Щедровицкий П.Г. Друзья мои, у нас тридцать четвертая лекция. Я нахожусь в таком счастливом состоянии, потому что я точно знаю, что я вам хочу прочитать до конца этого семестра, мне для этого нужно то ли три, то ли четыре лекции. Эта – одна из них. Поскольку нужного количества пятниц у меня нет, до физического окончания учебного процесса в этом учебном году, то, скорее всего, нам придется воспользоваться электронными средствами связи, и одну из лекций вы прослушаете в современном формате, на экране. Заодно и поймем, насколько это адекватно.
Как я и обещал, сегодня мы с вами будем читать не Георгия Петровича, а ряд авторов, которые в современной исторической науке и в истории гуманитарного мышления XX века относится к так называемой Австрийской философской политэкономической школе. Я уже говорил вам, что одним из побочных результатов этого курса могло бы быть определение некого круга чтения, то есть того контекста сравнения работ Московского методологического кружка, который в большей степени созвучен основным идеям и мотивам ММК. И без сомнения, сегодня я считаю, что работы Австрийской школы относятся к этому переосмысленному, так сказать в этой новой геометрии круга чтения, наряду с Кассирером, о котором мы много с вами говорили в предыдущих семестрах.
Так получилось, что работы этой школы прошли во многом мимо российского читателя, как до революции, так и после ее, связано это было, по всей видимости, с тем, что один из лидеров школы Бём-Баверк подверг очень жесткой критике еще в период после первой мировой войны теорию Маркса. А эта работа была как раз переведена на русский, ну, и, судя по всему, сразу после революции был выдвинут определенный запрет на перевод и распространение этих идей на русскоязычной почве. Естественно, что для наших соотечественников, пребывающих заграницей, переводить его не было смысла, и поэтому вовлечение этих текстов в актуалитет российских дискуссий произошел уже в 90-е годы прошлого века, то есть спустя почти сто лет после того как эти работы были написаны. Я знаю только одну работу, написанную в 29-м году, таким российским экономистом-историком Блюменом, который потом был расстрелян в середине 30-х, но там нет перевода работ, там есть марксистская критика этой школы или этих идей, ну что конечно сильно искажает контекст подлинности и тех размышлений, которые делали представители этой школы.
Я начну сегодняшнее цитирование с довольно большого фрагмента известной работы Людвига фон Мизеса, она так и называется – «Человеческая деятельность». Работа была написана в конце 20-х годов, практически полностью завершена в 29-м году.

И нужно достаточно хорошо понимать, что, не смотря на подзаголовок «Трактат по экономической теории», работы самого Мизеса и в целом Австрийской школы, в полной мере отвечают той маленькой ремарке, которую я когда-то сделал в одной из своих статей.  Я утверждал, что с определенного периода времени экономическая теория стала претендовать на место центра гуманитарных наук. Произошел переход от дискуссий второй половины XIX века, когда на это место претендует история с одной стороны, и психология с другой, к новой дискуссии, которая развернулась в самом конце XIX начале XX века. На это место, на эту функцию, с одной стороны, стала претендовать экономика, понятая предельно широко, именно как теория деятельности, а точнее, как теория выбора, а с другой стороны, философская антропология. Вот этого перехода российская гуманитарная традиция в силу революционных событий, смены людей и разрушения школ, распада процесса трансляции культуры, она просто в должной мере не заметила. И если философско-антропологический посыл он косвенно присутствует в работе таких мыслителей, как Бахтин, Выготский, то вот этот собственно экономический посыл он практически полностью вымаран и уничтожен, и поэтому я почему-то уверен, что Георгий Петрович не был знаком с этими работами. Ну, а если и был знаком, то в каком-то очень усеченном формате.
Да, еще в качестве такого смешного аспекта этой проблемы, можно сказать, что несмотря на то, что Георгий Петрович не был знаком с этими работами и несмотря на то, что эти работы не оказались вовремя переведены на русский язык, архив Мизеса был вывезен советскими войсками из Вены и достаточно долго хранился в архиве в спецхране КГБ в Москве. Есть здесь некоторые нюансы исторического процесса, которые иногда очень любопытны, когда о них узнаешь.
Итак, работа 29 года. Собственно, я прочту вам с какими-то купюрами довольно большой текст прямо из начала этой работы и, собственно, введение начинается первым параграфом «Экономическая теория и праксеология»:

«Экономическая теория является самой молодой наукой. Конечно, за последние 200 лет на основе дисциплин, знакомых еще древним грекам, возникло много новых наук. Однако в данных случаях часть знания, которая до этого уже утвердилась в сложившейся старой системе знаний, просто стала автономной. Область исследований была более точно подразделена и исследована с помощью новых методов; в ней до сих пор открываются незамеченные области, и люди в отличие от своих предшественников начинают видеть вещи в новом свете. Сама область не расширилась.

Но экономическая теория открыла для человеческой науки предмет, прежде недоступный и неосмысленный. Открытие регулярности, последовательности и взаимозависимость рыночных явлений вышли за рамки традиционной системы учений. Появилось знание, которое нельзя было считать ни логикой, ни математикой, ни психологией, ни физикой, ни биологией.
Долгое время философы стремились выяснить цели, которые Бог или Природа пытались достичь по ходу человеческой истории. Они искали закон судьбы и эволюции человечества. Но попытки даже тех мыслителей, чьи изыскания были свободны от любых теологических тенденций, потерпели полное фиаско, так как их подвел ошибочный метод. Они занимались человечеством в целом или оперировали другими холистическими понятиями нации, расы или церкви. Такие мыслители устанавливали вполне произвольные цели, которым должно было соответствовать поведение подобных целостностей. Но они не могли дать удовлетворительного ответа на вопрос, какие силы заставляют множество действующих индивидов вести себя таким образом, что реализуются цели, намеченные неумолимым развитием этих целостностей. Они прибегали к отчаянным средствам: чудесным вмешательствам божества или откровениям богопосланных пророков и посвященных, предустановленной гармонии, предназначению или действию мистической и сказочной мировой души или национальной души. Другие говорят о хитрости природы, заложившей в человеке порывы, ведущие его точно по пути, заданному Природой.
Часть философов была более реалистична. Они не пытались разгадать замыслы Природы или Бога. Они смотрели на человеческие дела с точки зрения государства, устанавливающего правила политических действий, так называемые методики руководства и искусства управлять государством. Отвлеченные умы разрабатывали грандиозные планы глубоких реформ и переустройства общества. Более скромные удовлетворялись сбором и систематизацией данных исторического опыта. Но все были абсолютно убеждены, что в событиях общественной жизни отсутствуют такие же регулярность и устойчивость явлений, какие уже были обнаружены в способе человеческих рассуждений и в последовательности природных явлений. Они не искали законов общественного сотрудничества, потому что считали, что человек способен организовать общество как ему захочется. Если социальные условия не соответствовали желаниям реформаторов, если их утопии оказывались нереализуемыми, вина возлагалась на нравственные недостатки человека. Социальные проблемы рассматривались как этические проблемы.

Все, что нужно для построения идеального общества, считали они, хорошие государи и добродетельные граждане. С праведниками можно воплотить в жизнь любую утопию.
Открытие неотвратимой взаимозависимости рыночных явлений изменило это мнение. Сбитые с толку люди вынуждены были приспосабливаться к новому взгляду на общество. Они с ошеломлением узнали, что человеческое действие может рассматриваться не только как хорошее или плохое, честное или нечестное, справедливое или несправедливое. Общественной жизни свойственна регулярность явлений, которую человек должен учитывать в своей деятельности, если хочет добиться успеха. Бесполезно относиться к событиям общественной жизни с позиций цензора, который что-то одобряет или не одобряет в соответствии с вполне произвольными стандартами и субъективными оценками. Необходимо изучать законы человеческой деятельности и общественного сотрудничества, как физик изучает законы природы. Революционное превращение человеческой деятельности и общественного сотрудничества в объект науки о данных зависимостях взамен нормативного описания имело огромные последствия как для познания и философии, так и для общественной деятельности.
Однако на протяжении более чем 100 лет влияние этого радикального изменения способов объяснения оставалось очень ограниченным, так как люди считали, что они относятся только к узкому сегменту общей области человеческого действия, а именно к рыночным явлениям. В своих исследованиях экономисты классической школы столкнулись с препятствием, которое они не смогли преодолеть, очевидной антиномией ценности. Их теория ценности была несовершенной и заставила ограничить рамки своей науки. До конца XIX в. политическая экономия оставалась наукой об экономических аспектах человеческой деятельности, теорией богатства и эгоизма. Эта теория исследовала человеческую деятельность только в том случае, если она была вызвана тем, что описывалось очень неудовлетворительно как корысть, и утверждала, что существуют и другие виды человеческой деятельности, изучение которых является задачей других дисциплин.
Трансформация учения, начало которому положили экономисты классической школы, была завершена только современной субъективной экономической теорией, которая преобразовала теорию рыночных цен в общую теорию человеческого выбора.
Длительное время никто не осознавал, что переход от классической теории ценности к субъективной теории ценности оказался не просто заменой менее удовлетворительной теории рынка более удовлетворительной теорией.

