Щедровицкий П.Г.  Так, коллеги, как и договаривались, сегодня я буду читать заключительную лекцию в программе пятого и шестого семестра нашей работы. По-моему, это все-таки 36-я лекция, если исключить прошедшее под этим названием Ваше собственное обсуждение. И как мы с вами планировали, эта лекция должна сформировать некоторый мостик между тематикой обсуждения акта мыследействования или акта деятельности и тем разделом, который я предлагаю читать в седьмом семестре, и который будет посвящен обсуждению понятий рефлексии и оргтехнической системы.
Практически я сегодня не буду давать никаких дополнительных комментариев от себя, если не возникнут специальные вопросы. Я исхожу из того, что собравшиеся либо присутствовали, либо прочитали две последние лекции. Вообще, мои переезды производят странный отпечаток на слушателях, потому что часть слушала одно, часть другое, теперь они могут друг с другом разговаривать, пересказывать неуслышанное. И сегодня я предполагаю, что лекция будет достаточно длинной, потому что мне надо прочитать почти 60 страниц текста. Не знаю, что из этого выйдет. Это третья, четвертая и пятая лекции в цикле, который Георгий Петрович читал в 1969 году. Это, так называемые, лекции в Планерном, по методологии социологи(1.1). Собственно выбор именно этих трех лекций, а точнее двух с половиной, потому что я начал в прошлый раз со второй половины третьей лекции обусловлен тем, что там фактически вводится самое первое представление об управлении. И собственно, вы дальше увидите из хода моего изложения, чтения, как это происходит и на каком материале Георгий Петрович проводит эту работу. На странице шесть третьей лекции ну и далее по тексту:

«Если мы начинаем рассматривать истоки социологии в широком смысле этого слова, то видим, что важнейшую роль играли работы по философии и методологии истории, точнее, по философии истории и по методологии философии истории. Иначе это направление работы можно назвать попытками осмыслить историю и отнестись к ней и к личному участию в ней человека сознательно и целенаправленно. Именно эти работы – на этом тезисе я буду настаивать – породили то, что мы называем социологией, в частности, все работы Огюста Конта его предшественников.
Именно этот пункт я хотел бы когда-нибудь в дальнейшем подробно обсудить. Но и до этого обсуждения я могу с уверенностью утверждать, что работы такого типа, какие делали Ле Пле и Томас и Знанецкий, действительно повернули развитие социологии в другую сторону, придали социологии другой смысл, и, естественно, что в период господства подобных исследований анализ и осмысление истории социологии приобрели специфическую окраску.

Вместе с тем на задний план несколько отошли все работы, связанные с анализом и осмыслением самой человеческой истории. Но я со всей резкостью хочу заявить, что направления конкретных социальных исследований не отменило и не могло отменить, а вместе с тем, конечно, и не сумело заменить, как показывает опыт наших сегодняшних поисков и всевозможных разговоров про управление, этой линии на анализ истории и попыток превратить ее в сознательный и управляемый процесс.
Я начинаю, таким образом, новый фрагмент моего доклада.
Вы все хорошо знаете основной принцип Марксового понимания истории. История есть естественный процесс, а жизнь людей есть, естественноисторический процесс. В нем каждый из людей преследует свои собственные частные цели, не зная или даже не задумываясь об историческом процессе и его закономерном ходе, не делая своей целью изменения хода истории. И здесь общая направленность исторического процесса, его стрела, создается столкновением частных целей, частных интересов и частных действий отдельных людей и групп людей. В результате появляются суммарные векторы исторического движения, характеризующие их тенденции, этапы движения истории и смену их. История, таким образом, в его представлении выступает как естественная история.
Характерно, что в основе такого понимания истории лежит предположение, что мы всегда сначала действуем, а потом осознаем результаты и продукты наших действий. Это не означает, что мы всегда постфактум осознаем цели и задачи наших частных действий, это означает, что мы постфактум осознаем исторические результаты и продукты наших действий, т.е. исторический аспект или историческую проекцию нашей деятельности. Действуя, мы всегда преследуем какие-то сознательно поставленные и осмысленные нами цели и задачи, а история, которая в результате получается, лежит за рамками всего этого, она получается как определенная проекция от наших действий и деятельностей. По сути дела, в этом представлении постулируется, что история лежит вне нашей деятельности и не подчинена, даже недоступна нашему предваряющему сознанию. Поэтому историческое преобразование никогда не может стать целью нашей деятельности и действий.
Можно все это выразить и иначе. Действуя, мы всегда получаем, кроме прочего, не учтенные, не осознанные нами результаты, потом ретроспективно осознаем, что у нас получилось, видим недостатки того, что получилось, выявляем какие-то конфликты, затруднения в нашей жизни, снова действуем, чтобы их исправить или достичь каких-то других целей. Но мы все равно каждый раз получаем опять не то, что хотели и ожидали.

Вот эти ретроспективно выявляемые и предварительно никак не учитываемые результаты и продукты нашей деятельности и входят в то, что может быть названо и называется историей. Конечно, еще при дополнительных условиях: действия отдельных людей суммируются и, кроме того, создается еще особая специфическая проекция результатов и продуктов деятельности, которая, именно в своей особой специфике, и называется историей.
Взгляд на историю как на естественный процесс обрекает людей на то, чтобы всегда и непрерывно хвататься за голову, нажимать на кнопки, чтобы спустить пар, грозящий взорвать всю социальную систему, и снова хвататься за голову, когда после этого выясняется, что социальная система умирает из-за того, что она потеряла слишком много пара. Мы получаем очень странное представление о судьбе человека, судьбе, на которую он обречен богами, то ли из-за греха Адама и Евы, то ли еще за какие другие прегрешения. Человеку всегда суждено таким образом стремиться к свободе, равенству и братству, во имя этого устраивать революции и уничтожать себе подобных, перевертывать, когда он может, социальные системы, а в результате получать господство торгаша или чиновника, т.е. не свободу, не равенство и уже никак не братство.
Так мы должны реконструировать и представить взгляды Маркса, если ограничимся только этим одним тезисом, сформулированным им в его работах, только этой стороной его концепции. Но Маркс был великим мыслителем и хотя в каждом своем отдельном тезисе он был предельно односторонен, в целом его система отличалась многосторонностью и исключительным богатством разных определений. Поэтому мы без труда находим в его работах другие положения, прямо и непосредственно отрицающие смысл и букву естественного взгляда на историю. Если человеку и суждено все время ошибаться в своих исторических действиях, то только до того момента – говорил Маркс, – пока не будет научно осознана история, не будут открыты ее естественные законы, до того момента, пока человеческие действия не станут научно обоснованными.
Но что несет с собой научное осмысление истории и научное обоснование человеческих социальных действий – этот вопрос и требует детального обсуждения. Но, чтобы ни выяснилось в этом обсуждении, я уже сейчас могу утверждать, что этим своим тезисом Маркс по сути дела переворачивает исходное естественнонаучное представление истории; он утверждает, что до какого-то момента она естественная, а после этого момента становится другой – искусственной. В этом я вижу одно из интереснейших противоречий марксистской исторической концепции.

