Щедровицкий П.Г. Сегодня мы перейдем к обсуждению представлений о культуртехнике, т.е. о том контуре отношений в схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры, которая связана с деятельностной интерпретацией самих процессов трансляции. Если вы помните, то в одном из наиболее развернутых представлений схемы ВДиТК, которое по времени относится к периоду 80-82-го года – это фрагмент «О категории сложности изыскательских работ», я приводил зарисовку, в которой схема ВДиТК перерисована с использованием значков позиций. Эти позиции присутствуют не только в ситуациях деятельности, т.е. в слое реализации, но и пририсованы или врисованы внутрь процессов трансляции культуры. Несмотря на то, что этот вариант схематизации характеризует поздний период, т.е. период 80-х годов, и мы к нему вернемся в конце сегодняшней лекции, надо сказать, что исходные представления, которые имеет смысл характеризовать как протоформы представлений в культуртехники, присутствуют с самого начала в исходных работах 60-х годов.
Я бы хотел начать сегодняшнее цитирование с курса лекций, который Георгий Петрович прочитал в 68-м году в феврале на философском факультете Московского Государственного Университета, под названием «Методология социологии». Вот у меня в руках стенограмма этого курса, исправленная самим Георгием Петровичем. Курс был не дочитан, были прочитаны только первые три лекции, после чего наступили известные события 68-го года, и дочитать этот курс Георгий Петрович не смог. Третья лекция, в общем и целом, характеризует те исходные представления, которые можно было бы отнести к предмету культуртехники или предмету культуротехнической интерпретации культуры. Я позволю себе всю эту лекцию процитировать с тем, чтобы мы могли отнестись к языку этого исходного анализа:

«Здесь полезно сделать еще один шаг назад (вы уже чувствуете, я надеюсь, что в теории движения вперед осуществляются постоянно за счет шагов назад). Хотя я с самого начала объявил, что в нашем курсе не будут вводиться и излагаться социологические понятия, перешел в слой методологии и намеревался двигаться только в нем, тем не менее, я вынужден был очень скоро в неявном виде ввести представления о социальном объекте и вообще о "социальном". Оно не подавалось и не характеризовалось мною таким образом, напротив, я все время подчеркивал методологическую природу всех вводимых мной представлений, и, тем не менее, как вы увидите в конце курса, я ввел при этом такие представления, которые потом можно будет рассматривать как основные или базисные для социологии.

Именно теория деятельности, ее схемы и понятия, дают основное абстрактное представление объекта, лежащего в основании всех социальных структур и процессов. Чтобы построить предмет социологической теории, надо исходить из схем деятельности. Но это оборачивание теоретико-деятельных картин и понятий в план социологии станет понятным вам лишь в самом конце курса. За две-три лекции до конца курса вам придется пересмотреть и заново осмыслить все то, что я рассказал.
Так обычно бывает в новеллах и повестях О`Генри, когда какой-то, казалось бы, случайный эпизод где-то в середине произведения или даже близко к его концу заставляет увидеть все события в новом свете, дать им иную, часто противоположную трактовку, превратить трагическое в комическое. Примерно также будет у нас, но мы еще не дошли до этой точки и поэтому я призываю вас совершенно всерьез относиться к моему тезису, что мы работаем в чистой методологии и совсем не затрагиваем социологической действительности.
Итак, я сказал, что мы ничего не поймем в жизни общества, если не положим в основание нашего анализа процессы и механизмы воспроизводства структур деятельности. Наверное, можно утверждать как принцип, что для любого организма или органической системы механизм ее сохранения является основополагающим для всех других процессов и механизмов.
Нередко история человеческого общества изображается как поток явлений или событий, располагаемых в хронологии, т.е. по оси времени. Утверждая, что история есть один непрерывный поток, я тем самым фактически подчеркиваю, что ее не так-то легко разделить на этапы или стадии, следующие друг за другом. Точно также ее нелегко разделить на рукава или каналы, идущие как бы параллельно друг другу. Тем не менее, мы членим историю и на последовательные этапы, и на рукава. С этим бессмысленно спорить, и было бы неразумно отказываться от самих этих расчленений. Мне важно подчеркнуть лишь то обстоятельство, что представляя историю один раз как единый поток явлений, а другой раз как последовательность этапов или стадий, мы пользуемся принципиально разными категориальными представлениями. И в этом нужно отдавать себе ясный отчет.
   Разбив единый поток истории на стадии и этапы, мы затем начинаем задавать вопросы, обусловленные нашими представлениями о детерминизме процессов. Мы спрашиваем: что именно определило или обусловило появление стадии третьей или четвертой по отношению к первой или второй, то строение и те закономерности функционирования, которые мы наблюдаем у них. После этого мы устанавливаем определенные каузальные или причинные связи между предыдущими стадиями и последующими.

Здесь историк, в принципе, действует тем же способом, каким действует физик, когда он хочет выяснить силу связи между частями данного бревна и для этого разрезает бревно на две части и соединяет их динамометром. Из опыта практики физик знает, что если потянуть за один конец, то оно все начнет двигаться, и это дает нам право считать, что концы бревна связаны друг с другом, что происходящее с одним концом по каким-то механизмам процессы передаются и другому и влияют на его состояние. Но это очень странный способ думать и рассуждать. Мы говорим о связях между концами или частями бревна, хотя на самом деле имеем всего лишь одну вещь, одно бревно, и действуем на него как на единое целое. Чтобы получить возможность говорить о связях между частями бревна, его надо предварительно разрезать, но тогда это будет уже не то бревно, с которым мы сначала имели место, совсем другое. Но таковы законы нашей мысли. Второй объект рассматривается нами как модель первого, как то, что адекватно и правильно представляет нам первое. Но ясно, что два бревна отличаются от одного, и чтобы иметь возможность перейти от второго бревна к первому, надо эти бревна объединить в одно целое, связать их друг с другом.
Поэтому мы вводим еще особое образование – связь, которое позволяет нам переходить от второго объекта к первому и утверждать их идентичность или эквивалентность. Затем все то, что имеет место во втором объекте, переносится на первый объект. Глядя на связанные между собой части бревна, мы говорим, что и в целом бревне между мысленно выделяемыми частями тоже существуют связи, но не мыслимые или, точнее, не только мыслимые, но и реальные. Нетрудно сказать, что в неразрывном бревне нет, и не может быть связей. Только после того, как мы разрежем бревно на части, а потом эти части соединим или свяжем друг с другом, только после этого появляются реальные связи.
Но точно таким же образом обстоят дела и в потоке истории. Совершенно не очевидно существование в нем тех частей, которые мы назвали этапами и их стадиями, и точно также не очевидно существование тех связей каузальности или детерминации между стадиями. Я не говорю, что там вообще нет детерминации и причины, я пока говорю лишь о том, что их может не быть и что вопрос относительно этих связей отнюдь не очевиден. Тем не менее, мы обычно говорим, что предшествующее состояние общества детерминирует или определяет его последующее состояние.

Но после начинается весьма печальная история всевозможных попыток свести концы с концами и действительно построить такую конструктивную модель истории, которая бы соответствовала нашему исходному членению на стадии и представлению о причинности, связывающей их. Наверное, можно сказать, что нет на свете повести печальней, чем повесть о всех попытках каузального представления истории. Я надеюсь, что схема, которую я приведу дальше, пояснит и обоснует этот тезис.
Попробуем подойти к проблеме истории с другой стороны. Используем при этом представления о деятельности и об отдельных актах деятельности. Тогда весь исторический поток предстанет перед нами как множество монад – осуществляющихся рядом друг с другом (рядом в смысле пространства и времени) актов деятельности. Когда я говорю об актах деятельности, то естественно имею в виду определенные процессуальные или, точнее, кинетические образования. Но чтобы изобразить и зафиксировать их, мы должны придать им вид статических, как бы мгновенно осуществляющихся и застывающих образований. Если я говорю о потоке и, следовательно, о множестве актов деятельности, то я должен представить их статически, как набор или организацию, или структуру одновременно осуществляющихся элементарных образования или структур. Здесь, конечно, возникает очень большая и принципиальная проблема об отношении между процессуально-кинетическими, временными представлениями, и статическими, пространственно-организованными. В физике эта проблема обсуждалась Уилардом Гиббсом. Он показал принципиальную эквивалентность этих двух типов представлений для определенного класса случаев. Сейчас этот вопрос ставится для значительно более широких систем и типов изображения их. В этом, более общем виде задача не может считаться решенной, она ждет своих исследователей. Но как бы там ни было, мы пользуемся статическими пространственным изображением для описания процессов и кинетики системы, и я тоже буду готов это делать. Когда у нас будут специальные кинетические языки, то мы будем изображать и моделировать все это иначе...
Итак, представим процесс осуществления множества актов деятельности в виде статической совокупности монад – маленьких структурных единиц. Их материал непрерывно изменяется, люди умирают и на их место становятся другие, станки изнашиваются и вовремя обновляются, знаковые системы изменяются, а структура всех элементов и связей между ними остается во многом устойчивой и неизменной.

Можно сказать, что структура как бы непрерывно проходит через весь этот материал. При этом наша структура, конечно, может изменяться – частично теряться, получать приращение, развиваться и т.п., но весь этот процесс изменения структуры существенно отличается от процесса обновления материала; их нужно четко различать и отдалять друг от друга.
Если происходит движение или изменение структур деятельности и ее материала относительно друг друга, то мы может представить и изображать этот процесс двояко:
1. Закрепив структуры, представив их как неподвижные, мы можем рассматривать прохождение материала через них.
2. Закрепив материал, считать, что движется структура.
Мы можем поступить так или иначе, хотя в принципе эти два способа изображения не тождественны друг другу, и, тем не менее, кого из вас этот вопрос заинтересует, наверное, смогли бы это показать. Это очень интересная игра для тех, кто любит формальные, математические игры. Различие их очень существенно для социологии, но на сравнительно высоком методологическом уровне. Мы возьмем один из этих вариантов.
Итак, материал непрерывно меняется, структуры же сохраняются, остаются жить. Как же все это происходит? Каким образом обеспечивается воспроизводство структур деятельности при обновляющемся материале? Рассматривая этот процесс, мы должны переформулировать вопрос о связях детерминации в деятельности. Теперь основной вопрос будет звучать так: «Каким образом исходные монады деятельности определяют характер и структуру последующих монад?»
К сожалению, не существует Нобелевских премий за открытие в области философии и истории. Если бы они существовали, то человек, ответивший на поставленный мною вопрос, наверное, смог бы подавать заявку на Нобелевскую премию. Решение этой проблемы, по-видимому, невозможно, потому что предшествующие монады не определяют и не могут определять характер последующих. Здесь не существует каузальной детерминации в традиционном физическом смысле этого слова. Мне, кажется, что если мы поймем это, то, таким образом, поймем основное отличие социальных объектов от природных или "натуралистических" объектов.
Ведь нельзя отрицать факт воспроизводства деятельности, а также то, что последующие структуры определяются предшествующими.

