вот здесь начинается очень любопытная игра с некоей проблемой, а именно, когда у нас элементом системы является полная система. Т.е. когда мы схватываем такое наполнение некоего функционального места в рассматриваемой нами системе, который не вмещается внутрь этого места, потому что сам по себе является полной системой, а значит, обладает вот этой специфической характеристикой постоянного выламывания.
Георгий Петрович объясняет это на примере человека. Но смотрите, человек для теоретико-деятельностно периода – это то же самое с точки зрения проблемы логики, как смысл для теоретико-мыслительного периода. Вот смысл не вмещался в схемы знания, он вываливался, он обладал какой-то энергией, энергией в греческом смысле слова, а значит намекал на некоторую совокупность иных процессов и иных функциональных отношений, которые не вмещались. И в этом плане первая попытка, я о ней коротко говорил, потому что это требует отдельного анализа, когда Лефевр в конце 50-х годов пытается вписать «смысл» в схемы знания. У него не получается.
Когда начали обучать мышлению в эмпирических ситуациях, исследовательско-экспериментальных, формирующих ситуациях, в школе, по лекалам схемы знания, то столкнулись с тем, что ребенок для того, чтобы у него включился оргдеятельностный механизм под названием способ решения, он должен понять условие задачи. В известной работе по исследованию мышления детей на материале решения арифметических задач Георгий Петрович на эту точку указывает. Вся работа, весь объяснительный конструкт возникает после того, как ребенок понял. Вот он понял текст задачи, это выражается в том, что он привлек способ решения.

После этого все идет по конструкции, уже описанной в теоретико-мыслительный период. Он решает задачу. А если он не понял, то он не привлек и ничего не решает. Мышление не включается. Т.е. мы не попадаем в ту функциональную структуру, которая была задана схемой знания. Георгий Петрович говорит: «Что это такое? Когда он понял или не понял? Возник смысл или не возник смысл?». И так же дальше с действием. Если осмыслено, то действует, если не осмыслено, то не действует. У него может быть весь арсенал способов действия, но они не включаются. И это остается вызовом ко всему этапу. Аналогичную роль в теоретико-деятельностном этапе играет человек. Человек – это имя собирательное для некоей полноты системности, не вписывающейся ни в какие производственные контуры.

Ковалевич Д. Там личность, производство.
Щедровицкий П.Г. Сейчас об этом будем говорить. Но эта линия продолжается практически до конца. Т.е. можно даже сказать, что Георгий Петрович чисто оргдеятельностно играет с этой темой. Он идет к психологам, на факультет психологии, набирает там новую молодежную группу, приводит их в кружок, запихивает их в деятельностную трактовку, ожидая, что они не смирятся с этим и начнут вываливаться из этой ситуации и прорабатывать проблему человека.
Кстати, Лефевр на этом уходит. Потому что вот эта оппозиция, которую я начал обсуждать на Чтениях, между Лефевровской трактовкой управления и трактовкой Георгия Петровича, она во многом построена на том, как трактуется полнота этой системы под названием человек. В каком горизонте эта трактовка проходит. Потому что Лефевр продолжает думать над смыслом. Он же не смог его вписать в схему знания, поэтому начал его вписывать в деятельность. И эти его рефлексивные игры, и вся дальнейшая идеология рефлексивного управления вырастает из попыток вписать человека в систему деятельности в качестве этого выламывающегося элемента.
Если я добью ситуацию и его привезу, то вы еще поймете, что это имеет мощное антропологическое основание. Потому что Лефевр известен тем, что за два года службы в армии, он три четверти времени просидел на гауптвахте. А отправили его обратно, потому что он однажды залез в танк, забарикадировался там и две недели сидел внутри, пока не нашли способа его оттуда вынуть.

На самом деле, он себя рефлектировал. И пытался схематизировать свой способ жизни. Очень близкая ситуация с Зиновьевым. Зиновьева на самом деле не интересовал «Капитал» Маркса. Как впрочем, его не интересовало все остальное, чем он занимался. Он каждый раз выстраивал полную оппозицию. Его идея, что человек по масштабу сопоставим с системой, что бывают люди сопоставимые по масштабу с государством, это фактически попытка зафиксировать вот этот парадокс. Зафиксировать на уровне жизненных оснований и способа повседневного, социокультурного действия.
Сорокин К. Все-таки, а почему ставится знак равенства между человеком и системой?
Щедровицкий П.Г. Вы знаете, на самом деле не очень важно. Почему именно человек?
Сорокин К.   Хорошо, я тогда вопрос по-другому задам. Почему человек начинает выламываться из системы?
Щедровицкий П.Г. …

Вот, во втором томе про управление, пятый том, страница 30, Георгий Петрович говорит:

«Я рассматриваю каждого человека как сложное двойное образование: как функциональное место в социально-производственной системе и как наполнение этого места. Социально-производственная система – это любое учреждение, учебное заведение, колхоз, промышленное предприятие. И каждый раз эту систему пронизывает структура функциональных мест, которые занимают люди. А наполнение – это сам человек со своими убеждениями, страхами, осторожностью и т.д. К.Маркс показал, что человека «самого по себе» – без соответствующего ему функционального места – не бывает.
Я думаю, что само понятие «человек» очень недавнего происхождения. Его создали на рубеже между Средними веками и эпохой Возрождения, когда в итальянских городах появилось много тунеядцев, неизвестно чем живших. До этого были рыцари, смерды, или крепостные, были монахи. В Древнем Египте были фараон, наместник, землемер, надсмотрщик за рабами, раб. И везде – своя иерархия функциональных мест. И тут вдруг – тунеядец, который не имеет функций и не вписывается в иерархию мест. Но как только его назвали «тунеядцем», ему тем самым задали определенное место в обществе, он получил общественную определенность.
Все это были определенные страты, или классы. И в этом плане вся история человеческого общества есть история классовых определений, критика предшествующих структур, борьба за социальную справедливость. У нас есть секретарь обкома и секретарь горкома. И все мы твердо знаем, что секретарь горкома, хоть тоже секретарь, но ниже, чем секретарь обкома. На предприятии есть директор и есть его заместители, инженеры. И это все функциональные места.
– А грудной ребенок? (из зала)
И в педагогике точно также принято. Поэтому умные психологи определяют периоды жизни людей по переходу из одной системы в другую: ясельник, детсадовец, школьник, студент и т.д. И это каждый раз есть место, а не характеристика материала наполнения, т.е. того, что туда вставляется. Только единство одного и другого и есть человек. Кому-то это покажется противным, мне и самому противно, поскольку я человек старорежимный и мыслю социалистическими идеалами и принципами.