История была естественной до того, как в нее вмешивается Маркс и марксисты, а после того, как они вмешиваются, она становится в их представлении искусственной. И эту смену представлений легко объяснить: ведь на прошлую историю Маркс смотрел как ученый, а на современное состояние и на будущее развитие общества он смотрит как политический деятель, как политический борец, ему нужно действовать, и поэтому изображение социальной системы и протекающих в ней исторических процессов сразу же кардинальным образом изменяется. И иначе не могло быть.
Бессмысленно что-либо делать и планировать какие-нибудь действия, если заранее знаешь, что у тебя все равно ничего не выйдет, что история все равно будет идти своим естественным путем, и ты получишь прямо противоположное тому, что хотел и стремился получить. Чтобы быть социальным идеологом и реформатором, нужно верить в возможность своего вмешательства в историю, в возможность деятельностной ассимиляции истории целенаправленным действием. Именно поэтому Маркс так кардинально меняет свои исторические представления, противопоставляет естественному подходу деятельностный, искусственный. Как социальный идеолог и социальный деятель он не мог рассуждать иначе. Но нам еще предстоит выяснить и определить, чем была эта смена? То ли утопическим актом, который мы должны подвергнуть критике с точки зрения единственно возможного и единственно научного естественного взгляда на историю, или же действительным и научно обоснованным прорывом в мир новых реальных возможностей человека, созданием новых возможностей для человека, поднимающегося еще на одну ступеньку в своем неудержимом прогрессивном развитии.
Я мог бы повторить все это несколько иными словами и, наверное, это нужно сделать, чтобы дополнительно очертить нашу проблему еще с других сторон. Когда Маркс писал о том, что люди ставят свои частные цели и, действуя, чтобы достигнуть их, сталкиваются друг с другом, подобно молекулам вещества в броуновском движении, он почему-то забыл о самом себе. Вместе с тем он забыл огромное количество зафиксированных историей исторически действующих лиц, которые жили и работали подобно ему, а это значит совсем не так, как жили и работали те «маленькие» люди, которых Маркс упоминал, когда говорил о естественном ходе истории.
Когда мы начинаем анализировать деятельность Маркса, то без труда и даже без особого удивления замечаем, что сам он ставил перед собой отнюдь не частные цели и задачи. Характерно, что свои цели он объявлял «всеобщими» или «общечеловеческими».

Чтобы показать, что возникшие или поставленные им самим перед собой цели являются всеобщими, он нашел даже специального носителя этих целей – пролетариат. И мало того. Маркс не только приписал свои собственные цели пролетариату и объявил их его классовыми целями, но он, кроме того, объявил – и обосновывал это в массе работ, – что пролетариат, решая свои классовые задачи, решает вместе с тем общечеловеческие задачи. Он писал также, что пролетариат, освобождая себя, освобождает вместе с тем все человечество.
Но из этого с необходимостью и с неизбежностью следует, что сам Маркс ставит перед собой отнюдь не личные и не частные цели, когда он выступает в качестве идеолога и теоретика пролетариата, а наоборот, общие или даже всеобщие человеческие цели и задачи. Но тогда перед нами встает совершенно естественный вопрос: как мы должны оценивать деятельность самого Маркса? Должны ли мы считать его деятельность человеческой и искать других людей, которые в истории действовали точно таким же образом? Или же Маркс не человек, а бог, однажды посланный на землю, чтобы ее реформировать и изменить, и ничего подобного не было в прошлом, не происходит сейчас и никогда не будет в будущем. Точно также мы должны спросить: подпадает ли деятельность Маркса под ту формулу маленьких частных действий, образующих в своей совокупности благодаря законам статистического усреднения, течение истории? Мы должны подумать вместе с тем о том, не должен ли Маркс отрефлектировать самого себя и учесть специфику своего отношения к истории и своей деятельности как некоторый постоянный и общечеловеческий фактор.
Если обобщать частную, индивидуальную историю жизни и деятельности Маркса, то, наверное, нужно сказать, что среди людей существуют люди – и может быть их число не столь уж мало – которые ставят перед собой не частные цели. Они ставят цели общечеловеческие или всеобщие, и поэтому их деятельность находится в совсем особом отношении к естественному течению истории.
Такая постановка вопроса для нас тем более интересна, что сам Маркс, как вы хорошо знаете, отнюдь не был первым, поставившим вопрос таким образом, и отнюдь не единственным, кто ставил перед собой общечеловеческие цели и задачи. История говорит нам об огромном множестве таких людей. По сути дела любой философ, любой идеолог, любой крупный политический деятель, скажем, такого типа, какими были Кромвель и Робеспьер, ставили перед собой и очень часто достигали общечеловеческие цели и задачи. Я уже не говорю о таких людях как Иисус, пророк Павел, Магомет, Лютер, Кальвин, Конфуций, Будда и другие люди такого же калибра. Любой крупный писатель всегда ставит перед собой общечеловеческие задачи, точнее говоря, только такие писатели и являются подлинными и крупными.