Ведь бесспорно, что структуры деятельности каким-то образом сохраняются, воспроизводятся, а это значит, что они каким-то образом передаются. Каждый акт деятельности, после того как он совершен, умирает, а на его место заступают другие акты деятельности, очень часто – точно такие же. Каким образом это происходит?
Чтобы объяснить этот факт и при этом отразить то обстоятельство, что одни монады не могут в физическом каузальном смысле определить характер других, мы вынуждены вводить совершенно особое структурное представление потока истории, отличное от того представления, которое изобразил я выше. Мы не можем, нарисовав рядом друг с другом два состояния деятельности, спросить, как одно из них определяет другое. Мы должны подойти к проблеме как-то иначе.
Здесь в качестве гипотезы предлагается другой способ расчленения и представления исторического процесса. Мы можем разделять весь поток происходящего в истории на "вертикальные" каналы. Каждому каналу мы зададим свое особое существование и вместе с тем особое время существования. Между каналами мы установим для начала два типа отношений или связей:
1. Образование норм;
2. Реализация норм.
Овал в левом канале будет изображать некоторую относительно целостную структуру деятельности или "монаду"; в некоторых случаях можно считать, что будут социально-производственные структуры деятельности (СПС). Каждый из этих овалов, т.е. каждая из СПС, будут иметь одномоментное ограниченное существование, затем она будет сменяться другой СПС. Каждая из этих структур осуществляется, а затем умирает.
Мы будем предполагать, что внутри канала между СПС нет, и не может быть связей детерминации. Иначе можно сказать, что мы, таким образом, будем задавать сами каналы, чтобы в них не было связей. Внутри каждого канала СПС будут атрибутивно или функционально тождественны друг к другу. Это значит, они будут задаваться только отношениями, а не связями друг с другом. Но если эти связи все равно должны быть заданы, а их не может быть в первом канале, то они должны быть введены и заданы через посредство второго канала. Именно здесь мы вводим два названных выше отношения, которые вместе с тем характеризуют связь.

Мы предполагаем, что структуры из левого канала могут как бы отпечататься на материале, заложенном во втором канале. Это будет отношение образования нормы. Затем структура, получившаяся во втором канале, т.е. структура нормы, может отпечататься на материале, заложенном в первом канале и таким образом создать вторую СПС. Это будет отношение реализации нормы.
Дальше вся история может повториться точно таким же образом: СПС-2 даст отпечаток во втором канале, вторую норму, а она в свою очередь даст отпечаток СПС-3. Но может быть и другой механизм: поскольку один отпечаток нормы уже получен, он может "двигаться", транслироваться по своему каналу и все время давать все новые и новые отпечатки СПС. Иногда различие этих двух каналов фиксирует в понятиях "социального" объекта – так называют СПС, существующие в первом канале, и "культуры" – так называют нормы. Соответственно этому различают: социологическое исследование, касающееся социальных объектов и культурологическое исследование, касающееся норм.
Нетрудно заметить, что социальные объекты и нормы заданы относительно друг друга: некоторые структуры деятельности являются социально-производственными структурами, поскольку существуют нормы их и они являются их реализациями, а другие структуры являются нормами, поскольку существуют их реализации в виде структуры деятельности. В дальнейшем, конечно, на основе этих функциональных различий могут быть введены и материально-конструктивные различия, но на первых этапах чисто функционального анализа этими моментами можно пренебречь и задавать понятия лишь на основании функциональных и относительных противопоставлений. В таком случае мы должны будем определять нормы и культуру в соответствии с их специфической функцией, задаваемой отношением к СПС: они созданы для того, чтобы можно было транслировать во времени и все вновь и вновь воссоздавать СПС.
Но тогда сами нормы при другом подходе нужно будет определять как социальные объекты относительно других норм. Ведь ясно, что сами нормы существуют лишь в определенном материале и не могут быть вечными, в какой-то момент они сами умирают, а, следовательно, должны быть в чем-то зафиксированы и точно также должны еще нормироваться. Есть еще два способа восстановление нормы, после того как она погибла. Один способ – новая отпечатка нормы в соответствии с имеющимися СПС; другой путь – вторичное нормирование самих норм, а это значит создание третьего канала трансляции.

Очевидно, что нормы второго порядка будут употребляться реже, чем нормы первого порядка, а, следовательно, они будут меньше снашиваться. Нормы этого типа будут иметь другую продолжительность жизни, а, следовательно, вообще другое время существования. Простой пример этого – способы и формы функционирования обычных повседневных эталонов длины, тех линеек, которыми мы обычно пользуемся, и способы и формы функционирования всеобщего или абсолютного эталона длины, хранящегося в Париже, всеобщего Метра. Этот парижский Метр – эталон эталонов, обычные линейки лишь слепок с него. Хотя за условиями жизни парижского метра следят очень внимательно, не меняют температуры окружающего воздуха и т.д., хотя его очень редко употребляют, людям его существование показалось все же не особенно надежным, и они перевели исходный эталон в знаковую форму. Теперь это одна сорокатысячная определенного параметра – [диаметра] Земли. Наверное, здесь нужно заметить, что порядок нормы или канала, в котором норма транслируется, будет разным в зависимости от того, в каком из отношений мы его определяем - образование нормы или реализация нормы.
Изложенная выше схема представляет собой основную гипотезу, описывающую механизм, который может объяснить, каким образом происходит непрерывное и постоянное воспроизводство структур деятельности при условии, что между отдельными структурами или монадами не существует непосредственно каузальных связей. Иначе говоря, сами по себе предшествующие структуры деятельности не вызывают появления последующих структур. И если говорить, что одни структуры деятельности определяют характер других структур деятельности, то это возможно лишь за счет особого отношения образования нормы или реализации нормы, и во всех случаях отпечатывание структуры, представленной в одном материале в виде структуры, представленной в другом материале. Здесь можно провести очень интересную параллель между механизмами передачи биологического наследственного кода и механизмами передачи культурного кода. Каждый из этих механизмов предполагает как минимум два канала и переход отпечатков из одного канала в другой. Воспроизводство животных обеспечивается преимущественно биологическим ходом, воспроизводство человека как биологическим, так и культурным.

Я надеюсь, вы понимаете, что в этой схеме (ВДиТК) передается лишь сам принцип структурной организации исторического процесса. Может существовать очень много разных каналов трансляции, связанных друг с другом последовательно или происходящих параллельно и взаимосоответствующих друг с другом, которые определяют реальный механизм истории. Главное здесь в том, что при переходе по этим каналам слева на право, происходит значительная минимизация элементов социума: одна норма определяет огромное число социальных объектов. В силу этого появляется возможность воздействовать на социум путем изменения заложенных в нем норм. Это обстоятельство уже давно было понято учеными и императорами
В III веке до нашей эры китайский император Цинь Ли Хуанди пытался изменить направление человеческой истории сравнительно простым способом: он приказал собрать всю китайскую интеллигенцию их оказалось примерно 460 человек и утопить их в нужниках. Одновременно были сожжены все существующие книги по философии и истории, были оставлены лишь книги по сельскому хозяйству и военному делу. Император был уверен, что после этого интеллигентская культура уже не возродится. Правда, надо сказать, что те, кому он все это поручил, не сумели выполнить его приказания последовательно до конца: некоторые книжки уцелели, а некоторые интеллигенты сбежали. После этого многие властители шли тем же путем, сжигая книги, накладывая на них запреты, составляя специальные "индексы" и уничтожая интеллигенцию иногда тысячами, а иногда и сотнями тысяч. И каждый раз, хотя таким путем и не удавалось уничтожить культуру вообще, ей наносились огромные разрушения и многие поколения людей, формировавшиеся вне этой культуры или под воздействием расстроенных норм, становились социальными уродами, неспособными развивать дальше человеческое общество. Но все это – исторические замечания, раскрывающие перед вами смысл введенных схем, но не их методологический принцип. О нем тоже нужно сказать несколько слов.
В основании нашего членения всей истории на каналы, по которым происходит трансляция культурных норм, лежало функциональное противопоставление социального объекта и нормирующей его культурной структуры. Это функциональное противопоставление было выражено нами в пространственном противопоставлении знаковых средств. Когда мы глядим на изображение, то у нас может появиться иллюзорное впечатление того, что социальные объекты и нормы культуры точно таким же образом разделены и противопоставлены друг другу и в самой социальной реальности.

Но такого реально не существует. В социуме социальные объекты и культурные нормы существуют одновременно и в одном и том же материале. Каждая СПС является одновременно и социальным объектом и структурой, которая может быть использована в качестве нормы. И поэтому, когда мы глядим на какие-нибудь явления и структуры социального мира, то мы не можем увидеть в них отдельно социальные объекты и отдельно культурные нормы. Каждое структурное образование является одновременно и тем и другим.
Значит, разложение какого-либо деятельностного образования на социальный объект и культурную норму – я специально подчеркиваю, на первом этапе анализа является особым приемом. Правда, в дальнейшем, в соответствии с различениями в способах употребления начинает по-новому организовываться и строиться материал этих образований. И тогда социальные и культурные нормы получают кроме своих различений по функциям также различения по материалу. Но все равно и затем нормы культуры выступают как социальные объекты по совместительству, а социальные объекты оказываются также нормами и довольно часто. Эта двойственность функций накладывается на любую организацию материала и, следовательно, в любом деятельностном образовании мы всегда можем и должны выделять обе эти функции. Это значит, что социальный объект оказывается, с одной стороны, реализацией некоторой нормы, а с другой стороны – некоторой нормой для других социальных объектов. Короче говоря, нельзя понимать дело так, что де нормы культуры помечены каким-то особым крестиком.
Вы уже догадываетесь, что я говорю здесь в первую очередь о кинетике или движении социальных структур. В этом движении они выступают то как социальные объекты, то как нормы культуры. Но чтобы зафиксировать и изобразить это движение, я должен представить все в некоторых статических отношениях структур. Я это делаю за счет изображения социальных объектов норм культуры в виде пространственно отдаленных друг от друга объектов схемы и устанавливаю между ними те или иные отношения, взаимодействия или связи. Весьма существенным пунктом является то, что каждый социальный объект имеет свое особое время жизни, и за счет разницы этих времен они выступают как нормирующие друг друга.
Чтобы пояснить вопросы, которые я сейчас перед вами ставлю, я приведу один пример. Не так давно вышел фильм "Личная жизнь Брижит Бардо". Расчет кинопродюсеров известен, он состоял в том, что миллионы зрителей знают Брижит Бардо как актрису, знают ее роли, ее ролевое поведение и ролевые взаимоотношения с мужчинами.