– А как же наполнение? (из зала)
А наполнение имеет вторичный смысл. И это есть одна из сложнейших социокультурных проблем. Поскольку я говорю о двух факторах – месте и его наполнении, – существует проблема соответствия и несоответствия. И это оргуправленец всегда должен учитывать. В подтверждение приведу такой пример. В 70-е годы я работал в Московском областном институте физкультуры. И к нам пришел новый ректор. А к моменту его прихода на Ученом совете было принято решение: студентов 3-го курса в колхоз не посылать из-за напряженной ситуации в учебном процессе. Первого сентября меня вызывает новый ректор и говорит, что из райкома получили разнарядку на 200 человек сверх плана, поэтому третьекурсников надо отправлять. Я был очень заинтересован поехать в колхоз с этими студентами, поскольку я создал в это время научно-педагогическое отделение, и мне надо было видеть, кого туда брать, а на коллективных работах люди проявляются ярче всего, открытее. Но вид я делал, что если ректор очень попросит, то я пойду ему навстречу. И он вступает со мной в отношения одолжения, в отношения человека с человеком, а не ректора с преподавателем.
И тут начинается очень важное различение. Если человек крутится на своем месте и выполняет функцию и миссию этого места, мы его называем индивидом. А вот если он из этого места выскочил и существует не только в производственной формализованной структуре, но и сам по себе, то его мы называем уже личностью. И говорим, что он может не только функционировать по законам своего места, но и ставить цели, принимать решения, сам для себя определять, что он будет выполнять, а чего не будет, брать на себя ответственность. Вот тогда он – личность. Личность – это тот, кто «выламывается» из системы, не держит руки по швам и не говорит каждый раз: «Будет сделано!» Тот, кто знает: выслушать-то я выслушаю, а вот буду ли выполнять – это я еще подумаю и решу сам. Тот, кто может взять на себя ответственность и риск за невыполнение.
Когда я говорю «оргуправленец», то я имею в виду, что это:
- человек, занимающий определенное место с определенным назначением;
- наполнение, которое должно соответствовать месту и его требованиям.

Человек есть невероятно сложное, внутренне неоднородное образование. Каждый человек, чтобы жить в обществе, должен знать о себе, что он представляет собой как место и что он представляет собой как наполнение. Это непростое обстоятельство создает двойственность нашего сознания. С одной стороны, необходимо постоянно контролировать себя: отвечаешь ли требованиям места; с другой – вырабатывать совокупность требований к себе, а именно: я занял такое место, следовательно, я обязан быть таким-то и таким-то, делать то-то и то-то.
Я выделил требования к наполнению, исходящие из необходимости соответствовать назначению, функции или миссии места, и назвал это индивидом. Это то, что мы готовим посредством обучения. Мы создаем культурно подготовленных индивидов, умеющих выполнять свои технические функции за счет обучения. И все обучение построено так, чтобы формировать индивидов.
Но есть другая ипостась человеческого существования. Начинается она с того, что человек осознает себя, свои возможности, оценивает себя по отношению к месту и отделяет себя от места. Тогда человек выходит в личностную позицию, а это значит – выходит из места. Человек, который решает, что он не может быть генеральным директором, и сбегает – уже личность. Он свои личные возможности оценил (толи ему неинтересно, толи не считает себя способным) и решил больше в эти игры не играть.

Это курс лекций, прочитанный в 88-м году.

У меня такое ощущение, что во многом решения XXVII съезда партии продиктованы пониманием, что именно это может произойти со всем советским народом: он близок к тому, чтобы больше в эту игру не играть. И вроде бы что-то делать надо, поскольку разруха наступает, а это уже крайняя ситуация.
Социально-производственная система имеет два пространства, и я хочу их разделить. Одно пространство задано административной структурой, и это всегда есть производство; эти структуры и создаются для производства (социологи называют их «формализованными»). И есть другое пространство – это клуб.

То же самое рассуждение в лекциях, которые я советую начать читать вторыми после «Проблемы логики научного исследования», называются «Начало системно-структурного исследования взаимоотношений в малых группах». На странице 314, параграф 87-й начинается следующими словами:
Нам важно подчеркнуть, что здесь организация деятельности осуществляется за счет введения определенных средств [43.56-52.03]
В этом месте я люблю рассказывать байку, про то, как я в 90-м году попав в Великобританию под патронаж одного из членов палаты лордов, беседовал с ним и у нас произошел один очень любопытный разговор. Мы обсуждали образование, поскольку тогда меня в основном эта тема интересовала. Он мне пытался объяснить, я тогда еще плохо это понимал, он говорил, что у них есть пять-семь ключевых учебных заведений, где готовят в нашем смысле элиту и с самого начала известно, какое место займет выпускник этого учебного заведения. Иногда даже задолго до того, как он туда поступил. И это есть ключевой механизм обеспечения устойчивости и воспроизводства.
Я человек молодой и горячий, я решил над ним поиздеваться. Мы как раз шли по берегу Темзы и там плыли команды Кембриджа с Оксфордом на байдарках. Он отметил, что это наш национальный спорт, у вас хоккей, а у нас байдарки. Они должны точно, синхронно по команде ведущего грести. Я ему говорю: «Слушайте, это было хорошо в 15-м веке, а сейчас-то – девочки, наркотики, скорости другие. Напьется, сядет на машину, выедет на автобан и разобьется». Он посмотрел на меня очень жестко, ледяными глазами, ему в тот момент было лет 70 уже, и сказал: «Значит, это место будет пустовать».
Параграф 89-й. Человек и социальная система. Личностное развитие, свобода и необходимость:

«Здесь начинается самый интересный и важный для нас парадокс, о котором я довольно подробно говорил на наших кружковых занятиях. С одной стороны, появление подобных мест знаменует переход от обезьяны к собственно человеку. Можно сказать еще резче: человек как элемент человечества существует лишь в той мере, в какой существуют «места» социальной системы. До того, как появились и приобрели специальную фиксацию эти «места», людей не было – тогда были обезьяны.