Таким образом, анализируя деятельность самого Маркса и рассматривая историю сквозь призму значения его деятельности, того значения, которое для нас сегодня очевидно, вынуждены ставить вопрос таким образом: естественная история не является результатом сознательной и целенаправленной деятельности людей. Деятельность людей составляет механизм исторического процесса, но не в плане постановки и достижения исторических целей. Наряду с естественной историей существует также и искусственная история, та история, которая выступает как продукт и результат деятельности таких людей, которые с самого начала ставили перед собой не частные цели и задачи, а общие исторические цели и задачи. Они считали своей целью достижение определенных исторических результатов или, что то же самое, осуществление истории. И было бы бессмысленно отрицать подобные факты. Но если мы признаем такие факты, то мы должны обратить на них пристальное внимание и проанализировать их значение и смысл в плане объяснения реальных механизмов и закономерностей исторического процесса.
Анализируя эти случаи, мы должны выяснять, в частности, в какой мере сознательно сформулированные цели и задачи этих людей действительно соответствуют историческим процессам и изменениям. Сам Маркс неоднократно отмечал, что результаты исторических действий подобных людей, как правило, не совпадали с тем, что они выдвигали и определяли в качестве своих желаемых целей. Робеспьер и якобинцы стремились к всеобщей свободе, равенству и братству, но их деятельность связывают, прежде всего, с гильотиной, а результатами их деятельности была, в лучшем случае, буржуазная свобода, буржуазное равенство, те самые, которые столь увеличили неравенство людей и принесли с собой несвободу для подавляющего большинства. Так оценивал результаты их работы сам Маркс. Но не это сравнение целей и результатов деятельности является темой и задачей моих рассуждений. Мне важно выделить и обсудить другой вопрос: существуют ли подлинно исторические цели и задачи, которые могут ставить перед собой и ставят отдельные люди, существует ли деятельность, которая с самого начала определяется и детерминируется историческими целями и задачами. Другими словами, существует ли деятельность, которая объявляет осуществление и изменение исторического процесса своею целью – вот вопрос, на который я хочу здесь получить ответ.

Рассматривая философию истории, предшествовавшую Марксу, рассматривая саму историю и идеологию теоретиков и политических деятелей, мы, прежде всего, должны отметить, что положительный ответ на этот вопрос существовал и был широко распространен. Именно он, как мне представляется, создал основания для появления социологии. Я бы сказал даже резче: только такое представление, допускающее историческую деятельность людей в качестве сознательной и целенаправленной деятельности, могло породить социологию. Я утверждаю, что именно такое представление о возможности исторической деятельности людей, признание возможности такого исторического знания, которое опережает деятельность людей, признание того, что могут ставиться исторические цели, которые затем могут достигаться и достигаются в деятельности людей, породило и только и могло породить социологию. Именно этим представлением мотивировалась и определялась работа Огюста Конта и по сути дела всех последующих социологов. В этом плане – я подчеркиваю, что именно в этом плане – вся политэкономическая работа Маркса лежит вне социологии и социологической традиции, и можно даже сказать – противостоит ей. В других аспектах представление и воззрение Маркса, наоборот, будут органически входить в социологическую традицию и современную социологию. Но все это достаточно тонкий вопрос, требующий еще специального обсуждения.
Здесь мне хотелось бы сделать прыжок вперед и кратко охарактеризовать некоторые итоги моего движения; потом я вновь вернусь к этому месту и продолжу обсуждение этой основной проблемы.
Я хочу специально отметить, что со времени Маркса и до этого существовал, как известно, целый ряд исторических сочинений, описывающих деятельность великих людей. Классическим примером может служить работа Маркса о деятельности Магомета. Но в те времена великими деятелями, ареной для которых служила вся история и весь мир, считали, либо проповедников, либо политических деятелей. Буржуа в то время не были и не могли быть великими людьми. И не только буржуа, но также промышленники, заводчики и инженеры. В те времена история была историей политической, а не технической и не научной.
Французские историки начала ХIХ столетия сделали субъектами исторического процесса сословия или классы. При этом, конечно, появилась принципиально новая трактовка роли личности в истории, но этой личностью все равно оставался идеолог или политический деятель. Можно сказать, что анализ шел в традиции гегелевского «гражданского общества». Маркс перевел все в область экономических процессов, и еще глубже – в область процессов производства.

Эта смена вех оказала известное влияние на исторические и социологические исследования. Если мы обратимся к истории, начиная с середины ХIХ столетия и дальше, в особенности к современной истории, то заметим, что в качестве исторических фигур могут выступать крупные инженеры и изобретатели типа Эдисона и Форда. Но такими же крупными историческими фигурами выступают промышленники, финансисты и бизнесмены, например, создатель первого нефтяного треста «Стандарт Ойл» старший Рокфеллер. Сейчас мы имеем массу исторических работ, в которых в качестве исторических задач и целей человеческой деятельности объявляются частные цели и задачи крупных промышленников, менеджеров и изобретателей.
Схемы истории строятся аналогично тому, как они строилась раньше. Когда Эдисон изобрел электрическую лампочку, Бел – телефон, Попов – радио, Рокфеллер – первый трест, а Форд – современный автомобильный завод, то каждый из них преследовал свои частные цели и решал свои частные задачи. Но с точки зрения воззрения современных историков эти частные цели и задачи были вместе с тем историческими целями и задачами, ибо они определили ход развития человеческой истории.
Конечно, этот вывод делается задним числом. Ретроспективный исторический анализ показывает, что история поворачивалась или, во всяком случае, колебалась в ту или иную сторону в зависимости от этих изобретений. Я рассказываю совершенно банальные вещи и, наверняка, рассказываю их не очень точно. Я думаю, что на роль технических изобретений и научных знаний в историческом процессе указывали уже давно, во всяком случае, начиная с Дж.Вико, в частности французские мыслители, Тюрбо, Кондорсэ др.
Но мне здесь не нужна и не важна историческая достоверность. Мне важно отметить лишь то обстоятельство, что во второй половине ХIХ и в ХХ столетии эта точка зрения является общепризнанной. И вот тогда, когда она стала общепризнанной и было описано десять-двадцать случаев того, что частные цели инженеров, изобретателей, промышленников были или оказывались в то же время всеобщими или историческими целями человечества, когда становится ясной историческая роль технических изобретений и историческая роль менеджеров, тогда Рокфеллеры третьего и четвертого поколения начинают рассматривать свои частные цели в качестве исторических целей человечества. И, наоборот, они начинают исторические цели сводить к своим частным целям и, соответственно этому, начинают ориентировать свою деятельность на историю и исторические результаты.