Но остается интригующий и занимающий всех вопрос: а кем является Брижит Бардо на самом деле, как на самом деле в жизни все это происходит? Таким образом, уже в сознании кинозрителей Брижит Бардо выступает как особый семиотический знак, и ее поведение определяется тем, что она знак. Авторы и режиссеры нового фильма используют это осознание и обещают зрителям рассказать о том, что она представляет собой на самом деле, не как знак, а как "простой" "обыкновенный" человек. Но для этого нет другого пути, как снова снять ее в кино, придумать новую роль, снова употребить ее как знак, теперь уже как двойной знак. Но трагедия идет еще дальше. Дело в том, что у Брижит Бардо нет уже "простой" и "обыкновенной" человеческой жизни. Куда бы она ни поехала, где бы она ни появилась – всюду ее узнают, и сотни глаз следят за каждым ее движением и действием. Поэтому она не может вести себя как простой человек, как простой социальный объект, она все время помнит о своем положении и вынуждена каждый момент вести именно так, как этого требует ее положение. Но все равно у "простого" человека сохраняется мысль, что где-то там, куда уже не распространяются его взгляды, где Брижит Бардо может скрыться от неустанного наблюдения, где-то в "личной" жизни Брижит Бардо все же остается просто человеком. Он хочет проникнуть туда, хочет узнать это тайное, и кинопродюсеры обещают ему это. Они открывают завесу с этого личного и тайного, они ставят фильм о личной, "подлинной" жизни Брижит Бардо как человека.
Вот вам проблема разделения социального объекта на собственно социальный объект и на культурную норму, на семиотический знак. Я уже не обсуждаю всех более тривиальных моментов, которые характеризуют способы, какими Брижит Бардо нормирует поведение других людей. Когда она меняет прическу – многие женщины Франции и всего мира меняют прическу, когда она меняет юбку на расклешенную – все остальные тоже следуют за ней. Я не говорю о том, что огромное количество женщин хотят быть похожими на Брижит Бардо, и делают все, чтобы добиться хотя бы некоторого сходства.
Итак, "социальный объект" и "норма культуры" – функциональные понятия, заданные через отношения друг к другу. Если какой-то объект нормирует другой, то они выступают в этом акте как элемент культуры, хотя, вполне возможно, что эта функция нормы и принадлежность к культуре не признаны за ним, что он присваивает их самовольно в силу особого стечения обстоятельств. С другой стороны, тот объект, который нормирован тем или иным элементом культуры или совокупностью их является социальным объектом.

Наверное, можно сказать, что именно в этом, в наличии культурных норм состоит отличие социальных объектов от не социальных "природных" объектов. Таким образом, суть и сущность социального объекта в культурной норме. А культурная норма обязательно имеет знаковую природу и может быть употреблена как таковая лишь в деятельности.
Наверное, здесь вам нужно обратить внимание также и на логическую схему моих определений. Как видите, два объекта, связанных друг с другом определенными отношениями, я определяю соотносительно. Но было бы ошибкой думать, что здесь имеет место логический круг в определении. Здесь речь идет просто о совсем другой действительности: о связи или отношении двух объектов, которая характеризуется парой, обязательно парой, соотносительных определений. Иначе говоря, эта пара определений задает один объект, одно отношение между двумя соотнесенными друг с другом элементами.
Интересно также обсудить вопрос о том, как те или иные социальные объекты, получив функции культурной нормы, начинают изменять свою структуру и материал под влиянием этой функции. Они теряют все, что специфически характеризует их как социальные объекты и сохраняют лишь то, что специфически характеризует их функцию культурной нормы. Один из самых ярких примеров этого – изменение в способе жизни рабочего новатора. Очень скоро его начинают возить с одного завода на другой, он перестает выполнять свою норму и вообще давать производственный продукт, его единственной функцией остается учить других, показывать им, как нужно работать. Это очень разумно, выгодно и производительно, ибо цель его деятельности теперь в том, чтобы научить других работать также здорово, как и он.
Именно так исторически возникают функции учителя или педагога. В истоках этого всегда образцовый специалист, опытный воин, талантливый инженер-конструктор, знаменитый художник, одним словом, всегда мастер своего дела. Именно они становятся учителями, т.е. живыми носителями образцовой деятельности. Их функция состоит в том, чтобы в любой нужный момент продемонстрировать эту деятельность. Лишь потом учителя такого типа сменятся современными педагогами, которые уже фактически мало что умеют делать. Они умеют лишь учить. Во всяком случае, считается, что они учат. Но это возможно благодаря тому, что сами образцы лучшей деятельности отдаляются от людей и фиксируются в специальных знаковых описаниях.

Вы понимаете, что здесь речь идет об учебниках. И работа современного педагога неразрывно связана с ними, является по сути дела лишь дополнением к ним. Я не буду обсуждать все эти проблемы. Вы можете прочитать о них в сборнике "Обучение и развитие", М., 1986г. и в сборнике "Педагогика и логика", М. 1968г.
Мне здесь важно подчеркнуть лишь один тезис. Он уже достаточно подготовлен всеми приведенными примерами. У образцов, входящих в систему культуры, появляется своя особая жизнь, именно потому, что они являются образцами. В этом можно увидеть безусловный парадокс. Ведь некоторые элементы социального объекта выталкиваются в сферу культуры именно потому, что они обладают очень хорошей, ярко выраженной социально-производственной структурой. Как носители этой структуры, они выталкиваются в культуру. Но затем оказывается, что функционирование их как образцов или норм культуры начинает менять их характер и природу. Что здесь меняется, по каким законам – все это вопросы, которые требуют специального детального обсуждения.
Наверное, та структура, которая существенная для жизни как социальных объектов, в них остается неизменной, но эта структура теперь погружается на другой материал или, иначе говоря, выражается в другом материале. Таким образом, сам объект существенно меняется, а это значит, что меняется его жизнь, ее законы и механизмы. Говоря на абстрактном языке, описывающем наши схемы, структура объекта отрывается от одного материала и отпечатывается на специальном материале другого канала, лежащего справа от первого. Здесь попадаем уже в область специально-семиотических проблем, проблем знакового фиксирования общих и частных структур деятельности. Если вспомним наш пример с жизнью Брижит Бардо, то должен буду сказать, что она является уже не человеком, а знаком. Хотя, может быть, более правильно, сказать иначе: она является знаком и поэтому человеком.
Следующий вопрос, который представляет наибольший интерес, и который мы должны обсудить, касается способов социальной нормировки. При этом я пока не буду касаться вопроса о том, как образуются сами нормы, хотя это, наверное, один из самых интересных социологических вопросов. Я буду предполагать, что каким-то путем структуры деятельности, осуществлявшиеся в левом канале…

Понятно, что в данном случае левое и правое – просто вертикально нарисованная схема воспроизводства.

…отпечатываются на материале следующего нормирующего его канала, т.е. другими словами, выталкиваются из сферы СПС в сферу норм культуры. Предположим далее, что возникшая таким образом норма начинает транслироваться в своем канале и время от времени дает отпечатки различных СПС. Если само отпечатывание происходит достаточно ясно, если нормы культуры сами в процессе трансляции не меняются, то мы имеем весьма консервативную и застойную социальную систему, не зависящую от внешних условий существования.
Нетрудно заметить, что даже в том случае, если характер СПС очень сильно зависит от внешних условий, то все равно все эти изменения при заданной нами системе трансляции никак не учитываются в норме культуры и поэтому сама социальная система остается неизменной. Иначе говоря, какие бы ни происходили изменения в самих СПС, они не будут аккумулироваться и накапливаться. Любое изменение СПС будет случайной вариацией по отношению к исходной норме. Норма, долгое время транслируемая без всяких изменений, будет обеспечивать устойчивость и консервативность самого социума. История дает нам много примеров таких застойных социальных систем. Но, в общем и целом, подобные системы являются довольно редкими, в общем, социальные системы зависят от условий их существования и меняются в соответствии с изменениями их среды. Это не значит, что изменения в социальной системе определяются изменениями среды. Это значит лишь то, что изменения социальной системы как-то учитывают и должны учитывать состояние среды и изменение этих состояний. Именно этот вопрос мы должны обсудить: как связана социальная система или любой относительно целостный фрагмент социальной системы с ее "средой" или, более общее, с ее окружением? Но это значит, что мы должны будем вернуться к тому вопросу, который я начал обсуждать на прошлой лекции: отношение систем деятельности к природе.
Каждая система деятельности, каждая СПС в силу только что описанных процессов и механизмов трансляции выступает как реализация некоторой совокупности норм культуры.

Вместе с тем каждая СПС представляет собой реализацию этих норм на определенном материале, который может быть как природным, так и социальным. В дальнейшем мы будем просто говорить о материале, не делая пока различия между его природными и социальными составляющими. Наконец, становление каждой СПС, как мы уже говорили выше, определяется воздействиями окружающих условий или среды. Я пока не обсуждаю вопрос, на что и каким образом действует среда. Важно, что она действует и что это действие накладывает свои отпечатки на строение результата или продукта. В каждой системе деятельности или по отношению к ней могут быть выделены "продуктивные" части или просто некоторые продукты деятельности. Мы можем рассматривать эти продукты не просто как некоторые вещественные или чисто объектные результаты, но и кинетически – как некоторое преобразование исходного материала в продукты. Расчленяя и детализируя изображение систем деятельности, мы должны будем, соответственно, расчленять и детализировать нормирующие их элементы культуры. Если, к примеру, мы выделяем внутри систем деятельности известный набор элементов – тот, который мы с вами вводили на первых лекциях – исходный материал, продукт, орудия и средства деятельности, действия, самого человека, его внутренние средства и способности, то всему этому должны будут соответствовать определенные элементы культуры, определенные виды и типы норм.
Если мы возьмем с этой точки зрения некоторый продукт, появившийся в результате осуществления некоторой системы деятельности, то он будет определен: во-первых, известной совокупностью норм, относящихся непосредственно к нему, во-вторых, нормами, определяющими характер остальных элементов системы деятельности. Таких элементов как средства, действия и т.п., в том числе относительной нормой самого человека, который берется нами непосредственно из окружения данной системы деятельности. В-третьих, характером исходного материала, который нами берется из окружения данной системы деятельности. И, наконец, в-четвертых, воздействиями внешних условий. Учитывая разнородность связей, определяющих характер продукта – одни из них входят в систему деятельности, а другие нет, мы введем два аспекта или два плана преобразования исходного материала в продукт: план естественного и план искусственного или, сокращенно, Е-план и И-план.