Но вместе с тем в той мере, в какой существуют места социальной системы, в той мере, в какой они нормируют и тем самым определяют и задают поведение человека, в той же мере все меньше и меньше остается от самого человека – остаются лишь исполнители. И эти исполнители могут быть заменены машинами, роботами.
Наверное, это противоречие является основным для человеческого существования. Оно должно разыгрываться и разыгрывается в различных социальных системах и структурах. В этой связи полезно сказать несколько слов по поводу одного широко распространенного интеллигентского предрассудка. Я не случайно сказал, что именно появление мест и связанная с этим все большая социальная нормировка человеческого поведения и деятельности характеризуют появление самого человека и ступени его прогрессирующего развития. Часто можно услышать, что подобная, все более усиливающаяся нормировка подавляет человека, человеческую личность, не дает условий для подлинного развития ее. На мой взгляд, подобное мнение – глубочайшее заблуждение. Правильным, как мне кажется, является прямо противоположное утверждение, а именно: чем более сложная, разветвленная и разнообразная система нормировок появляется и развивается в обществе, тем более развивается человек и человеческая личность. Можно утверждать, хотя это, возможно, покажется вам парадоксальным, что человеческая свобода, а вместе с тем сила и мощь человеческой личности прямо зависят от обилия и разнообразия тех социальных систем, которые в этот момент существуют в обществе. В этом плане, если хотите, все большее и большее «выжимание» человека из этих систем нормировки (и благодаря им) делает человека человеком.
Но тогда встает вопрос: откуда же возникает и почему получает распространение указанный интеллигентский предрассудок? Хотя я выше сказал, что все бóльшая система нормировки характеризует развитие человека, я вместе с тем предполагал, что сам человек все время противостоит этой нормировке. Он, с одной стороны, принимает ее и усваивает заданные таким образом средства, а с другой – все время стремится выйти за их пределы, нарушить их, подняться над ними. Я предполагал, что все более усиливающаяся нормировка заставляет человека развиваться так, чтобы он мог при всем этом оставаться независимым и свободным, причем независимым и свободным именно за счет обилия и разнообразия систем нормировки, за счет использования их в качестве средств своей жизни и средств приобретения свободы.

Я предполагал, что человек должен научиться, с одной стороны, выполнять эту систему нормировок, а с другой – никак от нее не зависеть.
На мой взгляд, человек как таковой развивается лишь в той мере, в какой он все это проделывает. Когда интеллигент рассматривает социальную систему, анализирует свое отношение к ней и ее отношение к себе, то он обнаруживает, что при очень сильной нормировке и регламентации человек и человеческая личность исчезают, остаются лишь одни места социальной системы и биологические исполнители этих мест, грубо говоря, остается лишь один обыватель, задавленный системой. Спору нет, такое бывает и нередко. Но тогда нужно сказать только одно: тем хуже для этого обывателя. Когда я говорю «тем хуже для него», то имею в виду лишь теоретический смысл слова «хуже», ибо сам обыватель не чувствует своей задавленности, он чаще всего доволен своим положением; поэтому речь здесь идет не о судьбе отдельных людей, их страданиях или самочувствии. Речь идет о человечестве.
Задавленным обыватель бывает лишь в представлении интеллигента, и само это представление появляется лишь потому, что сам интеллигент выносит вовне и обобщает до понятий «человек» и «человечество» свое собственное неуютное самосознание и самочувствие. При этом он с очевидностью обнаруживает обывательскую сущность своего собственного сознания. Единственное его отличие – в высоком уровне рефлексивности и сострадания по поводу своей собственной обывательской судьбы. А обывательской она является потому, что сам этот интеллигент не находит в себе сил для того, чтобы подняться над существующими системами нормировки и регламентации. Он предельно труслив и как личность не соответствует своему времени. Реально каждое время бывает и тяжелым, и жестоким по-своему. Интеллигент-обыватель не хочет этого знать, он оправдывает свое поведение тезисом, что его время является из ряда вон выходящим по тяжести, в то время как другие были и легче, и лучше. Здесь уместно напомнить известный принцип Стендаля: нет республики без республиканцев. Если бы интеллигент был действительно интеллигентом, он нашел бы формы и средства борьбы с регламентирующими его системами, а если он не находит, то это значит лишь, что он не соответствует своему времени и является банальным обывателем.

[90. Социальные институты и группы]

[91. Формальное развертывание схем деятельности. Взаимоотношение институтов и групп]

При этом, чтобы задать хоть какую-нибудь видимость системы, я буду следовать логике выведения институтов и групп на основе тех схем объектных преобразований, которые были введены нами выше, и их взаимодействий друг с другом. Эту работу в принципе мы начали с вами в прошлый раз. Попробуем проследить за всем этим несколько подробнее.
Предположим, что в системе комплицированной [?] и кооперированной деятельности возникают разрывы. Возьмем самый простой вид разрывов – разрывы во времени. Предположим также, что деятельность, осуществляющая преобразование О1 → О2, продолжается дольше, чем деятельность, осуществляющая преобразование О2 → О3. Попросту говоря, это значит, что второй индивид какую-то часть своего времени «простаивает» без дела. Предположим также, что работа этих индивидов оплачивается сдельно. Ясно, что в этих условиях второй индивид может быть постоянно недоволен тем, что он реально зарабатывает меньше, чем мог бы заработать. Таким образом, у него появляется определенное отношение к той ситуации, в которой он работает. Я уже говорил вам, что это отношение может быть направлено на разные элементы социальной системы. Но во всех случаях оно должно разрешиться в какую-то определенную деятельность. Самым разумным было бы, конечно, перестроить систему коопераций, создать и ввести другое распределение частей деятельности.