По сути дела, все перевертывается. И это хорошо осознанно не только в науке и в истории, но также и в литературе, в частности, этот вопрос обсуждает Уоррен в своем романе «Вся королевская рать». С какого-то момента личная деятельность и личное поведение многих людей начинает строиться с отчетливым пониманием исторической роли и исторического смысла их деятельности. Это понимание возникает не только у королей, полководцев и проповедников, оно распространяется, по сути дела, на многие, если не на все, человеческие специальности. В этом плане очень интересным является пример семьи Кеннеди. О представлениях и воззрениях Джозефа Кеннеди писал еще автор книги «Рузвельт и Гопкинс». Дети Джозефа Кеннеди с самого начала были воспитаны с твердым ощущением исторического смысла и исторической роли их жизни и деятельности. Этим, в частности, объясняется их столь странная на первый взгляд политическая активность и настойчивость.
Таким образом, мне хочется подчеркнуть, что существует действительность исторических целей и задач, и существует много людей, которые действуют во имя исторических целей. Если это так, если мы признаем все эти факты, то тогда основным и решающим для нас должен стать вопрос: а возможен ли в действительности такой охват истории знанием, который позволит нам ассимилировать историю сознательной и целенаправленной деятельностью. Охват, который сделает ее искусственной историей, позволит построить не только ретроспективное описание ее как последовательности случавшегося, но также и создание проекта истории, того проекта, который будет реализоваться людьми в их деятельности. В других словах я спрашиваю: может ли наше знание опережать нашу деятельность? Можем ли мы образовать такое историческое или социологическое знание, которое будет опережать нашу историческую деятельность, будет исторической проекцией любой нашей деятельности – будь то деятельность менеджера, ученого, политического деятеля, инженера или колхозника. Сможем ли мы таким путем создавать проекты исторического действия, учитывая как можно больше его последствий, стремясь к созданию наиболее точного предваряющего знания? Меня не интересует сейчас, будет ли оно абсолютно полным или не будет таким, я понимаю, что оно должно стать таким же «рабочим знанием», каким является знание физическое, химическое или любое инженерное знание. Я спрашиваю, таким образом, возможно ли подобное проектное знание истории и можно ли будет сделать историю на основе проектов искусственным процессом, искусственным – значит, сознательно управляемым.

Выше я уже сказал, что, по моему мнению, именно эта проблема породила социологию как науку, и отделило ее как от истории, так и от философии истории и методологии философии истории. При этом и мне кажется это нетрудно проследить – всегда работало противопоставление истории, с одной стороны, и естественнонаучного знания, с другой. Чтобы сделать историю искусственной и проектируемой, надо иметь знания естественноисторического типа. Только естественноисторический тип знания, фиксирующий в себе абстрактный или идеальный закон, в противоположность так называемому идеографическому знанию (в терминологии Риккерта и Виндельбанда) и так называемому описательному или дескриптивному знанию может обеспечить решение такой задачи. Поэтому социология, на мой взгляд, всегда формировалась в своей противопоставленности истории и философии как естественнонаучная дисциплина.
Отсюда параллели социологии с физикой и химией, которые в свое время проводил Огюст Конт. Именно Огюст Конт был первым, кто поставил задачу сделать социологию позитивной, т.е. естественной наукой. Эта установка передается по традиции от одного поколения социологов к другому поколению. Макс Вебер, конечно, был более осторожен в своих формулировках, а Антосенков может позволить себе крайнюю резкость формулировок. Но, во всяком случае, какого бы социолога мы ни взяли, он всегда по сути дела исходит из того, что историческое знание по сути своей ретроспективно, описательно, а чтобы овладеть историей и научиться, во-первых, проектировать ее развитие, а во-вторых, предсказывать будущие события, в частности, последствия каких-то мероприятий, нужно иметь не историческое, ретроспективное, а естественное знание о том же историческом процессе, т.е. другими словами, нужно иметь социологию в качестве естественной науки.
Этот вопрос очень сложным образом пересекается с другим – с вопросом о постановке исторических целей и роли идеологии, с одной стороны, и частных целей людей, с другой, в формировании и становлении этих целей. Когда обсуждают этот вопрос, то обычно выдвигают в качестве примера идеологическую работу К.Маркса, сумевшего четко сформулировать и определить цели пролетариата, соответствующие ходу истории, и таким образом дать основание для организации массового социального действия.
Но этот вопрос достаточно сложен и требует более тонкого и детального обсуждения. Тщательное изучение истории формирования марксистского мировоззрения показывает тесную связь и зависимость его от мировоззрения христианства, в особенности его протестантской ветки.

Марксовы воззрения не могли бы сформироваться без влияния протестантской этики и тех «гуманистических» представлений, которые формировались в связи с протестантством.
Не менее сложным в теоретическом плане является вопрос о целях пролетариата. Конечно, всякий пролетарий прежде всего хочет перестать им быть. Раньше существовал один путь: пролетарий мог стать буржуа сначала мелким, а потом может быть даже средним. Но этот путь был открыт только для отдельных пролетариев, наиболее удачливых. Для пролетариата в целом это не подходило.
Осознание невозможности подобного массового превращения привело к попыткам установить для себя какой-то приемлемый статус в рамках пролетарского существования. Идея, что класс пролетариев должен осуществить экспроприацию и взять власть над обществом в свои руки, была тоже весьма естественной, во всяком случае в том плане, что пролетариат по своему положению в обществе и по своей идеологии был как нельзя более удобен для осуществления революции. Определенные слои пролетариата и до Маркса не раз бунтовали или выходили на баррикады, протестуя против тяжелых условий жизни. Эти выступления имели причину, но не имели цели.
Именно этот момент специально анализировался самим Марксом и в более поздних марксистских работах. Когда Маркс сформулировал свою концепцию всемирно-исторической роли пролетариата, то он прекрасно понимал и не раз это подчеркивал, что, захватывая власть и производя экспроприацию, пролетариат вместе с тем уничтожает и самого себя как класс. Другими словами, Маркс постоянно подчеркивал, что после революции не будет уже пролетариата.
В последнее время в нашей литературе об этом почему-то мало говорят и даже, наоборот, когда говорят, то почему-то в таком плане, что де осуществив революционный переворот и экспроприацию собственности, пролетариат остается пролетариатом. Это противоречит всей марксистской традиции. Это обстоятельство заставляет нас быть более точными в наших формулировках. Вряд ли можно говорить, что у пролетариата как такового есть какие-то цели, лежащие за пределами захвата власти в обществе и разрушения буржуазной системы. По сути дела, у пролетариата есть только одна цель: сделать невозможным само существование пролетариата, и именно для этого он разрушает буржуазное общество. Но тогда ясно, что он сам перестает существовать на второй день после революции, если она привела к цели.