Общая теория выбора и предпочтений выходит далеко за рамки, ограничивающие пределы экономических проблем, которые были очерчены экономистами от Кантильона, Юма и Адама Смита до Джона Стюарта Милля. Это нечто гораздо большее, чем просто теория экономической стороны человеческих усилий, борьбы людей за предметы потребления и материального благосостояния. Это наука о любом виде человеческой деятельности.
Любое решение человека суть выбор. Осуществляя его, человек выбирает не между материальными предметами и услугами. Выбор затрагивает все человеческие ценности. Все цели и средства, материальное и идеальное, высокое и низкое, благородное и подлое выстраиваются в один ряд и подчиняются решению, в результате которого одна вещь выбирается, а другая отвергается. Ничего из того, что человек хочет получить или избежать, не остается вне этой единой шкалы ранжирования и предпочтения. Современная теория ценности расширяет научные горизонты и увеличивает поле экономических исследований. Из политической экономии классической школы возникла общая теория человеческой деятельности праксеология [термин праксеология впервые был использован в 1890 г. Эспинасом(3)]. Экономические, или каталлактические, проблемы [Термин каталлактика, или наука об обмене, впервые был использован Уотли(4)] влились в более общую науку и больше не могут рассматриваться вне этой связи. Изучение собственно экономических проблем не может не начинаться с исследования акта выбора; экономическая теория стала частью, и на сегодняшний день наиболее разработанной, более универсальной науки праксеологии.
Параграф 2. Эпистемологические проблемы общей теории человеческой деятельности
В новой науке все казалось сомнительным. Она была незнакомкой в традиционной системе знаний; люди были сбиты с толку и не знали, как ее квалифицировать и какое определить ей место. Но, с другой стороны, они были убеждены, что включение экономической теории в перечень наук не требует реорганизации или расширения всей системы. Люди считали свою классификацию полной. И если экономическая теория в нее не вписывалась, то вина может возлагаться только на неудовлетворительную трактовку экономистами своих задач.
Лишь полное непонимание смысла полемики о существе, границах и логическом характере экономической теории заставляет квалифицировать их как схоластические софизмы педантичных профессоров.

Существует широко распространенное заблуждение, что в то время как педанты занимались бесполезными разговорами о наиболее подходящих методиках, сама экономическая наука безотносительно к этим пустопорожним спорам спокойно двигалась своим путем. В ходе Methodenstreit (методологической дискуссии)между австрийскими экономистами и представителями прусской исторической школы, называвшими себя интеллектуальными телохранителями Дома Гогенцоллернов, и в дискуссиях школы Джона Бейтса Кларка с американским институционализмом, на карту было поставлено значительно больше, чем вопрос о том, какой подход плодотворнее. На самом деле предметом разногласий были эпистемологические основания науки о человеческой деятельности и ее логическая законность.
Многие авторы, отталкиваясь от эпистемологической системы, для которой праксеологическое мышление было чуждо, и, исходя из логики, признающей научными помимо формальной логики и математики лишь эмпирические естественные науки и историю, пытались отрицать ценность и полезность экономической теории. Историзм стремился заменить ее экономической историей; позитивизм рекомендовал в качестве нее иллюзорную социальную науку, которая должна была заимствовать логическую структуру и модель ньютоновской механики. Обе эти школы сходились в радикальном неприятии всех достижений экономической мысли. Экономистам нельзя было молчать перед лицом этих атак.
Радикализм этого массового осуждения экономической науки был вскоре превзойден еще более универсальным нигилизмом. С незапамятных времен люди, думая, говоря и действуя, принимали как не вызывающий сомнение факт единообразие и неизменность логической структуры человеческого разума. Все научные исследования исходили из этой предпосылки. В спорах об эпистемологическом характере экономической науки впервые в человеческой истории отрицалось и это утверждение.
Согласно марксизму, мышление человека определяется его классовой принадлежностью. Каждый общественный класс имеет свою логику. Продукт мысли не может быть не чем иным, как идеологической маскировкой эгоистических классовых интересов автора. Именно разоблачение философских и научных теорий и демонстрация их идеологической бессодержательности является задачей «социологии науки». Экономическая наука – это буржуазный паллиатив, а экономисты – сикофанты капитала. Только бесклассовое общество социалистической утопии заменит правдой идеологическую ложь.

Позднее этот полилогизм преподносился в различных вариантах. Согласно историзму, например, логическая структура человеческого мышления претерпевает изменения в ходе исторической эволюции. Расистский полилогизм приписывает каждой расе свою логику. Наконец, в соответствии с иррационализмом, разум как таковой не объясняет иррациональные силы, определяющие человеческое поведение.
Эти доктрины выходят далеко за границы экономической науки. Они ставят под сомнение не только экономическую теорию и праксеологию, но и остальное знание, и человеческие рассуждения в целом. Математики и физики это касается в той же мере, что и экономической теории. Поэтому создается впечатление, что задача их опровержения не относится к какой-либо одной ветви знаний, а скорее является функцией эпистемологии и философии. Это является достаточным основанием для позиции той части экономистов, которые спокойно продолжают свои исследования, не беспокоясь об эпистемологических проблемах и возражениях полилогизма и иррационализма. Физик ведь не обращает внимания, если кто-то клеймит его теорию как буржуазную, западную или еврейскую. Точно также и экономист должен игнорировать клевету и злословие.
Тем не менее, ситуация в экономической науке отличается от математики и естественных наук. Полилогизм и иррационализм атакуют праксеологию и экономическую теорию. И хотя они формулируют свои утверждения в общем виде применительно ко всем отраслям знания, в действительности имеются в виду именно науки о человеческой деятельности. Полилогизм и иррационализм называют иллюзией уверенность в том, что полученные результаты научных исследований могут быть действительными для людей всех эпох, рас и общественных классов, и находят удовольствие в поношении некоторых физических и биологических теорий как буржуазных или западных.
Но праксеология и экономическая наука совсем другое дело. Основной мотив развития теорий полилогизма, историзма и иррационализма – оправдание пренебрежения учениями экономистов при определении экономической политики. Попытки социалистов, расистов, националистов и этатистов опровергнуть теории экономистов и продемонстрировать правильность собственных ложных доктрин провалились. Именно этот крах заставил их отрицать логические и эпистемологические принципы, на которых основаны и повседневная деятельность, и научные исследования.

Параграф 3. Экономическая теория и практика человеческой деятельности
Многие привыкли обвинять экономическую науку в отсталости. В настоящее время вполне очевидно, что наша экономическая теория находится не в лучшей форме. В человеческом знании нет состояния совершенства, как нет его и у других человеческих достижений. Человек лишен всеведения. Самые совершенные теории, удовлетворяющие на первый взгляд нашу жажду знаний, однажды исправляются или заменяются на новые. Наука не дает нам абсолютной и окончательной определенности. Она только дает нам некоторую долю уверенности в границах наших умственных способностей и существующего состояния научного знания. Научная система лишь полустанок на бесконечном пути поиска знаний. Она неизбежно поражена недостаточностью, присущей любым человеческим усилиям. Но признание этих фактов не означает отсталости современной экономической науки. Просто экономическая наука живое образование. А жизнь подразумевает и несовершенство, и изменения.
Упреки в мнимой отсталости выдвигаются в отношении экономистов с двух точек зрения. С одной стороны, некоторые натуралисты и физики порицают экономику за то, что она не является естественной наукой и не применяет лабораторных методов и процедур. Одной из задач данного трактата как раз и является разоблачение ложности таких идей. В этих вводных замечаниях, наверное, достаточно будет сказать несколько слов об их психологической подоплеке. Узко мыслящие люди обычно подвергают сомнению все, что отличает других людей от них самих. Верблюд из басни возражает против любых животных, не имеющих горба, руританцы критикуют лапутанцев за то, что они не руританцы. Исследователь в лаборатории считает ее единственно достойным местом для исследований, а дифференциальные уравнения единственно правильным способом выражения результатов научной мысли. Он просто не способен раскрыть эпистемологические проблемы человеческой деятельности. Для него экономическая наука не может быть не чем иным, как разновидностью механики.
Существуют люди, которые утверждают: что-то не так в социальных науках, поскольку социальные условия неудовлетворительны. За последние два или три столетия естественные науки достигли удивительных результатов. Их практическое использование повысило общий уровень жизни до невероятной высоты. Но, как говорят эти критики, социальные науки не сделали для этого ничего. Они не уничтожили нищету и голод, кризисы и безработицу, войну и тиранию.