Самое интересное здесь состоит в том, что отношение к ситуации вызывает у второго индивида деятельность, объектом которой становится данная социальная ситуация, или даже социальная система разделения труда и кооперации. На что, собственно, может действовать такой индивид? На преобразования действовать бессмысленно, так как они продукт деятельности. Можно было бы действовать на процедуру деятельности, и в некоторых случаях такой путь является эффективным, но отнюдь не всегда. Здесь, наверное, нужно отметить, что в нашей педагогической практике почти все и почти всегда стремятся действовать именно на процедуру. И примерно то же самое происходит сейчас в промышленности, хотя понимание малой эффективности этого шага уже распространилось, а в США даже общепризнанно. Деятельность второго индивида может быть направлена также на средства деятельности или на членения цепочки преобразований. Нам будет очень интересно обсудить именно последний вариант.
Первое, что здесь должно быть выяснено – это объект действия. На что оно направлено – на места или на самих людей? Хотя мы уже произвели в теоретической плоскости разделение мест и их наполнений, тем не менее, в реальном и практическом смысле это еще не совсем то, что нам действительно нужно, так как это деление не имеет четких эмпирических критериев. Ведь пока что мы задали места, прежде всего, через те наборы требований, которые соответствуют каждому из них и направлены к индивидам, занимающим эти места. Фактически речь шла о требованиях к индивидам со стороны других элементов нормативной системы. Воздействовать на места, взятые таким образом, значит воздействовать на средства, которыми должны владеть индивиды, приходящие на эти места. Суть воздействия будет, очевидно, заключаться в замене этих средств. С другой стороны, мы рассматривали эти места как определенные институты, т.е. как некоторую норму организации мест, их иерархии и отношений к преобразованиям объектов, процедурам и средствам деятельности. Тогда действия второго индивида могут быть направлены на организацию мест, их иерархию и их распределение относительно преобразований объектов и процедур деятельности. В частности, деятельность, осуществлявшаяся раньше первым индивидом, может быть поручена двум таким, и таким образом вместо одного места появятся два – связанных между собой.

Вы уже понимаете, что в этом случае объектом деятельности второго индивида становится та социальная система, в которой он существует. Наверное, можно сказать, что в этом случае он сам как социальный человек становится объектом своей собственной деятельности. Очень интересно посмотреть, как будет реагировать на все это первый индивид и, одновременно, как будет представлять себе все это дело он сам. Здесь возможны два варианта. В одном случае человек, на место которого он воздействует, отделяет себя как человека от этого места, в другом случае – не отделяет. Во многом это зависит от того, кто именно и в какой форме начинает осуществлять преобразование мест. Если это изменение осуществляет правительство или «Господь Бог», то это в принципе может и не вызвать возражений людей, хотя, наверное, всегда вызовет появление того или иного отношения. Если же эти изменения будут пытаться осуществить люди, стоящие на самих этих местах, то это всегда вызывает не только отношение, но и сопротивление других людей. Действия на систему социальных мест воспринимаются в таких случаях всегда как действия на самих людей, занимающих эти места.
Здесь тоже возможны свои варианты. Человек, на место которого воздействуют, может понимать, что действуют не на него, а на места социальной системы. Он может не сопротивляться и не оказывать никакого противодействия. Тогда ситуация будет достаточно простой: подобно тому, как преобразование вещей человеком не может вызвать и не вызывает социального сопротивления (а лишь материальное или лингвистическое), так и в этом случае воздействие на места и изменение их не вызывают социального противодействия. В этом случае места социальной системы выступают как чистые объекты, а преобразования социальных мест – как чисто объектные преобразования. В этом случае никаких взаимоотношений между людьми, заполняющими эти места, не появляется и не может возникнуть.
Что может быть результатом и продуктом подобного воздействия на места? Первым результатом является перестройка системы мест. Мы можем предположить, что подобная перестройка протекает одномоментно и снимает те разрывы, которые до этого были в кооперированной деятельности и обусловили само преобразование мест. В этом случае деятельность дальше будет протекать гармонично до какого-то нового разрыва, обусловленного требованиями к этой системе деятельности.

[92. Управление и руководство: группы формальные и клубные]

Как это ни странно, могут быть и такие случаи, когда непрерывное возобновление разрывов рассматривается как непременное и обязательное условие нормального протекания самой социальной деятельности. Рассматривается и предусматривается. Тогда, чтобы избавиться от постоянного перехода людей с их мест в рефлексивные позиции, вводят специальную систему управления. И эту сторону дела мы должны рассмотреть чуть подробнее.
Здесь существенно, что, предположив необходимость постоянных разрывов и преодоления их, введя специальную систему руководства, а вместе с тем и специальное место, обеспечивающее ее, мы произвели новое, вторичное разложение системы социальных мест и ввели как бы второй слой в ее организацию. Вначале мы предполагали, что все индивиды занимают определенные места, что эти места прикреплены к системе деятельности и преобразований объектов. Однако, теперь мы вынуждены сказать, что какой-то индивид покидает свое прежнее место, переходит на новое место, для которого объектами деятельности становятся прежние места, и только благодаря этому переходу он может осуществлять новую функцию руководства.
Это рассуждение дает нам жесткое противопоставление сферы нормированного производства и сферы руководства. Вместе с тем это рассуждение заставляет нас провести не менее четкое противопоставление сферы нормированного производства и сферы клуба. Выбор того или другого из названных вариантов зависит от того, в каком плане мы берем весь процесс – в плане происхождения руководства или в плане его функционирования.
По сути дела, человек, который ставит своей задачей изменение какой-то жесткой системы социально нормированных мест, т.е. какого-то социального института, переходит или вынужден перейти в совершенно особую сферу социальной жизни. Он выходит из слоя социально-институционализированных связей и начинает жить другой жизнью. Он становится, по выражению В.А.Лефевра системой, сравнимой по мощности с той социальной системой, на которую он предполагает действовать. Подобная ситуация постоянно наблюдается как в обществе взрослых, так и в детском обществе – в особенности на материале детских игр.