Кстати, если вы вспомните работы Маркса, то должны будете обратить внимание на то, что он много писал и говорил о совпадении интересов пролетариата с интересами всего общества, целями всего человечества. Но, какие цели есть у человечества – это вопрос очень сложный и достаточно сформулировать сам вопрос, чтобы это стало понятно.
Как только мы вышли за пределы разграничений и противопоставлений, детерминированных социальной структурой буржуазного общества, как только мы переходим к обсуждению вопроса о целях человечества, то мы сталкиваемся с целым рядом очень сложных парадоксов и проблем, которые интенсивно обсуждаются в разных неомарксистских направлениях. В общетеоретическом плане до сих пор неясно, можем ли мы говорить о целях человечества или осмысленным и оправданным является лишь разговор о целях тех или иных социальных страт, в частности, целях разных классов общества. Вполне возможно, что мы должны будем выделять и рассматривать цели развития общества, формулируемые разными теоретическими и идеологическими направлениями. Но таким образом мы вплотную подходим к вопросу: были ли это цели пролетариата, угаданные К.Марксом как идеологом, или это были цели Маркса, предложенные им пролетариату.
Это, как вы понимаете, достаточно сложные вопросы. Обсуждая этот вопрос, мы должны очень четко различать научное знание и науку, с одной стороны, и проектирование, с другой. Как бы ни обосновывались в научном плане проекты, они все равно остаются проектами и не могут быть отождествлены с самими знаниями. В этом плане мы должны подходить и к работам самого Маркса: мы должны определить, в какой мере они были знанием и в какой мере проектом.
Здесь, кроме всего прочего, действует и важный теоретический принцип: для науки важно определенное целое с естественными законами своей жизни. Если же целью нашей деятельности является определенное воздействие на историю, если с этой целью мы строим определенный проект, опирающийся на знания законов прошлого развития, то тем самым, как в самом проектировании, так и в воздействии на историю, мы выходим далеко за рамки ее естественнонаучного представления. Вместе с тем, мы выходим далеко за рамки естественного течения самой истории. Любой проект включает в себя не только научное знание, но и определенную систему идеалов, а идеалы выходят далеко за пределы знания и предполагают среди прочего деятельность целеполагания.

Таким образом, ситуацию мы скорее должны охарактеризовать так: у Маркса как у идеолога и представителя определенных культурных традиций были как свои особые идеалы, так и свои особые проекты. Маркс предложил как свои идеалы, так и проекты другим людям. Его проект был научно обоснован в том смысле, в каком вообще могут быть научно обоснованными те или иные проекты. Но научная обоснованность того или иного проекта не превращает этот проект в научное знание.
Нужно специально отметить, что мы можем получать естественнонаучные знания об естественных процессах реализации проектов. Мы можем точно также получать знания о реализуемости или, наоборот, не реализуемости выдвинутых проектов, но это будет уже дополнительное или, как говорят, метазнание по отношению к нашим проектам или проекту; и оно будет совершенно объективным или, во всяком случае, должно быть таким. Но я еще раз специально повторяю, что затронутый вопрос очень сложен и требует специального обсуждения.
Нужно иметь в виду, что я в предыдущих частях лекции все время говорил об общей естественнонаучной установке социологов и социологии. Я обсуждал вопрос, чем, т.е. какими целями обусловлена эта естественнонаучная установка в противоположность историческому идеографизму. Я говорил, что эта установка детерминирована необходимостью ассимиляции истории. Следовательно, я говорил не о тех основаниях, которые выдвигались или принимались в качестве мотивов теми или иными учеными-исследователями; я говорил об основаниях самой социологии; при этом саму социологию я рассматривал как единый способ деятельности или как особый организм. Поэтому меня нельзя упрекнуть в модернизации, ибо я просто ввожу новую точку зрения на социологов, социологию в целом, а не излагаю взгляды тех или иных социологов. Другими словами, я объясняю факторы и причины возникновения социологии в своих представлениях, понятиях и терминах.
Есть особый вопрос, в какой мере каждый из социологов мог осознавать цели и объективные основы самой социологии и принимать их в качестве своих частных целей и мотивов деятельности. Таким образом, если вы заметили, я все время рассматриваю социологическое знание в некотором контексте практических или псевдо-практических задач и деятельностей, направленных на решение этих задач. Фактически я уже привел себя и всех собравшихся к тезису, что имеется такая группа задач, которые коротко могут быть резюмированы как задачи ассимиляции исторического процесса. Очень просто эти задачи могут быть сформулированы как желание учесть по возможности все социально-значимые последствия наших социальных действий.