Они бесплодны и не сделали ничего, чтобы способствовать счастью и благосостоянию людей.
Эти ворчуны не понимают, что потрясающий прогресс технологий производства и проистекающее из этого увеличение богатства и благосостояния стали возможны только благодаря следованию либеральной экономической политике, которая представляла собой применение экономических учений на практике. Именно идеи классических экономистов ликвидировали помехи, создаваемые вековыми законами, обычаями и предубеждениями в отношении технологических улучшений и освободили гений реформаторов и новаторов от смирительных рубашек гильдий, опеки правительства и разнообразного общественного давления. Именно они понизили престиж завоевателей и экспроприаторов и продемонстрировали пользу деловой активности для общества. Ни одно из современных великих изобретений нельзя было использовать, если бы ментальность докапиталистической эпохи не была бы до основания разрушена экономистами. То, что обычно называется промышленной революцией, является продуктом идеологической революции, вызванной учениями экономистов. Экономисты разорвали старые оковы: что нечестно и несправедливо одолеть конкурента, производя товары дешевле и качественнее; нельзя отказываться от традиционных методов производства; машины зло, потому что приводят к безработице; одной из задач гражданского правительства является не допускать обогащения способных бизнесменов и защищать менее способных от конкуренции более способных; ограничение свободы предпринимателей с помощью государственного сдерживания или принуждения со стороны других общественных сил является средством для обеспечения благополучия нации. Британская политическая экономия и французская физиократия были локомотивами современного капитализма. Именно они сделали возможным развитие прикладных естественных наук на благо широких масс.
Что неладно с нашей эпохой, так это как раз широко распространенное неведение о той роли принципов экономической свободы, которую они сыграли в технологическом развитии за последние 200 лет. Многие ошибочно полагали, что улучшение методов производства совпало с политикой laissez faire только благодаря случаю. Введенные в заблуждение марксистскими мифами, они рассматривали современный индустриализм как результат действия мистических производительных сил, которые ни в коей мере не зависят от идеологических факторов.

Классическая экономическая теория, по их мнению, была не фактором подъема капитализма, а скорее продуктом, его идеологической надстройкой, т.е. доктриной, направленной на защиту несправедливых требований капиталистических эксплуататоров. Следовательно, уничтожение капитализма и замена рыночной экономики и частного предпринимательства социалистическим тоталитаризмом не помешают дальнейшему развитию технологии. Наоборот, это будет способствовать внедрению технологических усовершенствований, устранив с их пути препятствия, воздвигаемые эгоистическими интересами капиталистов».

Дальше пропустим, логика понятна.

«Часть первая. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Заголовок I. ДЕЙСТВУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК
Подзаголовок 1. Целенаправленное действие и животная реакция
Человеческая деятельность суть целеустремленное поведение. Можно сказать и иначе: деятельность суть воля, приведенная в движение и трансформированная в силу; стремление к цели; осмысленная реакция субъекта на раздражение и условия среды; сознательное приспособление человека к состоянию Вселенной, которая определяет его жизнь. Это положение должно прояснить данное определение и предотвратить возможность неверных интерпретаций. Но само определение является точным и не нуждается в дополнениях и комментариях.
Сознательное, или целеустремленное, поведение резко контрастирует с бессознательным поведением, т.е. рефлексами и непроизвольными реакциями на раздражение клеток тела и нервов. Люди иногда готовы полагать, что границы между сознательным поведением и непроизвольными реакциями человеческого тела являются более или менее неопределенными. Это верно лишь постольку, поскольку иногда не так просто установить, является ли конкретное поведение умышленным или непроизвольным. Тем не менее, различие между сознательным или бессознательным достаточно резкое и может быть явно определено.
Для действующего эго бессознательная реакция органов тела и клеток такая же данность, как и остальные явления внешнего мира. Действующий человек должен принимать во внимание все, что происходит в его теле, точно так же, как и другие факторы, например погоду или мнение своих соседей. Разумеется, в определенных пределах целеустремленное поведение способно нейтрализовать действие телесных сил и в этих границах поставить тело под контроль.

Человеку иногда удается усилием воли одолеть болезнь, компенсировать врожденные или приобретенные недостатки физической конституции либо подавить рефлексы. В той степени, в какой это является возможным, поле целеустремленной деятельности расширяется. Если человек воздерживается от управления непроизвольными реакциями клеток и нервных центров, хотя в силах это сделать, его поведение, с нашей точки зрения, является целеустремленным.
Область нашей науки – человеческая деятельность, а не психологические события, которые реализуются в действии. Именно это отличает общую теорию человеческой деятельности, праксеологию от психологии. Предмет психологии – внутренние события, которые приводят или могут привести к определенной деятельности. Предмет праксеологии – деятельность как таковая. Это также определяет отношение праксеологии к психоаналитической концепции подсознательного. Психоанализ тоже психология и исследует не деятельность, а силы и факторы, которые побуждают человека к определенной деятельности. Психоаналитическое подсознательное является психологической, а не праксеологической категорией. На природу деятельности не влияет, будут ли причинами действия явное обдумывание, забытые воспоминания или подавленные желания, направляющие волю с так называемых затопленных областей. И убийца, которого подсознательные побуждения толкают на преступление, и невротик, чье отклоняющееся поведение кажется бессмысленным для неподготовленного наблюдателя, оба действуют; они, как и любой другой человек, стремятся достичь определенных целей. И заслуга психоанализа как раз в том и состоит, что он показал, насколько многозначительным является даже поведение невротиков и психопатов, что они тоже ведут себя целенаправленно, хотя мы, считающие себя нормальными и здравомыслящими, называем рассуждения, определяющие их выбор целей, бессмысленными, а выбираемые ими средства достижения этих целей противоречащими намерениям.
Термин бессознательный в праксеологии и термины подсознательный и бессознательный, применяемые в психоанализе, принадлежат к двум различным направлениям мысли и исследований. Праксеология не менее других отраслей знания многим обязана психоанализу. Тогда тем более необходимо осознать границу, которая отделяет праксеологию от психоанализа.
Действие – это не просто отдание предпочтения. Человек демонстрирует предпочтение в том числе и в ситуациях, когда события являются неизбежными или считаются таковыми. Так, человек может предпочитать солнце дождю и желать, чтобы солнце разогнало тучи.

Желая и надеясь, он активно не вмешивается в ход событий и формирование собственной судьбы. Но действующий человек выбирает, определяет и пытается достичь целей. Из двух вещей, которые нельзя получить одновременно, он выбирает одну и отказывается от другой. Поэтому действие подразумевает и принятие, и отказ.
Выражение желаний и надежд и объявление планируемых действий может быть формой действия в той мере, в какой они сами по себе направлены на достижение определенной цели. Но их нельзя смешивать с действиями, к которым они относятся. Они не идентичны действиям, о которых они извещают, которые рекомендуют или отвергают. Действие – вещь реальная. В расчет берется общее поведение человека, а не его разговоры о планировавшихся, но не реализованных поступках. C другой стороны, действие следует отличать от приложения труда. Как правило, одним из используемых средств является труд действующего человека. Но это необязательно. В особых условиях достаточно лишь слова. Тот, кто отдает приказы и устанавливает запреты, может действовать без затрат труда. Говорить или не говорить, улыбаться или оставаться серьезным – все это может быть действием. Потребление и наслаждение являются такими же действиями, что и воздержание от доступного потребления и наслаждения.
Праксеология, следовательно, не делает различий между активным, или энергичным, и пассивным, или праздным, человеком. Энергичный человек, усердно стремящийся улучшить свои условия, действует не больше и не меньше, чем апатичный человек, инертно принимающий события по мере их свершения. Поскольку ничегонеделание и пребывание в праздности также являются деятельностью, то они определяют ход событий. Там, где присутствуют условия для человеческого вмешательства, человек действует вне зависимости от того, вмешивается он или воздерживается от вмешательства. Тот, кто терпит то, что он в силах изменить, действует в такой же степени, что и тот, кто вмешивается с целью добиться других результатов.
Человек, воздерживающийся от оказания влияния на действие психологических и инстинктивных факторов, на которые он имеет влияние, также действует. Действие – это не только делание, но и не в меньшей степени неделание того, что, возможно, могло бы быть сделано.
Мы можем сказать, что действие – проявление человеческой воли. Но это ничего не добавит к нашему знанию.

Потому что термин воля означает не что иное, как способность человека выбирать между различными состояниями дел, предпочитать одно, отвергать другое и вести себя в соответствии с решениями, принятыми для реализации избранных состояний и отказа от остальных».

Дальше параграф, который называется «О счастье»:

«В разговорной речи мы называем человека, которому удалось добиться своих целей, счастливым. Точнее будет сказать, что он более счастлив, чем раньше. Тем не менее, не существует разумных возражений против определения человеческой деятельности как стремления к счастью.
Однако необходимо избегать некоторых ошибочных толкований. Конечной целью человеческой деятельности всегда является удовлетворение желаний действующего человека. Кроме индивидуальных субъективных оценок, неодинаковых у разных людей и у одного и того же человека в разные периоды жизни, другой меры удовлетворения не существует. То, что заставляет человека чувствовать себя беспокойно, устанавливается им самим исходя из его собственных желаний и суждений, личных и субъективных оценок. Никто не в состоянии декретировать – что должно сделать другого человека счастливее.
Чтобы установить этот факт, нет никакой необходимости обращаться к противоположности эгоизма и альтруизма, материализма и идеализма, индивидуализма и коллективизма, атеизма и религии. Одни стремятся улучшить свои собственные условия, у других осознание неприятностей и затруднений ближнего вызывает такое же и даже большее беспокойство, чем собственные желания. Одни не стремятся ни к чему, кроме удовлетворения своих потребностей в половых отношениях, еде, питье, хорошем доме и других материальных благах. Другие же заботятся об удовлетворении, как принято говорить, высших или идеальных потребностей. Некоторые пытаются привести свои действия в соответствие с требованиями общественного сотрудничества; другие игнорируют правила общественной жизни. Есть люди, для которых конечной целью земного пути является подготовка к блаженной жизни. Но существуют и другие – те, кто не верит ни в какие религиозные учения и не позволяет своим действиям находиться под их влиянием.
Для праксеологии конечные цели деятельности безразличны. Ее выводы действительны для любого вида деятельности, невзирая на преследуемые при этом цели. Это наука о средствах, а не о целях. Она использует понятие счастья чисто в формальном смысле.