Это те самые явления, с которых мы начинали наш анализ, когда привлекли первые конкретные примеры и сформулировали первые парадоксы. Но тогда это было чисто эмпирическое описание, а сейчас мы его систематически выводим и объясняем на основе развитых нами теоретических изображений.
Перейдя в сферу клуба, человек (или люди) начинает строить свою деятельность по отношению к социальным институтам как к некоторым объектам. Если это будут не отдельные люди, а определенные массы людей, то вполне возможно и вероятно, что в сфере клуба между ними будут разыгрываться какие-то особые взаимоотношения и будут складываться также какие-то особые их отношения ко всему окружающему. В частности, люди должны будут согласовывать свои замыслы, планировать свои совместные действия, проектировать те социальные институты, которые они будут стремиться создать и т.д. и т.п. Эти люди вынуждены будут устраивать определенные референдумы по поводу того, что они примут в качестве замысла, проекта и плана. Во всяком случае, – и именно это важно для нашей методологической работы – мы должны будем зафиксировать здесь какие-то особые взаимоотношения и отношения, отличные от тех, которые существовали в сфере формализованного производства. Наверное, – и это будет соответствовать логике тех рассуждений, которые мы проводили раньше, – эти люди, выходя из сферы формализованного производства и переходя в сферу клуба, будут попадать в структуры групп, о которых мы говорили выше.
Вы уже наверное заметили, что понятие группы у нас фактически разделилось на два. Мы говорили о группах, рассматривая системы мест, нормированных тем или иным способом, в частности сюжетом игры. Теперь, говоря о группах, мы имеем в виду уже нечто другое – группы, объединяемые взаимоотношениями в клубе или просто клубными отношениями. Чтобы различить то и другое, мы будем говорить о первом как о формализованных группах, а о втором как свободных, или клубных, группах. В реальных социальных системах существует масса промежуточных форм – шайки, клики и т.п., в которых клубные взаимоотношения сильно формализованы и даже институционализированы.

Однако вернемся к основной линии наших рассуждений. Мы предположили, что разрывы в производственных системах будут возникать все время, и все время будут обусловливать перестройку мест. В этом случае нам не обязательно предполагать и полагать, что индивиды будут все время выходить из сферы формализованных систем и институтов в сферу клуба и там разыгрывать свои свободные взаимоотношения. Мы можем организовать работу по перестройке мест не через систему клуба и происходящих там свободных дискуссий и референдумов, а через особое функциональное звено или особый функциональный блок, введенный нами в исходную производственную систему и нормирующий ее институты. Тогда то, что разыгрывалось нами сначала как свободное решение свободно объединяющихся людей, будет передано некоторому институту и будет разыгрываться как осуществление некоторого производственного процесса. Если в сфере клуба вся эта деятельность разыгрывалась как результат взаимоотношений между людьми и определенного социального действия их, направленного на социальную систему, то во втором плане все это будет разыгрываться как производственное функционирование специального руководящего или управляющего места.
Здесь, таким образом, происходит то, о чем я коротко говорил в прошлый раз. Система взаимоотношений между людьми, возникающая и реализующаяся в сфере клуба, может затем сниматься в виде некоторого формализованного отношения управления или руководства. В первом плане мы имеем группу и столкновение групп, во втором плане – специальное место, специальный институт и их функционирование, т.е. связь с другими местами. Самое интересное здесь состоит в том, что отношения руководства и управления между местами, возникшие как особые виды формализации взаимоотношений между людьми долгое время, а может быть и всегда сохраняют печать этих взаимоотношений. Так, любое правительство, избираемое в результате свободного голосования всех людей данного коллектива, содружества или общности является результатом, по сути дела, личностных и личных взаимоотношений этих людей, взаимоотношений, разыгрывающихся в сфере клуба.

Когда мы идем голосовать, то мы осуществляем акт личного доверия к какому-то определенному человеку. Выбирая кого-то в правительство или вообще в руководящие органы, мы тем самым доверяем этому человеку осуществление каких-то наших целевых установок, доверяем ему осуществление, по сути дела, определенных клубных функций, передаем ему свою общую и совместную прерогативу по отношению к социальной системе в целом. Но с того момента, когда эти наши действия, наши клубные взаимоотношения и вместе с тем наше личное доверие институционализированы, начинает осуществляться не выбор человека и не наш акт доверия к человеку, а санкционирование и утверждение определенного места. Вообще, всякое место может функционировать и осуществляться лишь в том случае, если оно кем-то или чем-то заполнено – человеком или вычислительными машинами.
Это самая интересная двойственность, которая существует в мире социальных отношений, и которая издавна была предметом дискуссий философов и теоретиков права. Я надеюсь, что охарактеризованное мной противоречие вам достаточно понятно; оно нуждается в подробнейшем анализе. Когда индивид попадает из сферы клубных взаимоотношений на институционализированное место, снимающее эти отношения, – я повторяю специально, что это личностные и личные взаимоотношения, – он начинает осуществлять их уже совершенно иначе, ориентируясь не на клубные взаимоотношения, а на систему институционализированных мест и формальные связи, существующие между ними. И тогда встает старый вопрос: что дает ему право на руководство – доверие людей, выбравших его, или требования социальной системы? Отсюда знаменитые теории естественного права и общественного договора, которые сменили средневековые концепции «Божьей воли». Как вы хорошо знаете, существует несколько разных ответов на этот вопрос. Я хочу лишь подчеркнуть, что известные всем обороты и выражения – такие, как «слуга народа» и т.п. – идут из обсуждения именно этой проблематики. Порожденные логикой личных и личностных отношений, они переносятся затем на деятельность человека в институционализированных местах и употребляются там, хотя уже не имеют в этой сфере никакого смысла.