Совершая какое-либо социальное действие, мы не должны попадать в положение человека, наступающего на грабли. Но если мы только формулируем такую задачу, то это, между прочим, уже означает, что мы набрались страшного окаянства и выступаем против установленного богом порядка, того самого порядка, о котором я говорил вначале, мы выступаем против естественного течения истории. Это означает, мы не хотим мириться с тем положением, что люди сначала действуют, а потом получают нечто такое, что не соответствует их целям. Их цели, следовательно, всегда не соответствуют тому, что они могут реально получить, и люди навсегда обречены на то, чтобы исправлять неудачные или неожиданные результаты своей деятельности. Мы выступаем против этого, и отсюда возникает задача попробовать каким-то образом ассимилировать историю. Именно из этого возникает социология. Поэтому любое социологическое знание, на мой взгляд, в конечном счете, ведет именно к этой цели.
Какого бы социолога мы ни взяли, его работы всегда призваны выполнять определенную служебную роль в нашей деятельности. Эта служебная роль состоит в том, чтобы предусматривать и учитывать социально-исторические аспекты нашей сознательной, целенаправленной деятельности. А если это так, то мы, чтобы совершить тот прорыв, о котором я все время говорил, должны учесть этот момент и рассмотреть социологические знания в их основной служебной функции, т.е. в контексте тех практических социально-исторических задач, для решения которых они формируются. Вот к чему мы приходим в ходе этих рассуждений и вот то, в чем я должен был вас убедить, если, конечно, мне повезло.
Но поставив такую задачу, или приняв такую задачу в качестве основной социологической задачи, мы теперь должны обсудить сами возможности ее решения. Здесь начинается ряд трудных моментов, которые бы я тоже хотел обсудить с конструктивной точки зрения.
До сих пор я все время говорил об ассимиляции истории как об особой задаче. Я связывал процесс ассимиляции с деятельностью, ибо история может быть ассимилирована только в деятельности и деятельностью. Иными словами, мы должны установить определенное отношение между историческим процессом и нашей деятельностью.
Но когда я пока говорю о нашей деятельности, то имею в виду, в общем-то, неизвестно что. Завтра я собираюсь очень подробно обсуждать вопрос, что такое «наша деятельность» и «наши действия». Действия ли это индивидов, небольших групп или же действия человечества. Но пока я не обсудил всех этих очень интересных и тонких различий, речь идет об ассимиляции истории некоторой абстрактной деятельностью, речь идет об установлении соответствий между историей и абстрактной деятельностью.

Это означает, что то, что мы ретроспективно считаем некоторым историческим изменением или историческим преобразованием, должно быть, во-первых, осознано, во-вторых, переформулирована как задача деятельности. Но ведь прошлая история уже осуществилась и то изменение, которое было в истории и зафиксировано нами в ретроспективном знании, не может стать целью нашей будущей деятельности. Целью нашей деятельности может стать лишь некоторое будущее изменение, т.е. некоторое историческое преобразование, которое будет продуктом или результатом будущей деятельности. Следовательно, мы должны это будущее изменение каким-то образом зафиксировать в нашем знании, на основе этого знания сформулировать задачу, а затем осуществить определенное действие, которое получит в качестве своего продукта или результата то, что мы хотели получить и характеризовали в задаче…

Это полное описание схемы акта деятельности. Дальше фраза:

…Все это и будет ассимиляцией истории деятельностью.
Но такая постановка задачи, как вы чувствуете, предполагает выход носителя деятельности, о которой я говорю, как бы за пределы исторического процесса. Этот носитель выходит за пределы исторического процесса, и исторический процесс становится объектом его деятельности. Это означает, и пусть вас не пугает гротескная форма моего выражения, что история становится подобной столу или стулу, которыми я манипулирую. После этого мы оказываемся приведенными к ряду очень сложных и интересных вопросов.
До сих пор мы рассматривали деятельность как принадлежащую отдельным индивидам; мы полагали, что она осуществляется в определенных ситуациях, и в совокупности своей масса этих отдельных действий образует исторический процесс. Можно было бы, конечно, говорить и иначе, что исторический процесс как бы паразитировал на массе индивидуальных действий людей, на множестве актов деятельности. Но потом мы все должны перевернуть. Мы берем все тот же исторический процесс, паразитирующий на массе актов человеческой деятельности, и вводим, кроме того, некоторую инфрадеятельность или супердеятельность, деятельность некоего организма, который делает все прошлые акты человеческой деятельности и проходящую через них историю, объектом своей деятельности.

Таким образом, из материала, на котором развертывается исторический процесс, деятельность как акт деятельности индивида, вышедшего за границы истории, становится тем, что охватывает исторический процесс, превращает историю в свой объект; ассимилирует его. Из материала деятельность превращается в инфрасистему, а история из инфрасистемы превращается в материал.
Выше я говорил, что цель и задача социологии состоят как раз в том, чтобы обеспечить такое превращение или, точнее, такую смену отношения между историей и деятельностью. Значит, вся эта инфрадеятельность, о которой я сейчас говорю, должна быть каким-то образом связана с социологией и социологической деятельностью. Это и будет, если хотите, деятельность социологической службы, понимаемой в самом широком смысле. Конечно, такое утверждение предполагает, что мы включаем в социологическую службу не только познавательную деятельность, но также и «эффекторную часть», т.е. практику, осуществление самого действия, производящего изменения истории.
Здесь, конечно, очень сложен и требует специального обсуждения вопрос о том, как знание связано с совокупным человеческим действием или, точнее, массой отдельных частных человеческих действий…

Помните про австрийцев?

…Наверное, можно показать, что изменения самого знания в таких условиях автоматически приводит к изменению многих частных действий. И таким образом мы можем ставить своей целью одно лишь изменение знаний, полагая, что все остальное при современной организации социума, приложится автоматически.
Возвращаясь к вопросу о социальном действии, я могу проиллюстрировать это простым примером: должна существовать комиссия по трудоустройству школьников. Трудоустройство школьников должно быть результатом не только их собственной беготни по разным предприятиям, но также и результатом целенаправленных действий по трудоустройству. Комиссия должна учитывать все возможности трудоустройства, а затем должна сознательно распределять человеческие ресурсы по возможным и допустимым местам. А если ресурсы превышают количество наличных мест, то эта же комиссия должна проектировать и планировать соответствующую систему мест.