В терминах праксеологии утверждение: «единственная цель человека – достижение счастья», – тавтологично. В нем не сформулировано положение дел, относительно которого данный человек ожидает счастья.
Идея о том, что мотивом человеческой деятельности всегда служит некоторое беспокойство, а ее цель всегда состоит в смягчении, насколько возможно, этого беспокойства, чтобы заставить действующего человека чувствовать себя счастливее, составляет суть учений эвдемонизма и гедонизма. Эпикурейское atarahia (невозмутимость) есть состояние абсолютного счастья и удовлетворенности, на которое направлена вся человеческая активность, но недостижимое в полной мере».

Дальше об инстинктах и импульсах прочитаю только одну фразу:

«Человек – это существо, способное контролировать свои инстинкты, эмоции и побуждения; он способен дать рациональное объяснение своему поведению. Человек отказывается от удовлетворения сжигающих его импульсов в пользу удовлетворения других желаний. Он не является игрушкой своих инстинктивных потребностей.
Параграф 4. Рациональность и иррациональность, субъективизм и объективность праксеологических исследований
Человеческая деятельность всегда необходимо рациональна. Понятие «рациональная деятельность» избыточно и в качестве такового должно быть отброшено. В приложении к конечным целям деятельности понятия «рациональный» и «иррациональный» неуместны и бессмысленны. Конечная цель деятельности всегда состоит в удовлетворении определенных желаний действующего человека. Поскольку никто не в состоянии заменить свои собственные субъективные оценки субъективными оценками действующего субъекта, бессмысленно распространять свои суждения на цели и желания других людей. Никто не имеет права объявлять, что сделает другого человека счастливее или менее неудовлетворенным. Человек может отказаться от жизни, если условия ее сохранения кажутся ему неприемлемыми. Человек способен умереть ради чего-то или покончить жизнь самоубийством. Жизнь для человека – результат выбора, ценностного суждения.
Праксеология занимается методами и средствами, выбираемыми для достижения таких первичных целей. Ее предмет – ёсредства, а не цели. В этом смысле мы говорим о субъективизме общей науки о человеческой деятельности. Она принимает первичные цели действующего человека в качестве начальных данных, оставаясь нейтральной по отношению к ним, и воздерживается от вынесения ценностных суждений.

Человек имеет возможность действовать, потому что обладает способностью открывать причинные связи, определяющие процессы изменений и становления во Вселенной. Действие требует и предполагает категорию причинности. Действовать способен только человек, видящий мир сквозь призму причинности. В этом смысле мы можем сказать, что причинность является категорией деятельности. Категория средства и цели заключает в себе категорию причины и результата. В мире, где отсутствуют причинность и упорядоченность явлений, нет места для человеческих рассуждений и человеческой деятельности. Сложно даже вообразить себе условия существования такого хаотичного универсума.
Если человек не находит никакой причинной связи, он не может действовать. Но обратное неверно. Даже если человеку известна какая-либо причинная связь, он не может действовать, если не имеет возможности повлиять на причину.
Модель причинного исследования выглядела следующим образом: где и как я должен вмешаться для того, чтобы отклонить течение событий от пути, по которому оно бы продолжалось без моего вмешательства, в сторону, более соответствующую моим желаниям? Именно в этом смысле человек ставит вопрос: кто или что лежит в основе вещей? Он ищет регулярность и закон потому, что хочет вмешаться. И только много позже эти поиски были широко истолкованы метафизиками как поиски конечной причины бытия и существования. Потребовались века, чтобы от этих преувеличенных и крайних идей вернуться к более скромному вопросу: где нужно вмешаться или где можно вмешаться, чтобы достичь той или иной цели?»

Раздел называется «Другое Я» полностью читать не буду. Два маленьких сюжета:

«Мышление и деятельность – специфические человеческие особенности. Они свойственны всем человеческим существам. Они характеризуют человека как человека (помимо принадлежности к зоологическому виду «человек разумный»). Исследование отношений между мышлением и деятельностью не входит в предмет праксеологии. Для праксеологии достаточно установления факта единственности логики, понятной человеческому разуму, и единственности способа деятельности, являющегося человеческим и понятного человеческому разуму.

Существуют ли или могут существовать другие существа, которые мыслят и действуют иначе, все это вне досягаемости человеческого разума. Мы должны ограничиться изучением человеческой деятельности.
Человеческая деятельность, неразрывно связанная с человеческим мышлением, обусловлена логической необходимостью. Человеческий разум будет не в состоянии постигнуть логические отношения, не соответствующие логической структуре нашего мышления. Человеческий разум будет не в состоянии постигнуть способ деятельности, категории которого будут отличаться от категорий, определяющих наши собственные действия.
Человеку доступны только два принципа мысленного понимания реальности, а именно, принципы телеологии и причинности».

Ну вот, наверное, на этом мы эту часть завершим. И теперь сделаем еще один шажочек назад, потому что собственно Мизес всегда утверждал, что его учителем был Карл Менгер, поэтому мы немножко остановимся на работе, которая называется «Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности».
Вся работа начинается как критика исторической школы и доказательство того, что экономическая теория может и должна быть теорией. И, собственно говоря, через несколько шагов Менгер пишет:

«Сущность этого точного направления теоретического исследования в области этических явлений состоит в том, что мы приводим человеческие явления к их первейшим и простейшим конститутивным факторам, прилагаем к этим последним соответствующую их природе меру, и, наконец, стремимся раскрыть законы, по которым образуются из этих простейших элементов более сложные человеческие явления.
Реальны ли отдельные конститутивные факторы человеческих явлений, рассматриваемые в их изолированности? Поддаются ли они на самом деле точному измерению, появляются ли действительно те компликации, при которых (соответственно природе точного исследования) должно отвлечься от влияния различных факторов реальной человеческой жизни? Все это для точного направления теоретического исследования в области социальных явлений столь же несущественно, как и в области явлений природы, и лишь полным отсутствием понимания точного направления теоретического исследования вообще можно объяснить применение к результатам этого направления масштаба постулатов эмпирико-реалистического исследования.

Следуя за этим направлением исследования, мы приходим к ряду социальных теорий, из которых каждая в отдельности открывает нам понимание лишь одной частной стороны явлений человеческой деятельности (в отвлечении от полной эмпирической деятельности). Но вся совокупность этих теорий – если вообще будут когда-нибудь познаны теории, соответствующие указанному направлению исследования – дадут нам точно такое же понимание человеческих явлений, какое дают те теоретические науки, которые, являясь результатом аналогичного рассмотрения явлений естественных, открыли нам понимание этих последних. Не единая теория человеческих явлений, а лишь совокупность их, если они когда-нибудь будут исследованы, дадут нам, в соединении с результатами реалистического направления теоретического исследования, самое глубокое, какое только доступно уму человеческому, теоретическое понимание социальных явлений в их полной эмпирической действительности.
Что касается, в частности, точного направления теоретического исследования в области хозяйственных явлений, то его общая природа определяется постулатами точного исследования, особенная же природа его определяется особенностью области явлений, подлежащей его изучению. Под хозяйством мы понимаем предусмотрительную (заботливую) деятельность людей, направленную на удовлетворение их вещественных потребностей. Под народным хозяйством – общественную форму его. Задача упомянутого направления исследования не может, поэтому, состоять ни в чем ином, как только в исследовании первейших, элементарнейших факторов человеческого хозяйства, определении меры соответственных феноменов и исследовании законов, по которым из этих простейших элементов развиваются более сложные формы явлений человеческого хозяйства.
Первейшие факторы человеческого хозяйства суть потребности, полезности (Guter), предоставленные людям непосредственно природою (а ровно и соответствующие средства потребления и производства), и стремление к возможно полному удовлетворению потребностей (к возможно полному удовлетворению вещественной нужды). Все эти факторы в своем существе не зависят от человеческой воли. Они вытекают из существующего положения вещей; исходный пункт и конечная цель всякого хозяйства (потребность и определенное количество полезностей, с одной стороны, и возможно полное удовлетворение вещественных потребностей, с другой стороны) предоставлены хозяйствующему человеку в своем существе и мере строго определены».