Итак, одна из форм клубных отношений снята в виде институционализированных связей мест социальной системы, и благодаря этому социальная структура приобрела новый вид действительности и новый элемент. Как бы сдвигаясь справа налево, из сферы клуба в сферу институционализированных систем, социум породил новый слой своей структуры. Взаимоотношения людей превратились в связи между местами системы. Но как только это произошло, встает новая задача: по возможности ограничить связи руководства и управления, отделить то, что направлено на сами места, от того, что направлено на людей, занимающих их. Это вместе с тем означает, что те действия, которые направлены на места и осуществляются в силу функционирования социальной системы должны быть отделены от тех действий, которые направлены непосредственно на людей и могут осуществляться лишь в силу личных или личностных отношений.
Мы с вами встаем перед рядом методологических вопросов. Мы должны выяснить, на что направлены связи руководства и управления. По идее, всякому руководящему или управляющему месту дается право руководить и управлять не людьми, а лишь протеканием деятельности и осуществлением этой деятельности людей, т.е. местом. Иначе можно сказать, что такому месту дается право руководить и управлять средствами человеческой деятельности, процедурами человеческой деятельности, но ни в коем случае не людьми как таковыми. Но в той мере, в какой руководящая и управляющая деятельность ограничивается только этим, т.е. направлена на места и на все то, что их определяет – средства, процедуры и т.п., на основе связей и действий руководства и управления не может возникать личных и личностных взаимоотношений. По сути дела, мы здесь с вами начали говорить уже о совершенно новой функции. В клубе этой функции не могло быть. Там были взаимоотношения между людьми, но там не было управления или руководства деятельностью. Но как только эти взаимоотношения в снятом виде перемещаются в институционализированную сферу, они превращаются в связи управления деятельностью.
Теперь представьте себе, что осуществляя деятельность руководства и управления, человек, занимающий соответствующее место, выходит за границы того, что задано этими связями между местами. И как только это происходит, появляются основания для возникновения взаимоотношений между людьми, занимающими разные места в институционализированной системе.

И реально взаимоотношения между людьми в этих системах появляются и начинают существовать лишь в той мере, в какой человек, находящийся на определенном месте перестает подчиняться управляющим воздействиям другого человека в той мере, в какой он начинает сопротивляться и противодействовать. В плане схемы мы можем сказать, что в этом случае, кроме связей руководства и управления, которые существуют между местами, появляются еще особые взаимоотношения между самими людьми, которые занимают эти места. В каком-то плане эти взаимоотношения подобны тем, которые существуют в клубе, но вместе с тем они существенно отличаются от первых, ибо строятся на основе связей и деятельности руководства и управления.
Я рассмотрел лишь одно основание, приводящее к возникновению личных и личностных взаимоотношений между людьми в сфере институционализированного производства и на базе институционализированных связей. Рассматривая вопрос более детально, можно выделить еще ряд других, которые я сейчас не затрагиваю, но если идея вам ясна, то вы сможете без труда развернуть их самостоятельно. А сейчас вернемся назад к сфере клуба и посмотрим, что происходит там.

[93. Институционализированные и клубные взаимоотношения. Право и этика]

Как я уже сказал, специфическая особенность взаимоотношений состоит в том, что они всегда двухсторонние. Если нет сопротивления каким-то действиям человека, то нет и не может быть также самих взаимоотношений – во всяком случае на этом уровне восхождения от абстрактных систем к конкретным. Дальше все будет сложнее. Появятся «скрытые» взаимоотношения и отношения, не связанные непосредственно с сопротивлениями действиям, но на этом уровне выведения взаимоотношения в клубе могут возникнуть и возникают лишь в той мере, в какой у разных людей имеются разные замыслы и разные планы, лишь в том случае, если они планируют разную деятельность. Здесь мы приходим к одному из важнейших и интереснейших вопросов в контексте развертывания систем взаимоотношений.

Мы уже говорили об этих вопросах в прошлый раз, но очень коротко и бегло. Оформление разнообразных взаимоотношений людей, возникающих в сфере клуба, в виде различных систем норм и институтов, в частности в виде отношений руководства, управления и др., создает условия для появления все более разнообразных разрывов в подобных формализованных системах. Очевидно, что каждый из этих разрывов будет преодолеваться строго определенными средствами. Следовательно, каждый разрыв фактически будет переводить всю систему в новое более развитое состояние. Но все это будет происходить лишь в том случае, если люди, живущие в этой социальной системе, будут действительно производить соответствующие средства, а это, как мы уже показывали выше, возможно лишь в сфере клуба и за счет строго определенной деятельности людей в этой сфере. Значит, по мере усложнения институционализации социальных отношений будут все более усложняться типы взаимоотношений между людьми в клубе и средства, необходимые для их построения.
Вы наверное уже заметили, что я таким образом еще раз подтверждаю и обосновываю свой тезис о том, что усложнение институтов и вообще форм нормировки человеческой деятельности и поведения приводит к непрерывному и все большему развитию личности человека. Происходит одновременное двойное движение. С одной стороны, растет система регламентации и нормировки в сфере производства, с другой, растет мощь средств человека в клубе. Именно в сфере клуба появляются профсоюзы как орудие и средство борьбы с социальными институтами государства и правящего класса, здесь же появляются политические партии, которые опять-таки являются не чем иным, как формами борьбы с производственными, формализованными институтами. Но затем как с профсоюзами, так и с партиями происходит то же самое, что происходило с личными и личностными взаимоотношениями людей – они нормируются и институционализируются, превращаются в системы мест. Такая формализация групп, сложившихся для борьбы с уже существующими социальными институтами, заставляет или должна заставить людей создавать новые клубные организации, новые средства борьбы с институтами. Вместе с тем должно происходить непрерывное усложнение средств клубной жизни и деятельности и форм ее организации. И все это должно продолжать линию развития человека, противостоящего социальной нормировке.