С подобными ситуациями мы сталкиваемся, по сути дела, в любой сфере социальной жизни. Но чтобы обсудить возможности подобных ситуаций на теоретическом уровне, я должен здесь обратиться к некоторому представлению исторического процесса и к анализу возможностей социологического действия. Я должен построить некоторую специальную онтологию. Это будет онтология искусственной истории, причем, я должен буду построить эту онтологию раньше, чем я проработаю всю проблему в деталях. По сути дела, я должен ввести онтологию искусственной истории как некоторую гипотезу или модель, на основе которых я смогу развертывать все остальное. Затем, посредством циклических или челночных движений, я буду соотносить свою гипотезу с возможностями ее конструктивизации и реального эмпирического подтверждения. Я буду менять гипотезу, если у меня не будут получаться конструктивизация и реальное эмпирическое подтверждение, а изменив гипотезу, я потом все снова буду проверять и подтверждать.
Первое, что мы должны ввести на этом пути – это понятие о социуме как организме. Я буду считать, что можно моделировать социум в виде некоторой целостной системы. Это значит, я смогу представить социальную систему как набор определенных элементов и связей между ними. Кроме того, предполагается, что на этой системе я смогу задать ряд процессов, протекающих как бы через нее. Процессы я буду соотносить со структурой системы и считать, что каждый процесс каким-то образом меняет либо элементы системы, либо связи между ними, т.е. в последнем случае – меняя структуру. Я, таким образом, смогу фиксировать предполагаемые мной процессы по определенным изменениям структуры системы.
Я предполагаю также, что мы сможем разделить процессы, происходящие в этой системе на процессы функционирования и процессы развития. Процессами функционирования я буду называть такие изменения в системе, которые через какое-то, в принципе любое, количество шагов приводят систему к тому же самому состоянию, с которого все началось. Таким образом, я буду говорить о функционировании в том случае, если я смогу найти какие-то циклы изменения системы, или, другими словами, какие-то циклические процессы, начинающиеся с какого-то состояния системы и приводящие к какому-то другому, но аналогичному состоянию.
Точно также я буду говорить о процессах развития, если зафиксирую какие-то нециклические изменения системы и при этом сумею выделить механизм этих изменений, имманентный выбранной мной системе. Процесс развития я буду выделять из всех возможных изменений по признакам усложнения структуры, связанным с приобретением новых элементов, связей и функций.

В принципе понятие функционирования и развития требуют еще дальнейшего уточнения. Но чтобы начать движение, мне пока достаточно этих весьма неполных абстрактных определений, дополняемых нашими интуитивными представлениями.
Наверное, нужно еще только отметить, что понятие функционирования и развития в их полном и отчеканенном виде, также как понятие управления, проектирования и т.п. не могут быть введены и вообще невозможны вне теоретико-деятельностной онтологии. Известно, что характер и тип процесса, когда мы имеем дело с анализом систем, определяется точкой зрения исследователя. Но это значит, что у исследователя всегда должен быть набор определенных средств, с помощью которого он строит изображение системы. Любое изменение, по сути дела, соотносится с этим изменением средств. Поэтому все дело строится таким образом, что если изменение какой-то функции – ее расщепление, увеличение ее веса и т.п. – требует для своего описания введения новых средств со стороны исследователя, то тогда исходное изменение объекта всегда будет приводить к развертыванию средств исследователя и, соответственно этому, к изменению структурного изображения систем. В рефлексивном осознании в таком случае исследователь обязательно будет говорить об этом как о развитии.
Введя все эти представления, пока на очень грубом и интуитивном уровне, я затем должен буду ввести понятие социального действия. Я буду называть социальным действием такие структуры социальной деятельности, которые приводят к изменению процессов, протекающих в социальной системе или, иначе, в социальном организме. Значит, если мы имеем деятельность, которая реализует уже некоторые существующие нормы деятельности и, кроме того, включена в систему функционирования данной социальной системы, т.е. в циклические процессы, заложенные в программе жизни этой системы, то такую деятельность я не буду называть социальным действием. Это утверждение предполагает, что с рассматриваемой мной деятельности не может быть снята ни одна проекция, которая удовлетворяла бы противоположным критериям социального действия. Если же, наоборот, какие-то структуры деятельности таковы, что они приводят к изменению процессов и структуры социальной системы, то их я буду называть социальным действием.

Но исторический процесс как раз таков и Гегель достаточно хорошо описывал это. Понять мысли Гегеля трудно, пока сам не дойдешь до этого, не понимаешь того, что он говорит. А когда сам поймешь, то думаешь, куда ж ты раньше глядел, ведь у Гегеля все написано.
Обсуждение первого из названных выше вопросов требует, по сути дела, ответа на вопрос, что такое социум, т.е. ответа, который мы предполагаем дать очень нескоро в результате длительной и упорной совместной работы и, конечно, я не подряжаюсь ответить на вопрос, что такое социум, но кое-что я в этом плане скажу.
1. Социум не есть совокупность людей, трактуемых как атомы социальной материи. Вместе с тем, социум не есть социальные структуры того или иного типа, рассматриваемые без людей. Это есть, по-видимому, полисистема, включающая в себя массу структур, зависимых друг от друга, связанных друг с другом, причем эти связи и зависимости носят совершенно особый, специфический характер.
Одним из типов этих связей и зависимостей является связь структуры и материала. Это значит, что наполнения отдельных мест в структуре сами являются структурами, живущими как бы в совершенно другом пространстве. Это обстоятельство создает массу трудностей в изучении социальной системы.

На мой взгляд, все предпринятые до сих пор попытки понять природу социума были до предела неудачными, прежде всего потому, что в этих исследованиях применялся неадекватный аппарат категориального анализа. В частности, совершенно не учитывалось это отношение структуры и материала или, как мы его иначе называем, отношение паразитирования одной системы на других системах.
Чтобы пояснить специфику этого отношения, я воспользуюсь несколькими очень простыми примерами. За их простоту я прошу извинения, но они, как мне кажется, помогают просто подойти к делу.
А. Мы почему-то все время исходим из идеи равенства людей. Социум мы рассматриваем как собрание равных между собой, по сути дела, одинаковых людей. При этом мы совсем не обращаем внимания на то, что разница между людьми сегодня часто является куда более значительной, чем разница между людьми и другими видами животных. Этот момент является, на мой взгляд, наиболее важным. Это различие между людьми является результатом возникновения социума и дальнейшей историей его развития. Но оно, вместе с тем, поддерживает сам социум, делает необходимым его существование. Не биология создала различия между людьми, а культура, сама являющаяся определенной организованностью социума. Различия между людьми являются настолько существенными, что усреднять их по каким-либо параметрам — по полу возрасту и т.п. не имеет никакого смысла.
Вы понимаете, что этот тезис приводит меня в известное противоречие с общепринятым тезисом демократизма и с общепринятой гуманистической установкой. Я выделяю все это в особый круг проблем, требующих специального обсуждения. Но это — дело дальнейшего.
Сам человек является таким образованием, который все время создает за счет своих имманентных способностей структуры разного типа. Сегодня, когда мы берем социального человека — продукт всего исторического развития социума, то это человек так, что он никогда не живет как отдельный человек; он всегда живет, создавая вокруг себя структуры самого разного типа. По сути дела, число разных структур, создаваемых человеком, неисчерпаемо. Число этих структур достигло такого разнообразия и такой сложности, что их вообще нельзя охватить путем перечисления. Мы можем понять все это, только задав предварительно те принципы, согласно которым он мог прийти к формированию всего этого.