Соответственно этому мы будем говорить, имея в виду разные аспекты или планы того, что производится деятельностью, о Е-системах и И-системах. В тех случаях, когда нам для решения какого-либо вопроса нужно будет пользоваться одновременно обоими представлениями и, следовательно, соединить вместе Е- и И-системы, мы будем говорить о кентавр-системах или, сокращенно, о К-системах. Точно также будет раскладываться продукт деятельности. В той мере, какой он определен нормами, целями и задачами деятельности, мы будем говорить о нем, как об И-продукте, а в той мере, в какой он определен независимыми от нас характерами исходного материала и воздействиями окружающей среды, мы будем говорить о нем как о Е-продукте.
Положим также, в соответствии с нашими предшествующими рассуждениями, что имеющаяся у нас система деятельности должна быть воспроизведена. Это значит, что в новой системе деятельности и в новой СПС будут те же самые нормы, которые были в предшествующей системе. Таким образом, искусственная компонента предметного преобразования будет неизменной. А что произойдет с естественной компонентой? Здесь, как оказывается, мы вступаем в очень сложную и мало исследованную область. Фактически мы имеем дело с примером сложного взаимодействия между деятельностью и природой. По сути дела, мы имеем в качестве объекта анализа систему, включающую деятельность и ее последствия, как учитываемые, так и не учитываемые. Мы должны рассмотреть динамику взаимоотношений между деятельностью и всеми ее последствиями, в том числе не учитываемыми и, таким образом, на новом уровне абстракции и теоретичности расширить границы учитываемых нами последствий.
Кстати, обратите внимание на логический прием, которым мы пользуемся, охватывая то, что раньше не было охвачено. Вот, скажем, существуют у нас учитываемые последствия. Все то, что мы не учитываем и не можем учесть, мы называем не учитываемыми последствиями, а затем, назвав их, начинаем рассматривать взаимоотношения между учитываемыми и не учитываемыми последствиями. Таким образом, мы охватываем не учитываемые последствия и начинаем их учитывать. Точно таким же способом мы превращаем бесконечное – в охваченное нашей мыслью и, таким образом, конечное. Можно было бы привести здесь и другие интересные примеры.

В нашем случае речь идет о том, чтобы установить связь, проявляющуюся во взаимодействии между процессом трансляции неизменяемых норм деятельности и возможными изменениями окружающей среды деятельности. Рассмотрим самый простой случай. Он задается предположением, что в ходе воспроизводства социальных систем деятельности внешние условия существования СПС и характер воздействий на них со стороны природы и вообще внешний условий остаются неизменными. Это значит, что какую бы точку в процессе трансляции культуры и воспроизводства СПС мы ни брали, мы будем иметь одни и те же внешние условия. Обратите внимание на различие понятий социолога и историка, отчетливо здесь проявляющихся. Социолог – представитель теоретической науки. Он может сказать, что объект, соответствующий сделанным только что предположениям, существует, построит его модель и не [будет] задаваться дальше вопросами, где и когда такое может быть. Историк, наоборот, обязательно спросил бы, где и когда такое было. Но мы сейчас социологи, а не историки. Поэтому мы будем выдвигать гипотезы и конструировать возможные, т.е. мыслимые объекты. Анализируя предложенную вам ситуацию выше, мы можем заметить, что в ней нет потребности в исторических знаниях и, одновременно, что исторические знания в таких ситуациях не могут возникать. Чтобы подкрепить наше конструктивное представление объекта эмпирическими образами, я перечислю несколько мыслимых примеров подобной ситуации. В предшествующей лекции я уже определял бродячий коллектив. Это могут быть либо скотоводы, либо земледельцы, использующие посечный способ. В современном городе это может быть воровская шайка, которая переезжает с места на место, дабы не дать милиции соответствующие материалы. Вы, наверное, помните фильм, в котором основную роль играет Жан Маре, рассказывающем о жизни фальшивомонетчика. В каждом городе он живет всего один день, он прилетает с утренним самолетом и улетает с вечерним. Пробудь он в городе два дня, его моментально поймали бы. Эта была бы обратная связь, идущая от внешних условий, которые он изменяет, от его продукта – распространения некоторого количества фальшивых ассигнаций.
Другим, более сложным случаем, будет такой, в котором существует и действует в окружающих условиях некоторый процесс или механизм, компенсирующий все те изменения в среде, которые произвела деятельность. Примером этого может служить жизнь охотничьих народов: они непрерывно уничтожают зверей, но природа восстанавливает, компенсирует это уничтожение.

Примеры, которые я привел, мало интересны. Я привел их лишь для того, чтобы показать оправданность и реалистичность гипотезы о существовании общества с неизменной и неизменно-транслируемой культурой. Важно утвердить тезис о том, что почти до самого последнего времени подобные человеческие коллективы существовали и могли существовать.
Более интересные случаи начинаются тогда, когда в природе нет процессов и механизмов, компенсирующих естественным образом те изменения в среде, которые производятся деятельностью. В этих случаях пространство реальных последствий деятельности входит в условия деятельности и оказывается существенным фактором, определяющим Е-компоненту или Е-систему деятельности. Именно здесь начинаются самые интересные проблемы. Ясно, что если условия в результате деятельности людей будут меняться достаточно быстро и интенсивно, то через сравнительно короткий промежуток времени нормы, определяющие воспроизводство деятельности перестанут обеспечивать ее удачное существование. Это значит, что в результате реализации этих норм не получится того продукта, который был задан целями коллективной деятельности и обеспечивает потребности этого общества. Чтобы вновь достичь такого положения, когда деятельность дает необходимый продукт, нужно, очевидно, изменить сами нормы, а через них – саму реализующуюся деятельность. Но здесь мы сталкиваемся с основным и кардинальным вопросом: как могут быть изменены эти нормы, как можно повлиять на процесс трансляции норм?
Есть два принципиальных разных пути изменения или трансформации норм. Они могут быть достаточно хорошо иллюстрированы на приведенной нами выше схеме многих каналов трансляции норм деятельности. Рассмотрим их. Предположим, что в определенных условиях существующие нормы деятельности не обеспечили получение необходимого продукта. Продукт, который реально получен, не соответствует целям коллектива и не может удовлетворить его потребностей. Мы говорим, что в данной системе деятельности возникает разрыв. Но здесь, чтобы двинуться дальше, я должен сделать отступление. Когда было сказано, что изменились условия деятельности, то это предполагало любые изменения. В частности, это могла быть гибель многих членов коллектива, и вызванная этим невозможность вновь осуществить обычные структуры деятельности.

Это могли быть природные изменения, обусловленные происходящими в ней естественными процессами, например, засухой, изменением температуры, землетрясением и т.п. Это могло быть столкновение с другими социальными коллективами, которое заставило данный коллектив вернуться в уже использованные ареалы и, следовательно, столкнуться с теми условиями существования, которые были созданы его предшествующей деятельностью. Одним словом, это могут быть самые разные изменения, обусловленные разными причинами, но во всех случаях они таковы, что существующие нормы деятельности перестают им соответствовать, перестают обеспечивать получение необходимого продукта.
Таким образом, мы можем сказать, что между нормами деятельности и условиями деятельности существует разрыв. Он должен быть преодолен. Возникает вопрос, какими путями преодолеваются или могут преодолеваться подобные разрывы. В первом случае происходит изменение самих структур деятельности, т.е. социального объекта. Это весьма сложный процесс, ибо здесь меняется отношение между нормами и социальным объектом. Что при этом происходит? Это тоже один из самых интересных вопросов. Может быть, новая деятельность создается за счет такой комбинации норм, которой раньше никогда не было. Может быть структура деятельности изменяется в результате столкновения самой живой деятельности людей и сопротивляющихся этой деятельности условий. Одним словом, вопрос стоит о соотношении между традиционно зафиксированными и нормированными аспектами деятельности и возможными в ней новообразованиями. В одних случаях мы говорим здесь о естественноисторическом процессе, предполагая, что новообразования в деятельности появляются как случайный продукт. Они не спроектированы и не целеположены заранее. Они возникают сами собой, просто так. Так происходило раньше очень часто, так происходит часто теперь. Но наряду с этим существует возможность таких случаев, когда разрывы, возникшие в системах деятельности, специально осознаются, когда на основе этого осознания определяются цели новой деятельности, ставятся специальные задачи и соответственно этому вырабатываются специальные средства, направленные на перестройку самой деятельности.
Я пока не обсуждаю вопрос, как мы должны квалифицировать и определять работу по перестройке деятельности.

Возможно, что это будет специальная и особая деятельность, объектом которой будут предшествующие структуры деятельности, возможно, что на первых порах такого рода перестройку не целесообразно называть деятельностью. Все зависит от того, какого рода связи мы сможем установить между первыми и вторыми деятельностями.
Здесь положение напоминает то, что существовало у древних греков с числами и отношениями. Первое время они не считали отношения числами, первые жили по совсем иным законам, нежели вторые. Лишь значительно позднее были построены такие логические процедуры и правила, которые позволили рассматривать те и другие в рамках единой системы. Так и в нашем случае: мы будем называть все это деятельностью, когда сможем показать, как деятельность, направленная на создание определенных объектов, может быть связана с деятельностью, направленной на перестройку самих структур деятельности.
В первом случае в историческом процессе воспроизводства деятельности появляется случайная флуктуация, которая отбирается и затем каким-то образом закрепляется в нормах. Во втором случае разрыв в деятельности преодолевается за счет специальной целенаправленной деятельности. Но второе возможно лишь в том случае, если разрыв осознан и ставится принципиальная задача на его преодоление. То, что я описал, не исчерпывает еще всех возможных направлений изменения норм культуры. Нетрудно заметить, что реализация всех этих путей ставит человеческие коллективы в очень сложное положение; нередко подобные ситуации становятся для коллективов смертельными. В общем надо сказать, что охарактеризованные мною выше пути являются еще по сути дела животными. Они основаны на пробах и ошибках. Хотя, конечно, вторая, из описанных выше линий, является уже переходной. Если наложить специальные ограничения на способы осознания разрывов, формулировки целей и задач, то из него легко можно будет вывести, собственно, человеческие способы управления развитием деятельности.
Самым характерным и типичным для человеческого общества является совсем другой путь – путь перестройки норм деятельности как бы сверху и впрок. В этом случае культурные нормы становятся объектом специальной деятельности. Их изменяют подобно тому, как изменяют вещи человеческого обихода, но при этом учитывают, что это изменение имеет смысл и значение не само по себе, а как средства последующего изменения деятельности.