Здесь важно специально отметить, что если социальные институты фиксируются в одних системах требований и средств, то клубные взаимоотношения и отношения – в других. Именно в этом различие норм права и норм этики. Последние в свою очередь проходят очень сложный путь развития, начиная от этических норм и принципов небольшой группы и кончая этическими принципами человека, чувствующего себя гражданином вселенной и участником всей истории человечества.
Раньше я говорил, что история мышления может рассматриваться как история все более усложняющихся средств кооперированной деятельности, обеспечивающих в своем развитии все более усложняющиеся формы самой кооперации деятельности. Теперь же я могу добавить, что и история этики может рассматриваться как процесс все большего усложнения норм клубного поведения людей, соответствующего усложнению самих клубных взаимоотношений, их содержания и структуры. В этом плане мы говорим об этике малых групп, этике партии, гражданской этике и т.п. И каждая из форм этики должна фиксироваться в соответствующих нормах культуры.

И, наконец, последний кусочек. Начну с повтора:

Одно пространство задано административной структурой, и это всегда есть производство; эти структуры и создаются для производства (социологи называют их «формализованными»). Там четко заданы все места и перечислены все взаимоотношения между ними. Всякая производственная структура является формализованной.
Первый раз я поступал на работу в 1942 году – на авиационный завод, на маленькую должность техника-чертежника. На оборотной стороне заявления о приеме на работу был перечень всех должностных обязанностей (это перешло еще с 30-х годов), и я должен был подписаться, что обязуюсь выполнять то-то и то-то, подчиняться таким-то и таким-то распоряжениям. Но обратите внимание, если я занимаю это место, то я должен подчиняться распоряжениям непосредственно этого начальника и вышестоящих. А вот другим могу не подчиняться. Но и распоряжениям своего начальника я должен подчиняться в пределах выполнения мною моих индивидных функций, в данном случае – техника-чертежника.

А если мне начальник говорит что-то за пределами моих функциональных обязанностей, то я ему могу сказать: «иди ты ...». Или он меня должен просить лично или грозить всякими неприятностями, которые могут последовать. Вот это и есть производство. И это – одно пространство. А все пространство вокруг производства – другое пространство, другой топ. Это – клуб, клубная структура.
Что такое клуб? Это условное название для того пространства вне производственных структур, в котором люди существуют как личности. Прозвенел звонок, мое рабочее время закончилось и началось мое свободное время. И тут я выступаю как человек вообще. Возникает пространство личности – клуб. Индивиды здесь вступают в межличностные отношения: дружат, любят, занимаются политической деятельностью или наукой как свободным видом деятельности. Это все вне производственных структур.
К.Маркс 100 лет тому назад показал, что заниматься наукой в научно-исследовательском учреждении невозможно. Точно также, как люди, занимающие места в проектных институтах, не могут проектировать. Проектировать и заниматься наукой может только личность, т.е. человек, который сознает себя как личность и рассматривает себя существующим в клубном пространстве. Маркс все это описал, но мы делаем вид, что не знаем и не понимаем. И не хотим реализовать. Но сегодня мы вышли на такую ситуацию, когда все это надо вводить в жизнь. И вроде бы уже понятно, что надо спасать Россию, спасая науку и инженерию. И основная задача сегодня – восстановить инженера. А сделать это можно, только создавая клубные структуры. Я добавил бы, что и партийным работником можно быть только в клубной структуре.
Когда Сергей Валентинович Попов приехал в Ригу проводить выборы директора на РАФе, его встретили с почетом, т.е. с милицией и машинами. Его и всех, выдвинувших свои кандидатуры на конкурс директоров, пригласили в ЦК КПСС Латвии. Заведующий промышленным отделом говорит:
– Очень важное дело предстоит сделать – впервые в Советском Союзе свободные выборы директора. И наш первый секретарь обещал Горбачеву провести это на высшем уровне. Вы поняли, товарищи?
– Поняли.
– А теперь я хочу сказать, что партийный билет дается один раз. Вы поняли меня?

У всех на лицах недоумение, удивление. И таким образом из старательности и желания сделать благое дело – первые демократические выборы – человек в первый же день под корешок их бы и подрезал. Если бы руководитель игры Попов не встал и не сказал:
– А я не член партии. И вы, уважаемый, если не хотите иметь большие неприятности, разговоров с нами таких больше не ведите.
А дальше этот завотделом поехал со всеми в Елгаву и там своим поведением и старанием угодить делал все, чтобы демократические выборы загубить. Но игротехник есть игротехник, и его так сразу не обойдешь – что бы завотделом ни делал, все это как на стену натыкалось.
А народ на РАФе сообразил и стоял насмерть, поскольку они не хотели изображать «свободные» выборы в несвободных условиях. Люди говорили: «Ну что вы нас – за дураков держите: вы сначала там между собой решите, кого выбирать, а потом мы будем делать вид, что выборы – свободные?!»
Игротехники же сделали закулисную возню гласной и открытой. Тогда завотделом давай наводить порядок (со своей точки зрения). Но и это игротехники сделали гласным.
Народ подождал, пока в парткоме решили, каких кандидатов допускать к выборам и кого избирать, а потом одного из назначенных подвели к прессу:
– Ну-ка, погляди, где стоишь!
– Да я знаю, ребята.
– А теперь давай бумажки, которые тебе в парткоме дали и по которым ты перед нами выступать собираешься, мы их в мусорную корзину кинем. А тебе наш текст продиктуем.

Дальше он пересказывает то, где не был – выборы на заводе РАФ, но понятно, что все это в определенном контексте.