Глава седьмая называется «догма «Своекорыстия» в теоретической национальной экономии и ее положение среди научно-теоретических проблем последней»:

«Под «догмою о неизменном своекорыстии» некоторые экономисты понимают то основное положение, что преследование отдельными хозяйствующими индивидуумами своих частных интересов, не стесняемое никакими политико-экономическими мероприятиями правительства, приводит вместе с тем и к высшему общественному благу, какое только возможно для общества при данных местных и временных условиях. Об этом ошибочном воззрении мы, однако, не будем здесь говорить, так как оно не находится в непосредственной связи с теми методологическими вопросами, которыми нам предстоит заняться в этой главе.
Для нас здесь важно то распространенное положение, будто бы люди в своей хозяйственной деятельности в действительности руководствуются исключительно соображениями личного интереса, положение, которое, как, по крайней мере, полагают представители исторической школы немецких экономистов, последователями «неисторических» школ нашей науки поставляется в качестве основной аксиомы, во главе их систем политической экономии. Значение этого положения для научно-теоретических проблем, о которых здесь идет речь, явствует уже из того обстоятельства, что с его правильностью историческая школа связывает вопрос о самой возможности строгих законов явлений народного хозяйства, а следовательно, и науки о них. Указанием на ошибочность этой «догмы» прямо отвергается возможность науки о «законах» народного хозяйства, и выставляется требование особенного, исторического метода разработки нашей науки.
Среди людских стремлений таковые, направленные на заботливое обеспечение вещественных потребностей своих (хозяйственных), наиболее всеобщи и важны, точно также как среди людских побуждений наиболее общее и могущественное – побуждение, заставляющее каждого индивидуума домогаться своего благополучия. Теория, которая учила бы нас, к каким образам человеческой деятельности, к каким формам человеческих явлений приводит деятельность, направленная на удовлетворение вещественных потребностей при свободном, вне влияния других стремлений и других условий (в особенности ошибок и неведения) действии этого могущественного фактора людского хозяйства.

И в особенности, такая теория, которая объяснила бы нам, какова мера действий, производимых определенною мерою рассматриваемых здесь влияний. Такая теория дала бы уразумение не всех человеческих явлений в их целостности и даже не какой-либо определенной части их, но лишь одной из важнейших сторон человеческой жизни».

Ну, и дальше пока трудно понять, так сказать, пафос этого, но есть большая глава, которая называется «Упрек в «атомизме» теоретической национальной экономии». Значит, суть этого раздела состоит в том, что австрийской школе приписывается принцип, так называемого методологического индивидуализма. Когда представления об индивидуальном действии кладется в основу всех остальных теоретических выводов. Собственно, критикуется дальше сам этот принцип на основе тех наших пониманий, которые указывают, что очень многие человеческие действия и поступки, естественно, вытекают из каких-то других рамок. Вот что пишет Карл Менгер:

Остановимся еще на одном воззрении, особенно распространенном среди немецких экономистов и коренящемся, как и выше охарактеризованное, в механическом перенесении известных точек зрения исторического исследования в теоретическом учете о народном хозяйстве и в одностороннем понимании задач последнего. Мы говорим об упреке в атомизме, который в новейшей экономической литературе Германии крайне легкомысленно выставляется против каждого, кто занимается собственными задачами теоретической национальной экономии. Основывают этот упрек на том, что явления народного хозяйства, в конце концов, приводятся в теории к индивидуальным хозяйственным стремлениям, к их простейшим конститутивным элементам и таким способом разъясняются.
И это воззрение своим происхождением точно также обязано, прежде всего, исторической школе юристов Savigny. Историческая школа юристов пользуется этой мыслью, чтобы прийти к тому положению, что право есть нечто, стоящее вне произвола отдельных лиц, даже вне произвола того или другого поколения, что оно есть явление «органическое», которое не может и не должно быть произвольно изменяемо ни отдельными индивидуумами, ни даже отдельными поколениями; оно противостоит произволу отдельных лиц и целых поколений и даже вообще мудрости человеческой, как нечто высшее.

Если рассматривать народное хозяйство, как отдельное целое, отличное от сингулярных явлений человеческого хозяйства, то отсюда прямо напрашивается вывод: явления этого целого признать единственным объектом научной разработки в теоретическом учении о народном хозяйстве, сингулярные же явления человеческого хозяйства, напротив, исключить из этой области. Не общая сущность явлений человеческого хозяйства, не общая связь их вообще должны бы впредь служить предметом исследования в области теоретического учения о народном хозяйстве; лишь исследование народно-хозяйственных явлений. Ошибочность этого учения, ближайшую причину которого следует искать в смешении точек зрения исторического и теоретического исследований, а более глубокие причины – в непонимании исторической сущности «народного хозяйства» в его отношении к сингулярным хозяйствам, из коих слагается первое, – вполне очевидна».

Теперь, чтобы посмотреть на все это из сегодняшней точки зрения я прочитаю развернутый кусок из работы Уэрта де Сото, которая называется «Австрийская экономическая школа». Итак, это рефлексивная интерпретация сегодняшнего времени. То есть если Мизес это 27-29 год, цитируемая работа, Менгер 1862-1870, то эта работа новая, недавно переведенная, изданная самим Сото, здесь не написано, но, в общем, я думаю, это где-то 90-е годы:

«Представители австрийской школы рассматривают экономическую науку как теорию деятельности, а не как теорию принятия решений, и это одна из черт, которыми они сильнее всего отличаются от своих коллег – неоклассиков. Концепция человеческой деятельности намного шире концепции индивидуального решения и включает ее. Принципиально важная для австрийской школы концепция деятельности включает не только гипотетический процесс принятия решений в контексте «данных» знаний о целях и средствах. Она включает также, и в особенности, «само представление о системе координат, связывающей средства и цели, в рамках которой происходит размещение ресурсов и экономически рациональная деятельность [являющиеся предметом исключительного внимания неоклассиков(6)».
Более того, австрийцев интересует не сам факт принятия решения, а то, что оно воплощено в человеческой деятельности, которая представляет собой процесс (завершенный или незавершенный), включающий ряд взаимодействий и актов координации (согласования).

С точки зрения представителей австрийской школы, именно это является предметом экономических исследований. Таким образом, для австрийцев экономическая наука – это не набор теорий выбора или принятия решений, но интегрированный теоретический корпус, описывающий процессы социального взаимодействия, процессы, отличающиеся степенью координации, которая зависит от бдительности, проявляемой действующими субъектами в своей предпринимательской деятельности.
Представители австрийской школы придерживаются мнения, согласно которому человек не столько распределяет имеющиеся средства между наличными целями, сколько находится в неустанном поиске новых целей и средств, усваивая опыт прошлого и напрягая воображение для открытия и созидания будущего (посредством деятельности). Поэтому для австрийцев экономическая теория составляет часть намного более широкой и общей науки, общей теории человеческой деятельности (а не человеческих решений или выбора). Согласно Хайеку, если для этой общей науки о человеческой деятельности «название необходимо, то самым подходящим представляется термин “праксеологические” науки, ...широко применяемый четко его определившим Л. фон Мизесом»(5).
Другим ключевым вопросом для австрийцев является субъективизм. Поскольку для австрийской школы субъективистский подход имеет первостепенное значение, все ее экономические построения основаны на действиях реальных людей, из плоти и крови, которые рассматриваются как творцы и главные действующие лица всех общественных процессов.
Мизес утверждает: «Экономическая теория – это не наука о предметах и осязаемых материальных объектах, это наука о людях, их намерениях и действиях. Блага, товары, богатство и все остальные понятия не являются элементами природы; они – элементы человеческих намерений и поведения. Тому, кто хочет заняться их изучением, не нужно смотреть на внешний мир; он должен искать их в намерениях действующих людей(7)». Таким образом, очевидно, что, в отличие от большинства неоклассиков, австрийцы полагают: «за экономическими ограничениями стоят не объективные явления или материальные факторы внешнего мира, а знания предпринимателей. Вот почему австрийцы рассматривают производство не как нечто внешнее, природное и материальное, а, напротив, как явление интеллектуальное и духовное(8)».

В рамках австрийской экономической теории движущей силой является предпринимательство (которому посвящена большая часть следующей главы), – концепция, демонстративно отсутствующая в неоклассической теории. Предпринимательство – это характерная особенность реального мира, вечно пребывающего в состоянии неравновесия, а потому не может играть какой-либо роли в моделях равновесия, занимающих внимание неоклассических авторов. Более того, неоклассические теоретики рассматривают предпринимательство как рядовой фактор производства, размещение которого определяется ожидаемыми выгодами и издержками. Они не осознают того, что при таком подходе к анализу предпринимательства возникает неразрешимое логическое противоречие: спрос на предпринимательские ресурсы, основанный на ожидаемых издержках и выгодах, предполагает веру в то, что можно сегодня получить некую информацию еще до того, как эта информация будет создана предпринимательскими усилиями. Иными словами, главная, как мы увидим, задача предпринимателя заключается в создании и открытии новой информации, прежде не существовавшей. И пока процесс создания не будет завершен, этой информации не существует, и она не может быть никому известна, а потому не в силах человеческих заранее принимать неоклассические решения о размещении ресурсов в соответствии с ожидаемыми издержками и выгодами.
Предприниматели постоянно порождают новую информацию, которая по природе своей субъективна, рассеяна, имеет практический характер и с трудом поддается артикулированию(9). Поэтому субъективное восприятие информации является существенным элементом методологии австрийской школы, отсутствующим в неоклассической теории, где информация трактуется как исключительно объективная. Большинство экономистов не осознают, что, говоря об информации, австрийцы и неоклассики имеют в виду принципиально разные вещи. С точки зрения неоклассиков, информация – это нечто объективное, своего рода товар, который продают и покупают на рынке в соответствии с решениями о максимизации. Эта «информация», которую можно хранить на различных носителях, не имеет ничего общего с субъективной информацией, о которой пишут австрийцы: с практической и жизненно необходимой информацией, которую действующее лицо субъективно истолковывает, знает и использует в контексте конкретного действия.
В своих моделях равновесия неоклассические экономисты обычно игнорируют силы координации, которые австрийцы связывают с предпринимательством.