Самым предельным здесь будут такие изменения норм культуры, которые будут учитывать те изменения окружающих условий, и вообще среды, которые могут и должны будут появляться в будущем. Правда, и в этом случае изменение среды рассматривается как то, которое само естественным образом произойдет, а не как то, которое будет сознательно произведено человеком. В дальнейшем мы увидим, что два намеченных здесь случая характеризуют различие между природой и социальной средой, ибо произвольные изменения среды вообще возможны только по отношению к социальной среде, или же по отношению к природной среде, превращенной или превращаемой здесь в социальную среду. Но к этим вопросам мы вернемся в дальнейшем, а сейчас мне важно рассмотреть эти оба случая вместе, причем фактически на материале первого случая, т.е. когда мы учитываем естественные изменения среды и производим в нормах культуры изменения, определяемые требованием, чтобы они соответствовали этим будущим изменениям.
Если мы начнем рассматривать эту деятельность более подробно, то без особого труда выясним, что она предполагает совершенно особую систему знаний. Во-первых, все это возможно лишь в том случае, если на пространство реальных последствий деятельности наталкивается пространство учитываемых или ожидаемых последствий. Вы сами понимаете, что, в принципе, это положение никогда не может быть абсолютно точным и исчерпывающим, оно всегда будет приближенным и приблизительным. Но, во всяком случае, определенное наложение должно быть произведено. Но этого мало. На это пространство учитываемых нами последствий должно быть наложено специфическое естественноисторическое представление: мы должны рассматривать сами эти изменения либо как причинно обусловленные, либо как подчиняющиеся некоторому законосообразному процессу или механизму.
Эту работу, как хорошо известно, проделывает наука. По своему внутреннему содержанию и строению она бывает разной. В одном аспекте эту задачу решают естественные науки, а в другом аспекте – исторические науки или просто "история". Таким образом, появляется история и что именно фиксирует историческое знание, эти вопросы и должны стать темой вашего размышления в ближайшую неделю до следующей лекции. Вы видите, что я повторяю вопрос, поставленный на прошлой лекции, но повторяю его уже на новом материале.

Дальше есть приложение, это курс методологии социологии на 30 лекционных часов. Собственно, тот раздел, который я вам прочитал, назван следующим образом – «Логическая структура норм культуры. Естественнонаучные и гуманитарные универсалии. Понятия идеального типа в современной социологии. Понятия конструктивного и идеального типа. Проблемы управления культурой. Воспроизводство и развитие культурно-исторических систем», 4 часа.
Следующая лекция называется: «Структуры и функции исторических знаний, научные истории, понятия об истории. Кризис классического эволюционизма. Формирование инженерной социологии. Структура конкретно социального знания». И последняя девятая лекция – «Требования к структуре социологических теорий». Но последующие лекции не состоялись.
Так, есть вопросы к первой части?

Данилова В.Л. Правильно ли я понимаю, что Георгий Петрович начинает рассматривать такой способ изменения норм, который не предполагает рефлексию разрывов в деятельности, а в качестве своего основания кладет или прогноз или проект… Можно опираться на рефлексию разрыва и искать новый способ, исходя из этого разрыва. Фактически, мы получаем ту схему, которую они в 67-м году положили как схему методологической работы. А можно, но я таких схем не помню, не дожидаясь пока возникнут разрывы строить прогнозы и проекты и менять нормы как говорится впрок.
Щедровицкий П.Г. Ну, смотри. Я, конечно, не могу согласиться с тем, что чего-то рассматривается, а чего-то не рассматривается, потому что, на мой взгляд, точно также как процессы реализации рассматриваются через призму понятия деятельности, точно также процессы трансляции рассматриваются через призму понятия деятельности. Т.е. трансляция трактуется не как естественный или естественноисторический процесс, а как особая форма деятельности. Как особый тип деятельности, и как особый предмет деятельности.
Данилова В.Л. Я не про это спрашиваю.
Щедровицкий П.Г. Ты спрашиваешь, наверное, не про это, а я отвечаю про это. А какой будет эта деятельность, будет ли она учитывать разрывы, не будет ли она учитывать эти разрывы и рефлектировать, будет ли это трехуровневая или пятиуровневая рефлексивная надстройка, где каналы более высокого уровня компенсируют разрывы в каналах трансляции менее высокого уровня. На что будет направлена эта культуротехническая деятельность? Чисто на нормы или на нормы деятельности более сложных конструкций, этого здесь не обсуждается. Хотя, с моей точки зрения, в этом тексте, все касающееся культуротехники все изложено. Даже со всеми теми же примерами, с которыми это излагалось в середине 80-х годов.
Теперь, в твоем вопросе присутствует одна тонкая часть. Можно ли понять так, что методологическую работу Георгий Петрович относил к сфере культуротехники?
Данилова В.Л. У меня чуть другая версия. Можно ли понять так, что культуротехнику на этом этапе он рассматривает как более сложную и развитую форму работ, чем методологическую?
Щедровицкий П.Г. Да. Я тебе отвечаю: «Да». И в этом смысле трактовка методологии позиционирована на схеме ВДиТК в слое обеспечения процессов трансляции, через создание особых норм культуры или особых единиц культуры, которые могут быть более сложными.

Итак, второй фрагмент, который я собираюсь зачитать. Как я уже сказал, здесь стоит август 66-го года, проблема только в том, что в тексте, который мне нашел Русаков, а я у себя найти этого текста не могу, схем нет. Я, честно говоря, и не помню эту схему. Поэтому будем без схемы. Она здесь, правда, одна.
Текст называется: «О методе социально-семиотического исследования искусства». Десять страниц, я прочитаю их почти целиком:

«Современно развитие общества выдвинуло на передний план задачи управления социальными структурами. Эти задачи, в свою очередь, определили новые направления исследований социального целого и его различных подразделений. Складываются новые направления исследования науки, обучения, искусства и другие. Основным предметом изучения при этом становятся социальные функции этих сфер деятельности, их назначение, как органов социального целого, их связи с другими органами и подразделениями, механизмы их функционирования и развития. Внутренняя структура этих сфер деятельности изучается затем, как зависящая от внешних функций и определяемая ими.
Социальный анализ этого типа предполагает особые средства изображения социального целого и специально обслуживающий их аппарат понятий. Эмпирический анализ искусства наталкивается на огромное разнообразие его функций, обилие проявлений разного рода и множество объектов, в которых очень трудно разобраться эмпирическим путем. Искусство трудно объяснить, связав эти функции друг с другом, тем более что ими трудно управлять.
Чтобы преодолеть эти затруднения, нужно ввести специальные структурные модели, которые содержали бы все связи и отношения, специфическим образом характеризующие то, что мы называем искусством. Эти модели должны, во-первых, представить в виде одного связанного целого все то множество элементов и их функций, которые характеризуют искусство; во-вторых, задать набор тех идеальных объектов, которые могут служить единицами при анализе и объяснении всего множества различных эмпирических проявлений искусства.
Существует три разных типа структурных моделей, используемых при описании и объяснении сложных органических объектов. Первая – организмическая, вторая – теоретико-деятельностная, третья – семиотическая.

Каждая из них опирается на особые средства изображения, особую графику и специальные способы работы с ней. Благодаря различию средств и логике оперирования с ними, каждая из этих моделей выделяет в социальном целом разные стороны, соответственно этому, каждая может решать лишь свой ограниченный круг задач.
В рамках организмического подхода, основными понятиями будут: организм и среда, органы, функционирование организма в среде, функционирование органа в организме, ассимиляция среды организмом, аккомодация организма, воспроизводство организма, развитие, управление и ряд других. Применение организмического подхода при описании каких-либо явлений, процессов и объектов предполагает идеологию естественнонаучного подхода, и трактовку всех изменений и процессов в организме, как естественных.
Теоретико-деятельностный подход напротив опирается на идеологию искусственного. Здесь основными понятиями будут: преобразование объекта, цель, задача, средство, продукт, процедуры, связи деятельности по продуктам, нормы, места в структуре массовой деятельности, связи между местами, наполнение мест, индивиды, взаимоотношения, трансляция, коммуникация, управление.
Семиотический анализ выделяет из социального тела знаки особого рода и рассматривает их строение, структуру, формы, состав и значение в зависимости от их употребления в деятельности. Здесь основными понятиями будут: знаковая форма, обозначаемое содержание, выражаемое содержание, значение, связи значения, значимости, ценности, смысл, синтагматические структуры знаков, парадигматические структуры знаков и др.
Анализ социальных функций искусства предполагает использование всех этих трех типов моделей и обслуживающих их понятий. Одна из важнейших методических проблем, возникающих в этой связи – правильное соединение разных представлений искусства и фиксирующих их понятий. Средства изображения и понятия каждого из этих способов описания могут использоваться двояко. Во-первых, для фиксации и изображения различных функций, выявляемых в эмпирическом анализе проявления изучаемого объекта, взятого в его современном ставшем состоянии. Таким способом можно получить довольно большой набор различных функций, представленных в форме имеющихся у нас средств. Из них могут быть составлены на базе эмпирического видения объекта достаточно сложные структурные модели.