Клуб является главным, а производство – вторичным. И как только мы это перестаем понимать, у нас все идет наперекосяк. В партийных документах записано: политика определяет все. Обратите внимание, все определяет политика, а не производство. Именно политика определяет все, и производство в том числе. Это и означает фиксацию примата клуба над производственной структурой.

Что касается партии, она всегда это твердо знала и твердо держала: именно клубная структура и клубная политика определяют жизнь в стране.
И с этой точки зрения я повторяю важный для меня тезис, повторить который считаю необходимым: то, что хозрасчет и экономика у нас сейчас будут определять все процессы демократизации, связано только с тем, что сегодня мы делаем ставку на другие страты. И поэтому говорим, что администратор-бюрократ – наш враг. Нам надо включать в активную жизнь огромные массы людей страны и передавать в их руки руководство всем нашим хозяйством, чтобы они сами определяли направление хозяйственного развития.
Я делаю следующий шаг и говорю: оргуправленец должен быть индивидом, должен быть соответственно обучен и подготовлен технически, должен иметь знания, умения, навыки. Но этого мало. Он должен сознавать себя управленцем и иметь свою личностную структуру. Это значит, что оргуправленец не имеет права бояться. Он не может быть трусом. Он должен жить и работать в условиях постоянного риска.
Пример такой. Средние века. Кого-то произвели в рыцари. Что это значит? А то, что каждую неделю в воскресенье этот человек должен ехать на ристалище – там его вызывают на бой. И это и есть профессиональный риск. Он рыцарь потому, что он это делает, обязан это делать и уклониться не может, хотя каждый воскресный день грозит ему увечьем (тут смерть не так страшна, как увечье).
И позиция ученого, и позиция проектировщика, и позиция оргуправленца таковы. Они обязаны, вступая в эту должность, одновременно отдавать себе отчет в том, какие требования накладывает это на личную жизнь каждого из них. И это во всех профессиях, независимо от того, чем они становятся в своем сообществе – классом, слоем или стратой.
Интересен вопрос о взаимоотношениях классов и сословий. В любом обществе происходит соединение сословных и классовых моментов, в том числе и при социализме. Оргуправленцев можно назвать сословием, поскольку у них есть общность интересов, они должны развивать свою собственную профессиональную технику, должны развивать свои личные качества и иметь организационные структуры, которые дают им эту возможность и защищают их позицию. Но по своей значимости в общественном производстве оргуправленцев можно назвать классом.

– А чем оправдывается риск? (из зала)
 А ничем. Рыцарь обязан рисковать на ристалище. Военный обязан рисковать на войне. Оргуправленец обязан рисковать всегда. Это его профессиональная обязанность и долг.
А чем оправдывается риск? А риск вообще ведь не имеет оправданий. Я либо рискую, либо не рискую; я либо рисковый, либо нет, и живу соответственно этому. Кстати, кооператор ведь тоже многим рискует. Мне в Риге говорят, что у них кооператор может 800 рублей заработать. Ну и что? Если я на своем месте так буду вкалывать, то я тоже могу столько заработать, но без всякого кооператива и риска.

Пропускаю довольно большой кусок. В частности, ответ на твой вопрос, как в 60-е годы Хрущев начал развивать управленческую деятельность. А дальше очень интересный пассаж, на котором я закончу:

– А как же узнать, соответствую ли я своему функциональному месту? (из зала)
Хороший вопрос. Но я в силу случайного стечения обстоятельств к нему готов. В конце 60-х - начале 70-х годов я четко понимал, что перестройка необходима, без нее жить нельзя. Но при этом я понимал, что мы к ней не готовы, что делать перестройку в масштабах страны (равно как и развиваться сразу в масштабах страны) просто невозможно, поскольку это слишком тяжелая, инерционная система. Значит, надо было придумать какой-то маленький инкубатор, локальную организацию, где люди могли бы себя проверять. И мы ее придумали. С 1979 года мы проводим организационно-деятельностные игры – ОДИ.
Поэтому я вам отвечаю: проверить свое соответствие и свои способности оргуправленца вы можете в ОДИ. Вы приезжаете на игру, работаете 8–10 дней и все про себя узнаете: что вы можете, чего не можете. Это как рентген: в игре все участники становятся прозрачными. Игра дает нам в руки суммарные критерии. Что отличает ОДИ? После первой игры одна из ее участниц сказала, что игра – это концентрированная жизнь. От ваших реальных условий игра отличается только тем, что в ней увильнуть никуда нельзя. Все происходит на виду, на виду у всех. И никакой разницы между реальными и игровыми условиями нет.

Ваши сомнения я понимаю. Они возникают от того, что мы с вами принципиально по-разному понимаем суть управленческой работы. Руководитель и управляющий не должен жалеть времени для размышления над тем, как он работает, почему он работает так, а не иначе, как еще можно работать и как работать не надо. Работа оргуправленца есть работа мыслительная. А вы ведь с этим не согласны. Вы считаете, что работа оргуправленца – это раздача приказаний, а потом жесточайший контроль над исполнением, что чем контроля больше и чем он жестче, тем лучше. А, на мой взгляд, работа оргуправленца есть работа мыслительная на 100%.

Вопросы?

Ищенко Р. Взяв понятия мораль и нравственность, можно ли их развести? Мораль к месту, а нравственность к наполнению или человеку.
Щедровицкий П.Г. Я думаю, что нравственность – это вещь, относящаяся к интерсубъективным взаимоотношениям. Немножко другой срез этой ситуации.
Но коллеги, я вам сегодня так много прочитал не для того, что бы вам это прочитать, а для того, чтобы пояснить, что онтологическим ядром схемы воспроизводства деятельности и трансляции культуры является очень определенная социальная антропология. Схема воспроизводства деятельности утверждает не то, что деятельность воспроизводится вот таким вот зигзагом, не в этом ее смысл. Схема воспроизводства деятельности прежде всего и в основном утверждает определенную систему представлений о том, что такое социальное существование человека.