На деле предпринимательство не только подталкивает к созданию и передаче информации, но, что еще важнее, способствует координации несогласованного поведения, встречающегося в обществе. Более того, именно координирующая природа предпринимательства и делает возможной экономическую теорию как науку, понимаемую как теоретический корпус законов координации, проливающих свет на общественные процессы.
Этот подход объясняет интерес экономистов австрийской школы к исследованию концепции динамической конкуренции (процесса соперничества), тогда как неоклассических экономистов занимают исключительно модели равновесия.
С точки зрения австрийцев, абсурдно строить экономическую науку на модели равновесия, изначально предполагающей, что вся информация, необходимая для получения соответствующих функций спроса и предложения, «дана». Предпринимательская деятельность представляет собой, прежде всего, создание и передачу новой информации, которая необходимо меняет общее восприятие возможных целей и средств каждым из действующих субъектов в обществе».

Дальше де Сото проделывает очень интересную работу. Дальше он пишет, что согласно австрийцам, предпринимательство в самом общем смысле совпадает с понятием человеческой деятельности, расшифровывает это следующим образом:

«В действиях любого человека, направленных на то, чтобы изменить настоящее и достичь своих целей в будущем, содержится элемент предпринимательства. Хотя на первый взгляд это определение может показаться слишком широким и не соответствующим обычному словоупотреблению, давайте вспомним, что оно отлично согласуется с исходным этимологическим значением термина «предприятие» (исп. empresa). Как испанское слово empresa, так и его французский и английский аналоги entrepreneur этимологически происходят от латинского глагола in prehendo-endi-ensum, который означает обнаруживать, видеть, воспринимать, осознавать, схватывать; а латинский глагол in prehensa переводится как: взять, захватить.
Короче говоря, empresa – синоним действия. Во Франции термин entrepreneur издавна выражал эту идею, фактически со времен Высокого Средневековья, когда так именовали людей, отвечающих за реализацию важных проектов, как правило, связанных с войной, или за возведение огромных кафедральных соборов.

Словарь Королевской академии испанского языка предлагает такое значение слова empresa: «отважно взятое на себя тяжелое и трудное дело». Слово empresa тоже вошло в обиход в Средние века; так называлась эмблема некоторых рыцарских орденов, означавшая, что они дали обет осуществить некое значимое деяние. Концепция предприятия как действия необходимо и нераздельно связана с предприимчивостью, которая представляет собой постоянную готовность искать, открывать, создавать или выявлять новые цели и средства (и все эти значения соответствуют вышеупомянутому этимологическому значению глагола in prehendo).
Предпринимательство, в строгом смысле слова, по существу состоит в открытии и восприятии (prehendo) возможностей достижения цели или получения выгоды или прибыли и в осуществлении действий для использования этих возможностей, возникающих в нашем окружении.
Кирцнер полагает, что проявление предпринимательства связано с особой настороженностью, т.е. постоянной бдительностью, позволяющей человеку открывать и схватывать то, что происходит вокруг(10).
Возможно, Кирцнер использует английский термин alertness (бдительность, настороженность), потому что слово entrepreneurship, позаимствованное из французского языка, не говорит английскому уху об идее prehendo, в отличие от романских стран Европейского континента (на французском entreprenante означает «предприимчивый, смелый». — Перев.). В любом случае испанское прилагательное perspicaz (проницательный, прозорливый) вполне соответствует предпринимательству, поскольку, как сообщает «Словарь Королевской академии испанского языка», обозначает «проницательность и предусмотрительность». Кроме того, термин speculator (спекулянт, мыслитель) этимологически восходит к латинскому слову specula – так называли смотровые башни, позволявшие издали видеть все, что приближается.
Эти значения полностью соответствуют тому, что делает предприниматель, когда решает, какие действия нужно предпринять, оценивает их будущий эффект и осуществляет их. Хотя, выражение el estar alerta (исп. «быть настороженным, бдительным». — Перев.) также может служить приемлемым обозначением предпринимательства.
Чтобы полностью постичь природу предпринимательства в интерпретации австрийской школы, сначала нужно понять, каким образом предпринимательство модифицирует или изменяет информацию или знания действующего субъекта. Сознание, восприятие или осознание новых целей и средств предполагает модификацию знаний действующего субъекта в том смысле, что он обнаруживает информацию, которой прежде не обладал.

Более того, это открытие модифицирует всю карту или контекст информации или знаний, которым обладает действующий субъект.
Зададимся следующим фундаментальным вопросом: какие характерные черты информации или знания имеют значение для проявления предпринимательства? Ниже будут подробно рассмотрены шесть основных, с точки зрения австрийцев, характеристик предпринимательского знания:
1) это знание не научное, а субъективное и практическое;
2) это знание эксклюзивное;
3) оно рассеяно среди всех людей;
4) это знание, преимущественно неявное, а потому не артикулируемое;
5) это знание, создаваемое ex nihilo, из ничего, именно благодаря проявлению предпринимательства;
6) это знание, которое может передаваться по большей части неосознанно, посредством чрезвычайно сложных социальных процессов, которые представители австрийской школы считают настоящим предметом экономических исследований...»

Дальше, каждый из этих пунктов раскрывается в отдельной главе, читать не буду, потому что очень долго, но интересно.
Теперь Сото проделывает очень интересную работу, о которой начал говорить в главе «Карл Менгер и предшественники австрийской школы». А собственно, Менгер жил с 1840 по 1921 год. Он сначала цитирует всяких Котонов и прочее, а потом пишет – глава называется «Схоласты испанского золотого века как предшественники австрийской школы»:

«Пожалуй, нам следует начать с фигуры Диего де Коваррубиаса-и-Лейвы(11). Сын знаменитого архитектора, он стал епископом города Сеговия (в кафедральном соборе которого и похоронен) и в течение нескольких лет был министром короля Филиппа II. В 1555 г. Коваррубиас лучше, чем кто-либо до него, сформулировал существо субъективной теории ценности, ключевой пункт всей системы австрийского экономического анализа, заявив: «Ценность вещи зависит не от ее объективной природы, а от субъективных оценок людей, даже когда эта оценка нелепа». Чтобы проиллюстрировать свою мысль, он добавил: «В Индиях пшеница дороже, чем в Испании, потому что там люди ценят ее больше, хотя объективная природа пшеницы везде одинакова(12)».

Коваррубиас исследовал историческое падение покупательной способности мараведи(13) и предвосхитил многие из теоретических выводов в области количественной теории денег, к которым впоследствии пришли Мартин де Аспилькуэта и Хуан де Мариана. Исследование Коваррубиаса, известное как Veterum collatio numismatum, содержит большой статистический материал о движении цен за предшествующее столетие. Работа знаменательна не только тем, что спустя столетие ею восхищались итальянцы Даванцати и Галиани, но и потому, что это одна из книг, на которую ссылается Карл Менгер в своих «Принципах политической экономии(14)».
Основанная Коваррубиасом субъективистская традиция была продолжена другим замечательным схоластом, Луисом Саравиа-де-ла-Калье, который первым пролил свет на истинное соотношение между рыночными ценами и издержками. Саравиа-де-ла-Калье утверждал, что во всех случаях издержки обычно следуют за ценами, но никак не наоборот. Таким образом, он опередил свое время, указав на ошибочность объективной теории ценности, впоследствии разработанной представителями английской классической школы, заложившими фундамент для теории эксплуатации Карла Маркса и его социалистических последователей».

Ну, дальше, наверное, читать не будем. Вот как Сото пишет про Менгера:

«Предложенные им принципы предусматривали, что развитие экономической науки будет опираться на человека как творческое начало и главное действующее лицо всех социальных процессов и событий (субъективизм). Также, впервые в истории экономической мысли, с позиций субъективизма была сформулирована целостная теория стихийного возникновения и эволюции всех общественных (экономических, правовых и языковых) институтов, понимаемых как утвердившиеся модели поведения. Он утверждает, что ученые-экономисты всегда должны исходить из субъективной перспективы действующего человека так, чтобы эта перспектива оказывала решающее влияние на формулирование всех экономических теорий.
Хайек даже пишет: «Наверное, не будет преувеличением, если мы скажем, что на протяжении последних ста лет каждое серьезное открытие в экономической теории было шагом вперед в последовательном приложении субъективизма».