Но они всегда будут носить случайный характер и не будут давать необходимого знания об объекте, его внутренних связях между выявленными элементами и зависимостями между ними.
Во-вторых, для генетического развертывания структурных моделей из простых схем во все более сложные и воспроизводимого на базе этого выведения одних функций, связей и зависимостей из других. Таким способом получают не только координацию различных элементов, связей и подструктур рассматриваемой системы, но также выявляют субординацию между ними и фиксируют необходимость появления одних в связи с другими и после них.
Генетический метод развертывания модели дает основания для эмпирико-дедуктивного построения теории развивающихся сложных объектов. Организмический подход, если его использовать сам по себе, оказывается крайне бедным и может дать лишь самые поверхностные характеристики искусства. Социологический анализ искусства двадцатых годов строился преимущественно на этом представлении и может быть там именно поэтому было так много моментов, которые позднее были охарактеризованы как вульгаризаторство.
Применение схем теоретико-деятельностного подхода для фиксации эмпирически выявленных элементов, связей и функций искусства дает возможность построить схему, которую можно рассматривать как простейшую модель искусства. Эта схема дает нам наглядное представление об обилии и разнообразии тех элементов, связей и функций, которые мы объединяем в понятии искусства. Рассматривая ее как модель реальных ситуаций, мы можем произвести анализ и разложить ее, с одной стороны, на разные сферы деятельности и взаимоотношения людей, а с другой стороны, на отдельные связи между произведениями искусства и другими элементами этой структуры и задаваемые этими связями отдельные функции произведений искусства.
В результате, мы получим несколько различных предметов изучения. Так, одним предметом будет деятельность художника со всеми определяющими ее факторами. Другими – деятельность потребления произведения искусства разными людьми и группами. Третьими – жизнь самих произведений искусства в социальном целом, подчиняющихся своим объективным законам и независимо от субъективных установок, как художника, так и потребителя.

В каждом из этих предметов будут выделяться свои особые законы, характеризующие определенные стороны искусства и его социальные функции в обществе.
Рассмотрим элементы, связи, отношения, подструктуры, представленные на первой модели, следуя общему интуитивному представлению об относительной простоте различных связей и отношений, и их зависимостей друг от друга.
1. Функция изображения. В так называемых изобразительных искусствах произведение искусства, дальше «ПИ», может иметь оригинал, реальный или мнимый, подразумеваемый, идеальный, изображением которого оно является. В определенных условиях реализация этой функции может быть целью работы художника. А потребитель, соответственно этому, может оценивать произведение искусства, его материю, с точки зрения того, насколько оно удовлетворяет этой функции. Значительно чаще, это нисколько не меняет самой изобразительной функции, целью работы художника становится изображение не только самого объекта, оригинала, сколько его значение или ценности, позиции, статусы среди других окружающих объектов. В этом случае форма произведения искусства должна изображать то, что не имеет материальных аналогов. Подобные моменты уже не могут оцениваться потребителем путем сравнения произведения искусства с его оригиналом. Основанием для оценки могут служить сугубо условные формы, фиксируемые в нормах самого искусства, т.е. в парадигматических системах знаков, и здесь появляется то, что может быть названо стилизацией в широком смысле этого слова.
2. Функция выражения. Отличия изображения от оригинала могут стать показательным отношением художника к самому оригиналу, его значению, ценности, статусу и т.п. Интересно, что при этом для потребителя искусства значение и смысл самого произведения искусства, рассматриваемого как знак, обязательно раздваивается. В одном случае все искажения в изображении, например, гротески, относятся на счет самого художника и его специфического отношения, рассматриваются как знак этого отношения. В другом случае отношение художника, выраженное в форме произведения искусства, как бы накладывается на сам оригинал, и тогда все искажения в изображении трактуются как правильное и точное изображение сути самого оригинала в отличие от видимости, данной в обычном его восприятии.

Здесь важно, что в обоих случаях материальные особенности формы произведения искусства ставятся в соответствие не материальным образованиям социального мира, а ценностям, позициям или отношениям другого человека. В зависимости от типа искусства и степени его развития понимание того, что выражено или изображено в форме либо обходится без соответствующих норм парадигматической системы знаков, либо же предполагает специальные нормы. Дальнейший анализ функции выражения предполагает классификацию всех типов отношений, существующих в человеческом обществе, описания тех форм произведения искусства, в которых они фиксируются или могут быть фиксированы. Построение подобной системы будет, вместе с тем, важным шагом на пути формализации самого искусства.
3. Художественная функция. Специфическим для искусства является соотнесение вновь созданного произведения, несущего на себе функции изображения и выражения или только выражения, с другими произведениями, изображающими или выражающими то же самое. Благодаря этому сопоставлению произведение искусства получает художественную оценку, выступает как искусное и, собственно, как произведение искусства. Сначала эти сопоставления производятся между самими произведениями безотносительно к специально выделенным эталонам, но затем, когда лучшие, наиболее искусные произведения выталкиваются в сферу культуры и превращаются в эталоны и носители норм, все оценки новых произведений искусства осуществляются уже относительно их, т.е. по отношению к истории развития искусства. Благодаря этому, все значительные и выдающиеся произведения получают вторую форму жизни, в историческом музее искусства…

Дальше самое важное, из-за чего я все это читаю.

…Работа искусствоведов организует их в особую систему – парадигматику со своими особыми характеристиками и отношениями. Как правило, в этом историческом музее изобразительная функция произведения искусства полностью теряет свое значение, а выразительные функции существенным образом перерабатываются в систему формальных характеристик. Отношения потребителей к произведениям искусства в настоящем и в истории должно быть не только существенным, но и принципиально разным.

4. Первая идеологическая функция. Выражая произведением искусства свое отношение к каким-либо явлениям и процессам окружающего мира, художник делает это произведение знаком или формой выражения отношения. Тем самым он устанавливает связь между собой и всеми другими людьми, имеющими подобное же отношение к окружающему миру. Выявляя свое отношение и создавая для него предметную форму, он делает его фактором социальной жизни. При этом он выражает и опредмечивает не только свое отношение, но и отношения всех других, чувствующих и мыслящих также как он. Предметное выражение этого отношения создает объект, к которому могут относиться другие люди и тем самым средством для консолидации и объединения их друг с другом в противопоставлении к окружающим.
5. Вторая идеологическая функция. Создавая особые изображения объектов окружающего мира, изображения в котором выявляются скрытые до того, не видимые свойства этих объектов, художник помогает увидеть потребителям то, что они не могли увидеть раньше, и заставляет видеть их таким образом, каким видит он сам. Таким образом, через произведение искусства он формирует особое отношение окружающих, фактически создает его. При этом точно также происходит консолидация и объединение людей в группы по их отношению к окружающему миру и изображающим его произведениям искусства.
6. Третья идеологическая функция. Поскольку произведение искусства выступает как выражение отношения и позиции художника по отношению к окружающему миру, а вместе с тем, таким изображением объектов окружающего мира, какими они предстают для художника, оно является знаком особой личностной социальной позиции. Благодаря этому произведение искусства становится выражением личностной позиции всех тех людей, которых она консолидирует и их личным знаком.
7. Идеологическая функция в искусстве. Перечисленные выше социальные функции как бы аккумулируются в данном произведении, все они выражаются через ее знаковую форму, преломляются в ее особенностях. Именно эти, в первую очередь идеологические функции делают его действительно произведением искусства, выделяют из всех других продуктов, создаваемых художником, задают меру его ценности, как произведения искусства.

Но все это проецируется затем на историческую систему. Новое произведение искусства должно быть противопоставлено всем прочим произведениям как носитель других идеологических функций, как знак других социальных групп и других отношений. Отношения данного произведения искусства к другим в историческом ряду становится формой выражения различий в отношении к окружающему миру.
8. Технологическая или техническая функция. После того, как выявлены все особенности содержания, значения и смыслы нового произведения искусства – сама материальная форма его, а потом и техника создания, начинают анализироваться в отношении содержания, значения и смысла. Между произведениями искусств в исторической системе устанавливаются особые отношения с точки зрения техники их изготовления. Во многих случаях на основе этого затем создаются особые ряды развития художественной техники.
Приведенный здесь ряд различных функций произведения искусства не является исчерпывающим. Каждая из перечисленных выше функций осознается художниками, искусствоведами и потребителями и может быть превращена в цели творческой деятельности художника. В одних случаях он будет создавать произведения для того, чтобы изображать какие-либо объекты; в других, чтобы выразить свое отношение к ним, в-третьих, чтобы создать определенное отношение других людей, в-четвертых, для того, чтобы создать новый образец в системе культурных норм, в-пятых, чтобы усовершенствовать техники изготовления и материальную форму произведения.
Но в каких бы целях не создавались произведения искусства, какие бы формы осознания у художника при этом не были, попадая в социальные системы, эти произведения начинают жить в пересечении всех социальных функций и подчиняются их законам. Анализ творческой деятельности художника предполагает формирование дополнительного предмета изучения. Описание социальных функций произведения искусства будет выступать там лишь как одно из средств, используемых художником в его работе.
В особом предмете изучения, как мы уже говорили, должна быть представлена деятельность по восприятию произведения искусства. Здесь одним из главных вопросов становится анализ уровня подготовленности потребителей, наличия у них тех средств, которые обеспечивают воспроизведение произведения искусства во всех их разнообразных значениях и функциях.

Ну, дальше маленький абзац, последний, одиннадцатый, про важность системного подхода.
Этот текст является тезисами большого доклада, который я, к сожалению, пока найти не могу. Если сравнивать эти тезисы с этим докладом, то можно обратить внимание на два любопытных момента. Первое, в докладе подробно приписаны этим функциям соответствующие позиционеры. Точно также как здесь утверждается, что за анализ и фиксацию выразительной функции отвечает искусствовед, и он проделывает особую работу, результатом которой является фиксация этой специфической функции произведения искусства, точно также у Георгия Петровича в этом развернутом варианте текста появляются критики. Здесь появляется целый ряд дополнительных позиций, каждая из которых, грубо говоря, отвечает за существование и социально-деятельностное закрепление той или иной функции произведения искусства.
Там есть очень интересный фрагмент, еще раз хочу сказать, что к сожалению, пока я не нашел оригинала этого текста, в котором Георгий Петрович подробно обсуждает вопрос о том, каким образом что-либо становится произведением искусства в точном смысле слова и попадает в музей. Если очень грубо суммировать основной тезис этого рассуждения, то он звучит, приблизительно таким образом. Георгий Петрович говорит: «Нечто, некая картина, фильм, скульптура или еще что-то…»… А надо понимать, что в этот момент для тех, кто немножко ориентируется в этом пространстве, одним из участников семинара и хорошим приятелем Георгия Петровича выступает такой советский скульптор, как Эрнст Неизвестный. Он тогда был известен тем, что Хрущев, придя на одну из выставок, устроил большой разнос Фурцевой за то, что выставляют такие странные скульптуры. После этого это стало предметом больших анекдотов и т.д. Потом Неизвестный уехал в Америку. Но основной тезис Георгия Петровича звучит следующим образом: «Что-либо созданное человеком, становится произведением искусства всегда только через скандал». Если это вываливается, вырывается из привычной системы ориентиров и не может быть однозначно протрактовано в той или иной традиции или в той или иной совокупности имеющихся культурных норм, то вот эта совокупность позиционеров квалифицирует вывалившееся и не помещающееся в систему норм, в качестве произведения искусства.
А дальше он приводит многочисленные примеры того, как начинали импрессионисты, которых не признавали и т.д. И в этом смысле то, что целиком лежит в рамках уже имеющихся, понятных стереотипов, никогда не станет предметом интереса.