Хайек добавляет, что «наиболее последовательным в этом был Людвиг фон Мизес, и я считаю, что наиболее примечательные из его воззрений, поначалу поражающие читателя своей странностью и кажущиеся неприемлемыми, могут быть объяснены тем, что в последовательной приверженности к субъективистскому подходу он намного опередил своих современников(15)».
Впервые в истории экономической мысли, теория встала на точку зрения действующего субъекта и стала вращаться вокруг процесса деятельности, состоящего из ряда промежуточных этапов, которые действующий субъект начинает, разрабатывает и пытается завершить, процесса, ведущего к достижению избранной им цели, или конечного потребительского блага (экономического блага первого порядка).
Фактически, проходя через последовательность этапов, действующий субъект оценивает средства в связи с целями, для достижения которых, по его мнению, они будут полезны, причем эта оценка по природе своей не абсолютна, но различна для разных взаимозаменяемых единиц средств, важных в контексте конкретного действия. Поэтому действующий субъект оценивает каждую из взаимозаменяемых единиц средств с точки зрения места, которое последняя из таких единиц занимает на его шкале ценностей. Таким образом, если действующий субъект утратит или приобретет единицу средств, соответствующая потеря или прибавка полезности будет определяться положением, занимаемым на его личной шкале ценностей той целью, которая может быть достигнута или утрачена с помощью этой последней единицы.
Таким образом, с точки зрения австрийской школы, закон предельной полезности не имеет никакого отношения ни к физиологическому удовлетворению потребностей, ни к психологии, а является строго праксеологическим законом (по терминологии Мизеса), т.е. принадлежит к логике любой человеческой, предпринимательской и творческой деятельности.
Таким образом, важно проводить различие между теорией предельной полезности, разработанной Менгером, и законами предельной полезности, которые были параллельно сформулированы Джевонсом и Вальрасом».

Для тех, кто знает, о чем речь – все понятно. Спор о методах читать не буду. Раздел «Человеческая деятельность как последовательность субъективных этапов», где излагается схема акта деятельности, может буду читать, а может не буду.

Ладно, давайте кусочек прочтем:

«Цели и средства не «даны», но, напротив, возникают из предпринимательской деятельности людей, которая, как мы видели в главе 2, представляет собой именно создание, открытие или просто осознание того, какие цели и средства жизненно важны для действующего лица в каждой совокупности обстоятельств, встречающейся на его пути. Когда у человека возникает уверенность, что он открыл цели, которых стоит добиваться, он вырабатывает представление о доступных средствах, могущих ему помочь в этом. Затем он включает их, почти всегда неявным образом, в план действий, к реализации которого он приступает по собственному решению (act of will).
Таким образом, план – это создаваемая воображением действующего лица мысленная картина всевозможных будущих этапов, элементов и обстоятельств действий. Ведь вся человеческая деятельность разворачивается во времени, причем здесь мы имеем в виду не детерминистский или ньютоновский смысл этого слова, а его субъективный смысл, т.е. субъективное восприятие времени действующим лицом в контексте его действий(16). Поэтому время – это экономическая категория, неотделимая от концепции человеческой деятельности. Невозможно представить действие, происходящее вне времени или не требующее времени для его совершения. Более того, человек воспринимает ход времени именно по мере действия и завершения разных этапов процесса деятельности. Человеческая деятельность, всегда направленная на достижение цели, т.е. на устранение некоего беспокойства, неизменно занимает время, в том смысле, что оно требует осуществления и завершения ряда последовательных этапов. Таким образом, от достижения выбранной цели человека отделяет некий период времени, необходимый для осуществления ряда последовательных этапов, из которых состоит процесс его деятельности. В отношении субъективного представления о будущем всегда действует следующая тенденция: чем больше времени требует действие (т.е. с ростом числа и сложности последовательных этапов, в совокупности образующих действие), тем большую ценность имеет результат для действующего лица.
В экономическом принципе, согласно которому, чем больше времени требует деятельность, тем ценнее достигаемая ею цель, нет ничего таинственного. В самом деле, будь это не так, т.е. если бы человек не считал более ценным результат более длительной деятельности, он бы никогда за нее не брался, а всегда выбирал менее продолжительную деятельность.

Человека отделяет от цели именно определенный промежуток времени (т.е. время, необходимое для завершения всех этапов процесса деятельности). Таким образом, при прочих равных, ясно, что люди всегда будут стремиться достичь своих целей как можно быстрее, и они будут готовы отложить достижение целей только при наличии субъективной уверенности, что тем самым достигнут чего-то более ценного».

Ну, собственно, из этого он дальше выводит представление о процентах, деньгах, сбережениях. Вообще, все кто читал австрийцев, все это знают. И наконец, в качестве смешного момента, как Кейнс пишет в 30-ом году об австрийцах:

«Я больше использовал бы работы этих авторов [Мизеса и Хайека], если бы их книги, попавшие мне в руки только тогда, когда страницы моей работы уже были в типографии, появились раньше, когда мои идеи только формировались, и если бы мое знание немецкого не было настолько скверным. На немецком языке я в состоянии понять только то, что уже знаю, так что из-за трудностей перевода новые идеи мне недоступны(17)».

Дальше идет более сложная вещь. Один только маленький кусочек я прочту. Вы потом поймете, почему я этот кусочек читаю, потому что в следующий раз я буду вам читать Георгия Петровича, который почти полностью повторяет вот этот сюжет:

«Основная идея Хайека, отраженная в заглавии последней написанной им книги, «Пагубная самонадеянность», состоит в том, что социализм представляет собой пагубное заблуждение интеллектуальной гордыни или научного высокомерия.
Хайек использует термин «социализм» в очень широком смысле. Он охватывает не только так называемый реальный социализм (т.е. систему, основанную на государственной собственности на средства производства), но и вообще любую систематическую попытку с помощью принудительных методов социальной инженерии, частично или целиком спроектировать или организовать какую-либо область сети человеческих взаимодействий, образующих рынок и общество. Хайек полагает, что социализм, в этом широком смысле слова, представляет собой интеллектуальную ошибку, потому что для того, кто желает организовать общество или регулировать его, логически невозможно создать или получить информацию или знание, которые позволили бы ему исполнить волюнтаристское намерение «усовершенствовать» общество.

Собственно говоря, общество, согласно Хайеку, не является системой, «рационально организованной» чьим-то умом, потому что оно представляет собой стихийный порядок, т.е. динамический процесс, постоянно развивающийся и возникающий в ходе непрерывного взаимодействия миллионов людей, который не был и даже не мог быть сознательно или обдуманно создан каким-либо одним человеком.
Сущность социального процесса, по Хайеку, заключается в сугубо личной, субъективной, практической и рассеянной информации, или знании, которую каждый человек – в своих конкретных обстоятельствах места и времени – постепенно открывает и порождает в каждом из действий. Эти действия он предпринимает для достижения своих конкретных целей, действий, материализующихся в этапах того увлекательного путешествия, каким является жизнь каждого человека».

И наконец, пару кусочков из еще одной рефлексивной работы, которая называется «Политическая философия австрийской школы». Некоторые из пунктов написаны еще более жестко и резко:

Теория субъективной ценности – это, прежде всего, теория познания, которая относится ко всей области теоретических социальных наук. В ее основании лежит теория человеческой деятельности, которая в свою очередь опирается на теорию человеческого знания. Эти темы были впервые подняты Менгером и получили окончательное развитие в эпистемологических проблемах экономической науки и человеческой деятельности Мизеса, а также в статьях Хайека, написанных между 1935-м и 1945-м годами. Теорию познания Австрийской школы можно рассматривать как развитие изложенных Менгером в основаниях взглядов на роль неопределенности в экономике. «Большая или меньшая степень уверенности в предвидении количества и качества продукта зависит от более или менее полного познания элементов каузального процесса, стоящих в причинной связи с производством благ, и от более или менее полного подчинения их распоряжению людей. Степень неуверенности в количестве и качестве продукта обусловлено противоположными обстоятельствами.
Чем большее количество элементов, которых мы не знаем, или которыми мы, хотя они нам и известны, не в состоянии располагать, принимают участие в причинном процессе образования благ…

Напомню, 1870 год.

… чем большая часть этих элементов не носят в себе характера благ, тем больше неуверенность субъекта относительно качества и количества результатов этого процесса, т.е. соответственно в благах низшего порядка. Эта неуверенность – один из самых существенных моментов экономической неуверенности людей, и как мы увидим впоследствии, имеет весьма большое, практическое значение для хозяйства.
Если степень предсказуемости при производстве благ зависит от знания множества элементов и овладения ими, то предвидение результатов социальных процессов, вероятно, представляет собой еще более сложную задачу. Эту головоломку усложняет то, что хотя наши потребности вытекают из влечений, а последние коренятся в нашей природе, блага, которые нужны нам для удовлетворения наших потребностей, имеют для нас различную ценность. Иначе говоря, их ценность «есть значение, которое для нас имеют конкретные блага или количество благ вследствие того, что при удовлетворении своих потребностей мы осознаем зависимость от наличия их в нашем распоряжении(18)». Соответственно, «ценность не есть нечто присущее благам, не свойство их, но наоборот, лишь то значение, которое мы прежде всего придаем удовлетворению наших потребностей, т.е. нашей жизни и нашему благосостоянию в целом, а затем переносим на отдельные экономические блага, как на исключительные причины этого удовлетворения(19)». Это означает, что ценность, мало того, что не является чем-то внутренне присущим самим благам, их неотъемлемым свойством или самостоятельной самой по себе существующей вещью, «она лишь суждение, которое хозяйствующие люди имеют о значении находящихся в их распоряжении благ для поддержания жизни и благосостояния. И потому вне их сознания они не существуют». Если поставить в таком контексте вопрос: как все это отражается на понятии общего блага, на его отношения с понятием наилучшего политического порядка, на поиски такого порядка, то становится понятно, почему эта идея произвела, хотя и очень медленно, в области политической философии, эффект разорвавшейся бомбы...
…Открытие субъективистской теории ценности, которая возводит обменное соотношение рынка к субъективным оценкам экономических благ потребителями, было коперниканской революцией в социальных науках. Ведь действует на рынке не человечество, не государство, не корпорация, а отдельные люди и группы людей. И определяющую роль играют их оценки и их действия, а не оценки и действия абстрактных коллективных сущностей.