Данилова В.Л. Есть один такой локальный вариант парадокса, о котором ты сейчас сказал. Если вспомнить идеи Фуко о появлении автора, автора, как определенной культурной нормы в новоевропейской культуре. Т.е. идея о том, что новое создает определенную культурную норму – авторство, причем именно по отношению к искусству. В этом смысле скандалы и отличия от всей традиции является реализацией культурной нормы второго порядка. Вообще здесь с Фуко очень здорово перекликается.
Щедровицкий П.Г. Смотри. Да, я прекрасно это понимаю, более того, я ведь давно пытаюсь выразить в своих работах мысль о том, что то, что мы называем мышлением – это безусловно очень такой ситуативно исторический, определенный феномен. Грубо говоря, в любую эпоху существует несколько человек в мире, или мы спустя какое-то время узнаем об их существовании, которые практически одногодки, прошли через очень похожий жизненный опыт, хотя и в разных странах. Грубо говоря, пережили вторую мировую войну. И в определенном смысле, каждый из них является кусочком этого феномена мышления. Поэтому можно сказать, что Фуко, родившийся в 1929-м году, Георгий Петрович, родившийся в 1929-м году и Хабермас, родившийся в 1927 году – это один человек. И когда вы читаете некоторые их работы, то поражает буквальное совпадение. Просто текстуальные повторы, которые невозможно объяснить, потому что они не знали друг о друге, никогда в жизни не пересекались. Хотя была масса близких знакомых. Люди, которые стояли на баррикадах 68-го года с Фуко в Париже, они приезжали в Москву, тусовались вместе с товарищами Георгия Петровича, Мераба Мамардашвили, т.е. круг всегда очень узкий. Знаете эту историю про то, как Декарт пытался встретиться с Коменским? Вот это некое сосуществование и некоторая интуиция, она присутствует.
Кстати, когда я вам цитировал Георгия Петровича по поводу того, что оно существует, что мышление существует как общее мыслительное содержание, есть вот это общее поле мышления, это очень любопытный феномен. При этом многие вещи похожи и по типу поведения. Потому что Фуко, безусловно, тоже постоянно пытался скандалить. Он все время вываливался. И эти его походы на баррикады, незадолго до смерти его поездка в Польшу, участие в Солидарности, эта попытка нащупать тот чисто событийный нерв, которые заставляет работать мышление.

Потому что оно само по себе плохо всегда работает. Человек – это существо, которое довольно быстро устает и плохо поддерживает тонус мысли. Поэтому надо себя все время взнуздывать. Надо придумывать какие-то свои разные способы. Но я пока считаю, что это 4-5 человек, родившихся в одно и тоже время, переживших во многом похожий опыт и рефлектирующих, выражающих этот опыт в близких формах. Кстати, когда Ясперс пишет про осевое время, он пишет про тоже самое. Просто он выбирает определенный исторический сюжет и описывает возникновение крупнейших мировых религий как почти одновременность, несмотря на некоторые разрывы в реальной хронологии, но это очень похоже.
Понятно, что чем плотнее информационная среда, тем сложнее увидеть такие пересечения, потому что очень быстро происходит обмен. У них он еще происходил медленно, и они не имели возможность слушать друг друга, читать друг друга, но одновременно производили такой же близкий продукт.
Хорошо, давайте пробежим последний фрагмент, чтобы дальше вернуться на следующей лекции к тому понятию культуротехники, которое уже характеризует 80-е годы.

То, что я буду читать, это скорее введение. Это лекции «Культуртехника и культурология с системомыследеятельностной точки зрения». Надеюсь, что многие этот текст знают, вот что Георгий Петрович рассказывает в самом начале своих лекций:

Исследования культуры, во всяком случае в нашей стране, во многом были стимулированы теми тремя докладами на семинаре по структурному изучению знаковых систем в январе 62-го года, которые были прочитаны Лефевром, Юдиным и мной. Это были объединенные доклады, хотя читали мы их попеременно, ибо там впервые для советской литературы было заданно обобщенное представление культуры как целого. Вообще для советской философии, лингвистики и культурологии, которой тогда еще не существовало и намеков никаких не было, постановка вопроса о культуре как целого до сих пор является несуразной, пока не задано онтологическое представление ее как таковой.
Именно в этих докладах впервые была представлена схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры (январь 62-го года). Поскольку стало в принципе возможным обсуждение проблемы культуры как целого, и культура как целое выступила как объект. До этого говорить о культуре как особом объекте было в принципе нельзя. Определения культуры могли быть, но определения, как вы знаете, не задают понятий. Понятия как таковые, даже если они категориального характера и есть предмет изучения. В частности, это было показано в последующих работах Юдина.
До того, как была нарисована схема, представляющая культуру как некий целостный объект, само исследование ее и постановка вопроса об исследовании культуры как целого, в принципе казалось немыслимым. Не о чем, собственно говоря, было говорить. Но поскольку в этих докладах было дано такое представление как культура, а затем в 67-м году в сборнике «Семиотика и восточные языки» оно было опубликовано, постольку стало возможным соответствующее онтологическое представление и предметизация исследований и разработок. Сейчас этот момент плохо осознается участниками всего этого обсуждения. Те, кто прошли весь этот путь, забыли или стараются забыть само происхождение постановки этого вопроса, хотя сами пришли позднее и начали заниматься этим впервые. Они не знают об этом, им не рассказывают, как это происходило. А так как научное движение и развитие научных идей в нашей стране до сих пор носит скорее подпольный характер…

Это доклад 80-го года.

…в связи с тем, что нет соответствующих репрезентаций идей и фиксации их в печати, то возникают всевозможные легенды и мифы, которые трансформируют исходную постановку вопроса и создают удивительные синкретические смешения, склейки, путаницу, совершенно искажающие как ретро-, так и проспективу.
Чтобы проиллюстрировать этот момент на другом примере, я приведу пример, а потом приложу его к понятию культуры. Я расскажу такую анекдотическую историю, как в 68-м году в Тарту проходило первое совещание по методологии социологии. Там был день, посвященный семиотико-структурным представлениям. И шла дискуссия между двумя направлениями. Поскольку там был доклад Лотмана и мой, сталкивались две точки зрения. И вдруг, в ходе этой дискуссии один из очень молодых адептов школы Лотмана громко закричал мне: «А вы вообще различаете предмет и объект или нет?», что конечно вызвало хохот в зале.
Примерно тоже самое происходит и с понятием культуры. Дело в том, что сейчас практически нигде уже нет работ, посвященных понятию культуры без термина трансляция культуры, он стал ходячим. Если вы берете структурные работы Тартуской школы, работы Межуева, работы Давидовича–Жданова, работы Пермской лаборатории – там всюду идет речь о трансляции культуры. Само это понятие воспринимается как нечто очевидное, лежащее на поверхности и даже банальное.

Дальше он еще раз обсуждает то, что схема впервые позволяет говорить о культуре как целом, поскольку она выступает в таком специфическом изображении. Приводит следующий пример:

Например, кислота. Это вещество, окрашивающее лакмус в красный цвет, вступающее в такие-то и такие-то реакции замещения и имеющее положительно заряженный водород и т.д. Вот вы, таким образом, определяете понятие. У вас вроде бы развернулось соответствующее определение. Теперь, если вы задаете вопрос: что такое кислота? – то вы опять отвечаете – что это кислота, вещество, окрашивающее лакмус в красный цвет и т.д. Вас спрашивают: но что она такое, где оно? – т.е. вопрос задается в онтологической модальности.

А вы обязательно должны осуществить определенный набор операций, отвечая в операциональной модальности. Когда вы имеете дело с таким понятием как кислота, схема часто не нужна. Потому что есть в опыте экспериментальной работы химиков выделенные образцы кислот. Например, для Лавуазье таким образцом был уксус. Отсюда появляется это представление об Ацедиум, причем все происходит за счет замены одной буквы: Ацедум это уксус, а Ацедиум – это кислота. Т.е. нечто названное уксусом, но получившее родовое имя. И дальше есть, скажем, серная кислота, соляная кислота, азотная кислота, все они находятся в пробирках, и тогда можно указать на пробирку и говорить: кислота – это то, что окрашивает лакмус в красный цвет. Это есть соответствующий дифференциальный признак, который, хотя и не является отличительным, поскольку отличительным считают электроположительный водород, он эмпирически операциональный. Он позволяет выделить кислоту, скажем, отделить ее от щелочи и всегда проверить: кислота это, щелочь или нечто другое?
А вот с культурой так поступить нельзя.
Коля Носов. Так поступают, когда, например, говорят: Восточная культура/Западная культура.
Георгий Петрович. Вы знаете, тоже – нет. Мне важно ваше оппонирование, поскольку вы здесь демонстрируете наивность обывателя. Вы все время думаете, что на основе оперирования с такими выражениями можно что-то получить, и что все слова имеют объективное содержание. Вы думаете, что восточная культура существует наподобие азотной кислоты в пузырьке. Обратите внимание, как я говорю. Азотная кислота тоже не существует в пузырьке. Азотная кислота, как идеальный объект, совершенно не совпадает с тем, на что мы тыкаем пальцем. Но создается иллюзия объективной отнесенности за счет того, что у нас есть эти пузырьки, а в них кислоты. Создается иллюзорное представление, что ваше понятие объективно наполнено, имеет объективное содержание за счет этого внешнего, материального, а в нашем случае, иллюзорного плана.
Но с культурой – восточной или западной, так поступить нельзя. Не на что указать. Нет такого единого объекта, даже в виде вещества, налитого в пузырек, как культура – восточная, западная или наша с вами – групповая. Не на что указывать.

Носов. Знаменательный признак?
Георгий Петрович. Вот тут проявляется иллюзорность сознания обывателя в квадрате. Потому что он еще, кроме того, и на предмет истории весьма беззаботен. Он забывает, что у Лавуазье, Бертолле, Фуркруа и у других основателей современной химии, как и алхимики до них, имели дело с веществами, которые они щупали, приводили во взаимодействие друг с другом. Поэтому признак, о котором вы говорите, например, окрашивание лакмуса в красный цвет или, как например, думал Лавуазье, содержит кислород – у него именно наличие кислорода для первых, выделенных 16 кислот, было вот этим знаменательным признаком. Если он производил кислоту, выделял там кислород, то он считал, что это есть кислота и он считал кислород кислоту родящим. Итак, шло оперирование с объектом, реальными веществами, с тем, что переливалось и наливалось, вступало на его глазах в какие-то соединения.
А вот когда мы говорим про культуру, то там нет объектов оперирования. Культуры принадлежат объектам принципиально иного типа.

Пропускаю некий фрагмент. Дальше Георгий Петрович говорит следующее:

Категории такого рода, как культура, вводят философы. И никак иначе они не появляются и появиться не могут. Как возникают слова – это особый разговор. Вот как в примере с уксусом, это тоже очень интересно. Понятие кислоты вводит химик, и он же философ. Но при этом он берет слово уксус только для того, чтобы теперь создать звуковую словесную оболочку для нового понятия. Он различает «уксус» и «укссус», который есть родовое название. Вопрос о возникновении слова очень интересен, но там свои законы использования этой звуковой оболочки.

Дальше некоторое время обсуждается вопрос о схеме.

Носов. Схему вы имеете в виду изобразительную?
Георгий Петрович. Для упрощения мысли давайте считать – изобразительную. Хотя формы изобразительности могут быть любые.

Это должно быть такое изображение, которое живет по законам идеального объекта. И пока не будет схемы, изображающей и выражающей идеальный объект, так как кроме, как в этой схеме идеальный объект нигде не существует, до тех пор говорить объективно и содержательно о культуре нельзя. Теперь я вспоминаю ваш вопрос: «Почему обязательно через трансляцию культуры?» Я действительно утверждаю и дальше буду это аргументировать и показывать, что культура иначе как через трансляцию культуры никаким осмысленным образом введена быть не может. Но что пока я утверждаю, что нужна была такая схема. Поэтому, когда мы ее ввели в 62-м году, то мы впервые дали представление о культуре в идеально объектном смысле.
Но дальше, поскольку это начало ходить каким-то образом в широком кругу наивных культурологов, оно начало склеиваться с их чисто обывательскими представлениями, не научными, не философскими, в некотором смысле даже бессодержательными употреблениями слова культура. Создавались такие склейки. Но так как была еще эта компонента, то они начали все время связывать это с понятием трансляции. Поэтому сейчас буквально во всех работах, от Маркаряна до Межуева, Файбурга и Жданова вы встретите выражение «трансляция культуры», которое точно также становится бессодержательным, поскольку они не пользуются соответствующими схематизмами, а, следовательно, реально не имеют в виду никакого идеального объекта. Поэтому выражение «трансляция культуры» во всех этих работах, может быть, и осмыслено, поскольку оно используется в контексте нашего языка, но совершенно бессодержательно.

И, наконец, третий пункт. Я пропускаю большой кусок и, собственно, на этом пока закончу, завершая вот эту нашу линию, длинного, через три шага, разговора с Верой Леонидовной.

Очень интересен вопрос о тех социокультурных условиях и обстоятельствах, которые создают впервые культурологию и культурологическую точку зрения. Грубо говоря, очень интересно, почему культурология возникает в конце 19-го столетия? Я в данном случае имею в виду немецких неокантианцев. Почему именно в конце 19-го столетия мы все больше и больше говорим о культуре? Ставим задачу выделить это в качестве предмета изучения? Начинаем изучать культуру и т.д. и т.п.

Мой ответ на этот вопрос в самом грубом виде звучит примерно так: с моей точки зрения культура начинает выделяться как нечто особое, требующее специального рассмотрения и анализа тогда, когда становится достаточно массовидной и обсуждаемой деятельность по сознательному и целенаправленному развитию структур человеческой деятельности. Когда эта работа осознается именно как работа, направленная на развитие структур человеческой деятельности, и фиксируется уже достаточно большое количество неудач такого рода работ.
Я могу пояснить этот тезис даже на опыте нашего Кружка. Потом попробую сделать некоторые обобщения. Я ведь фактически его уже сделал в нашей предварительной дискуссии с Колей Носовым. Содержательным, по настоящему осмысленным разговор о культуре становится для тех, кто занимается жизнестроительством.
Носов Н. Но не собственным, не личным.
Георгий Петрович. Понимаете, Коля, заниматься жизнестроительством личным – это бессмыслица. Я говорю о такой особой ответственной позиции, когда приходится заниматься жизнестроительством и при этом сталкиваться в своей работе с реальным социумом, с людьми. Осознавая эту ситуацию столкновения, приходить к идее осознанной техники, т.е. рассматривать себя как строящего и вынужденного в этих условиях бороться, преобразовывать, перестраивать нечто. Фиксировать все время полные или частичные неудачи в этой работе. Искать причины этих неудач и соответственно анализировать ту ситуацию, в которой происходит это жизнестроительство.
Сами эти установки на жизнестроительство могут быть самыми разными. Например, мы можем ставить задачи на развитие и создание каких-то наук или научных дисциплин. В этом смысле ситуация, с которой столкнулся наш Кружок, наверное, является классической. Воспитанные в конце сороковых, начале пятидесятых годов в условиях изоляции от мировой культуры, в условиях, когда мы не могли получить книги в библиотеке, для этого каждый раз требовалось специальное разрешение, подавляющее число книг находилось в спецхране, ну, просто философских книг, например, Кант находился в спецхране. Мне всегда нравится ситуация, когда в сорок восьмом году, будучи пропагандистом сети партпросвещения, я начал рассказывать довольно подробно студентам на физфаке о том, что существуют работы Канта, Платона, в чем был смысл философского движения.

А на следующий день пришла большая комиссия из парткома, потом месяца четыре я все ходил и объяснял, почему мне взбрело в голову все это рассказывать, когда есть краткий курс ВКП(б).
Была ситуация, когда весь мир культуры был заменен кратким курсом, и это не преувеличение, это фактически так. В этих условиях естественно, что формальная логика была отвергнута как не марксистская, математическая логика была отвергнута в 47-м году как буржуазная выдумка, не подходящая для Советского Союза. Был том «Капитала», который как вы знаете не <Логика с большой буквы, но зато логика Капитала> и это было то, с чего мы могли начинать, и в этих условиях мы должны были строить новую логику, обеспечивать связь философии с наукой. И мы твердо знали и понимали, нас вынуждали это знать и понимать, что наша профессура, скажем Черкесов, Попов, даже очень уважаемый нами Асмус или Ахманов, не могут ничего нам дать, и не могут дать нам образцы логической работы.
И в этих условиях мы должны, вынуждены строить новую логику. Будет ли она называться диалектической, содержательно-генетической или еще какой-то – эта задача была нами осознана как задача строительства, творения ее, во-первых, а во-вторых, как задача, которая не могла быть решена без борьбы с носителями прошлых традиций. И если мы вдруг на минуту об этом забывали, то они нам тотчас же напоминали об этом и ставили либо двойки на курсовых и дипломных работах и аспирантских экзаменах, либо предавали анафеме те работы, которые мы давали, объявляя их соответственно анти-одними, анти-другими, анти-третьими.
И мы были поставлены в ситуацию, когда вынуждены были осознавать, что мы при этом нарушаем сложившуюся традицию, разрушаем ее. И для того, чтобы иметь возможность заниматься логикой, диалектической или формальной. или методологией, в конце концов, не важно, все были поставлены в такие условия. И представители формальной логики даже еще в худшем положении были, поскольку они с самого начала являлись антисоветским образованием. Это сейчас она основная форма советского мышления, а тогда, когда это начинало развиваться, это было антимарксистское направление. Или системное мышление, оно тоже объявлялось антимарксистским. Сейчас, вы все это либо вообще не знаете, либо можете слышать мельком, но никогда не поймете всего этого.

Мы попадали в ситуацию и должны были ее осознавать, как ситуацию на жизнестроительство и на борьбу с чем-то. При этом, я хочу сказать, что лично всегда уважал таких людей, как профессор Иовчук и даже как профессор Черкесов. Мне даже нравилось, как он работает. Я понимал его переживания, рассматривал его деятельность по уничтожению формальной логики. Он был зав.кафедрой логики, и он уничтожал ее как мог. Это была его партийная работа, и он был при этом честным, он делал это по своим убеждениям. Он заставлял Яновскую и Асмуса публично на заседании кафедры присягать, что они никогда больше не будут ни читать, ни переводить зарубежных работ по математической логике. Это было понятно и честно. Я видел, как он вел семинары, и было здорово, он душу туда вкладывал. И чтобы критиковать Канта, он сборники на готическом шрифте, прорабатывал страницу за страницей, в отличие от вас – современной молодежи, которая в подавляющем большинстве, по-видимому, вообще ничего этого не читала.
Сталкиваясь с этой проблемой жизнестроительства и создания новой логики, методологии или каких-нибудь новых наук, мы хотели создавать новые формы педагогики, педагогической работы, или, скажем, как сейчас студенты МФТИ пытаются вновь возродить свой институт и в связи с этим творят новые формы кураторства, все эти люди подключаются к определенной работе. И за одну эту идею их могут вышибить из института, не пускают круглых отличников в аспирантуру только потому, что они хотят как-то улучшить работу в своем МФТИ.
Эта ситуация является стандартной, она ведет к определенной форме рефлексии и самосознанию. Когда начинаешь понимать, что не можешь жить без жизнестроительства – раз, второе – что при этом ты вынужден вести борьбу. При этом то, с чем ты борешься, это не люди с их злым умыслом и волей, хотя это важный фактор, и что дело не в Черкесове, не в доценте Никитине, а здесь речь идет о чем-то совершенно ином, гораздо более глубоком и принципиальном.
Я забегу немного вперед. Либо вы будете искать это в социальной организации, либо в культуре, либо еще в чем-то. Но нужно было заниматься этим активным жизнестроительством, и надо было осознавать, что ты поставлен в условия, когда вынужден менять, трансформировать, развивать, поскольку с точки зрения историзма развитие понимается как основополагающий принцип.

Ты вынужден развивать или исторически трансформировать существующие формы организации деятельности, и ты вынужден осуществлять историческую, в самом точном смысле этого слова, работу.

Ну, и может быть, еще одна фраза:

Мой тезис состоит в том, что как только мы сознательно ставим перед собой или приходим к необходимости развития каких-то структур деятельности, то неизбежно сталкиваемся, здесь я употребляю странные формы речи, меня можно и нужно за это критиковать, но мы сталкиваемся с культурой, как с тем, что сопротивляется нашим действиям, а, следовательно, должно, как минимум, учитываться, а как максимум, сознательно и целенаправленно перестраиваться.