Так стало возникать понимание того, что соотношение между оценкой и потребительской ценностью устанавливает не обмен между классами благ, а обмен между конкретными единицами благ. Исходя из этих посылок, Мизес разработал не только теорию человеческой деятельности и собственную философию социальных наук, но и свою собственную политическую философию.
Отношение познания и деятельности относится к компетенции праксеологии, которая понимается как общая теория человеческой деятельности…

Дальше будет повтор, как вы понимаете.

…Праксеологию следует рассматривать не как инструмент политической борьбы, а как общую теорию человеческой деятельности, которая стремится воздерживаться от ценностных суждений. Она не определяет конкретных целей, а исходит из подтвержденного факта, что человеческая деятельность есть целеустремленное поведение, выбранное из нескольких вариантов, на основе наличного знания.
Как и экономическая наука, праксеология не занимается намерениями или действиями, которые могли или должны были произойти при условии, что действующие субъекты всеведущие и руководствуются общезначимыми принципами. Она сосредоточена на том, что на самом деле делают действующие субъекты, а значит на тех ошибках, которые они совершают, сталкиваясь с известными им возможностями. В этом смысле предпочтение формируется в соответствии со шкалой ценностей и желаний и на основе тех ценностей и потребностей, которые, по мнению субъекта, будут удовлетворены в результате данного конкретного выбора.
Эти шкалы ценностей, которые очевидным образом столь же субъективны, как и конечные цели, различны у разных людей, меняются со временем и не являются предметом суждения. Индивидуальное действие представляет собой результат рационального расчета, который основан на том, каким образом все релевантные факторы воспринимаются в момент выбора.
С точки зрения Мизеса, задачей теоретической науки является понимание субъективной связи между целями и средствами. Хайека особенно занимала связь между субъективными данными, известными разным индивидам, и объективными фактами.

Он писал по этому поводу: «Я все же считаю, что экономическая теория, благодаря тому, что неявно содержится в ее положениях, подошла ближе любой другой социальной дисциплины к ответу на центральный вопрос всех общественных наук: как возможно соединение фрагментов знания существующего в разных головах, как это может приводить к результатам, которые при сознательном стремлении к ним потребовали бы от управляющего разума таких знаний, которыми не может обладать никакой отдельный человек. В результате этого, социальные науки перешли к обсуждению вопроса: как найти наилучший способ использования знаний, изначально рассеянного среди множества людей».

Ну, а дальше, собственно, из этого выводятся цели политической философии. Очень похожие на Хабермасовскую теорию коммуникации, которая в свою очередь очень похожа на схему мыследеятельности.
И вот, конечно, плохо получилось у меня методологический индивидуализм, давайте попробуем еще раз.

Как и все эпохальные идеи, концепция методологического индивидуализма в наши дни живет более или менее самостоятельной жизнью, иногда приобретая значения, далекие от исходных. Это подтверждает правильность идеи Поппера о происхождении и автономности объекта мира-3. Однако, из этого не следует, что анализ соответствующих теорий должен ограничиваться просто описанием разных смыслов. Прежде всего, примером такой путаницы является тенденция смешивать принцип методологического индивидуализма с политическим индивидуализмом. Из Менгеровской критики атомизма и прагматизма…

Помните, я там не очень удачно читал кусочек.

… присущих одностороннему либерализму, из Хайековской критики конструктивного рационализма, проникнутого ложным индивидуализмом, ясно, что под методологическим индивидуализмом оба эти мыслителя понимали отнюдь не рационалистическую версию политического индивидуализма, а совершенно иной подход к социальным явлениям и миру политики в целом.

Загваздин М. А экономическая деятельность – это самый интересный пример деятельности?
Щедровицкий П.Г. Для австрийцев? Конечно. Можете себе представить, когда они писали? Закройте глаза и представьте, что это был за период. Они все жили в Вене. Вена, как известно была столицей Австро-Венгерской империи. Что происходило в Австро-Венгерской империи в период между 1870-м и 1930-м годом? Читайте историю коллеги. Вообще-то была Первая мировая война, на всякий случай. Распалась? Вот видите, как интересно. Сначала процветала, потом повоевала, потом распалась. Потом был страшный кризис экономический. Это не могло не вызывать интереса к этому предмету. И плюс достаточно богатая традиция. Если вообще обсуждать, к каким социальным дисциплинам был интерес в этот период, то у вас не такой большой выбор. Можно было строить либо теорию хозяйства, либо теорию права. Поэтому все неокантианские приложения методологии и немецкой классической философии в области гуманитарных наук, они так и касались истории, с одной стороны, или вот группы социальных дисциплин: экономики, юриспруденции, в меньшей степени психологии, потому что психология обсуждалась раньше. Она была искушением 19-го века. Что еще можно выбрать? Наторп писал про педагогику, ну, так, вяло.
Еще вопросы?
Данилова В.Л. Скажи, пожалуйста, ты это читал, желая показать нам сходство этих идей с идеями ММК, или показать, наоборот, прецедент того, что сходное содержание может обсуждаться на совершенно других онтологических основаниях?
Щедровицкий П.Г. А вот я не буду на этот вопрос отвечать. Потому что я пообещал, что я проделаю определенный цикл. В прошлый раз мне понравилась версия, высказанная Верховским, и я бы пока придерживался в ответе на эти вопрос этой версии. Версия Верховского заключалась в следующем: для того, чтобы выявить различие между нашим знанием об объекте и самим объектом, надо искусственно положить, как минимум, другое знание о том самом объекте. Поэтому можете считать, что я сейчас проделываю такую искусственную процедуру. Я кладу второе знание, утверждаю, что это знание о том же самом объекте, а насколько больше в этих двух знаниях сходства или различия – это для меня вообще вторичный вопрос. Я совершенно не уверен в том, что более важно для самой процедуры расщепления знания и объекта – различия знаний или их сходство?

Верховский Н. Петр Георгиевич, а правильно я понимаю, что Георгий Петрович в этой лекции вводит несколько другое представление, чем то, что было у австрийцев? Они вроде бы описывали все через деятельность и все внутри деятельности. У них есть заход на то, чтобы сказать, что деятельность связана с мышлением, но он не развивается. А человек у них в основном субъект действующий. А здесь вводится какая-то особая фигура человека, который может быть свободен и от культуры, и от деятельности и что это за такая позиция свободная и от культуры, и от деятельности, т.е. позиция социальная – здесь и обсуждается.
Щедровицкий П.Г. Ну, смотри, если ты задаешь этот вопрос в пространстве сравнительно-исторического исследования, то, безусловно, для ранних австрийцев мышление существовало.
Я вчера или позавчера говорил Ковалевичу, что с моей точки зрения очень интересно как вводит мышление Эммануил Кант. Я сейчас очень грубо нарисую конструкцию его рассуждений. Первое, Канта, также, как и австрийцев, также как и Георгия Петровича, конечно, волновала проблема свободы. Дальше он задает вопрос: «Что является условием свободы?» и отвечает: «Собственность». Но собственность не в нашем сегодняшнем смысле, а в том смысле, в каком будут обсуждать мыслители, работающие в конце 18-го века. Он спрашивает: «А что является неотъемлемой собственностью человека?»  и отвечает: «Он сам». Но не как физическое существо. Он сам как физическое существо может быть экспроприирован кем угодно и в каких угодно отношениях: его можно продать в рабство; если институт рабства уничтожен, его можно забрать в армию; его можно заставить что-то делать, потому что он хочет кушать или потому что у тебя есть сила заставить его что-то делать. Есть единственное, что не может быть экспроприировано и что является неотъемлемой собственностью любого человека. Что? Кант отвечает: «Мышление».
Но это не то мышление, о котором мы говорим сегодня. Само мышление, которое вводится в этом пространстве рассуждения, – это мышление, обеспечивающее человеческую свободу.
Теперь, поэтому если мы движемся в пространстве исторического сопоставления, то конечно Менгер это очень хорошо понимал. А вот понимали ли это более поздние австрийцы и как они это понимали – это отдельный разговор, это скорее предмет для исследования. Думаю, что в силу известной мне специфики их размышлений: критики социализма у Мизеса, известной работы Хайека «Дорога к рабству», и вообще постоянного муссирования этой темы, я думаю, что они тоже про это понимали. В каких терминах они это обсуждали – отдельный разговор.