Это должна быть некоторая совокупность принципов, касающаяся деятельности человека и его исторического развития. Человек постоянно создает сложные неоднородные системы, подключая к своей деятельности машины, разные элементы неживой природы, создает знаки и машины из знаков. Он превращает в объекты вещи и машины, других людей, создает из людей сложнейшие машины, которые он себе присваивает. Человек может подключаться в разные машины, становясь их элементом и существуя некоторое время как их элемент; он делает это не только по принуждению других, но и по собственной охоте, увеличивая таким путем свою собственную мощь. При этом человек сам по себе всегда остается микрокосмом. Он несет в себе весь космос и является системой, в принципе независимой от всех других систем им создаваемых. Все это, как правило, происходит за счет отношения рефлексии.
Я хотел бы пояснить этот тезис еще одним примером. Сейчас в инженерной психологии много обсуждают вопрос о системах «человек—машина». При этом, следуя кибернетической традиции, задают в качестве исходного пункта анализа машинное функционирование, а потом смотрят, каким образом человек может быть подключен в эту систему, и как он может участвовать в машинном функционировании. Тогда человек выступает как один из элементиков, существующих наравне с машинами, как кусочек материала, по которому идет общее для них машины и человека — функционирование. Все это фиксируется в кибернетических схемах, которые в последнее время получили название поточных систем. Вся эта стратегия работы и соответствующая ей идеология — глубочайшее заблуждение.
Дело в том, что человек никогда не может рассматриваться как элемент, живущий наравне с машиной в машинно-функционирующей системе. Человек всегда действует. Человек несет с собой деятельность, он ею как бы обладает. Это значит, что он не становится в отношения равенства с машиной в ходе функционирования машинной системы, а он начинает, образно говоря, жить поверх машины, включая ее в качестве средства своей деятельности. Он использует ее для достижения своих собственных человеческих, социальных целей.
Мне важно обратить ваше внимание на то, что здесь реализуется совсем особое отношение паразитирования. Процессы, протекающие в машине, выступают для человека в качестве того, на чем он живет и за счет чего он действует. Законы человеческой деятельности никогда, в принципе, не зависят от законов функционирования машины. Наоборот, человек машину создает таким образом, чтобы ее функционирование обеспечивало его деятельность, и подчинялась законам последней.

Но мне сейчас важно подчеркнуть, что в роли машин могут выступать, по сути дела, другие люди.
Я уже ссылался здесь на работы Льюиса Мамфорда, известного теоретика архитектуры, социолога и философа, который выпустил ряд книг «Культура и цивилизация», «Угольный город», «Миф о машине». Он показал, что первыми машинами были организации людей. Он называл их мегамашинами. Именно они дали возможность египтянам строить огромные пирамиды, осуществлять ирригацию и т.п. без всякой техники; все это делалось в масштабах, не уступающих нашим современным масштабам. Лишь затем, в связи с особыми условиями существования государств в средней полосе, после гибели Рима, появились собственно технические машины в современном смысле этого слова. В частности это было связано с нехваткой рабов, т.е. людей, которые могли бы быть использованы в качестве машин. Лишь после этого сложилась современная техническая, машинная цивилизация. При этом человеческий материал был заменен неживым, природным материалом.
Теперь, прежде чем начать отвечать на вопросы, я хочу рассмотреть еще одну, небольшую тему. Вот мы подходим к анализу социума, учитывая, что человек создает вокруг себя разнообразные системы и структуры. Вот мы учитываем, что человек ставит перед этими системами задачи и они начинают функционировать в соответствии с его целью и для достижения ее. Если мы признаем все это правдоподобным, то, естественно, мы встанем перед вопросом: можно ли в этих условиях говорить о равенстве людей, можем ли мы рассматривать социум как собрание независимых и равных друг другу людей, вступающих в свободное взаимодействие друг с другом?
На мой взгляд, для всего социума и всей истории социума такая постановка вопроса была бы заведомо неправильной. И, наоборот, есть наша современная эпоха, где господствует представление о независимых друг от друга и взаимодействующих друг с другом индивидах, — я не очень представляю себе, когда именно эта эпоха началась, — где реальность пусть в малой степени, но уже как-то начинает соответствовать этом представлению. Здесь человек приобретает такую мощь, что начинает рассматривать отдельную человеческую личность в качестве изолированного и самодавлеющего целого, эта эпоха представляется мне какой-то кратковременной аномалией. И даже если подобные структуры восторжествуют в будущей истории человечества, то по отношению к прошлой истории это все равно аномалия. Другими словами, такое состояние некоторый вырожденный случай от общего состояния социума: этот случай нужно специально изучать и нужно специально писать его историю.

Когда я говорю, что это — вырожденный случай, я не даю никакой оценки, я не хочу сказать, что это плохо. Наоборот, я полагаю, что это — результат огромной положительной важности в развитии человечества, но я не утверждаю, что все это еще не закрепилось, что это — переход в какое-то новое состояние, разрушающее предшествующие законы и механизмы социального развития. Наверное можно показать , что в становлении идеологии свободного человека огромную роль сыграло христианство. Вполне возможно, что христианство было идеологическим оправданием такого перехода от социума к отдельному социальному человеку.
Наверное точно так же можно показать , что элементы этого мировоззрения и этой идеологии формировались в сократовско-платоновской Греции. Все это — тема , достойная детального анализа.
Но какое бы значение мы ни придавали этим структурам, они все же представляют собой лишь некоторый частный результат в общей линии развития человеческого общества. Вполне возможно, что именно этот частный результат надо всячески оберегать, сохранять и стремиться развить. Но надо все время помнить, что все это образует лишь одну из возможных линий развития социума. Может быть, придется специально обсуждать вопрос о том, как это частное состояние сохранить, ибо в принципе все частные состояния иссякают, переходя в другие соответствующие общие линии развития объекта. Эти положения, как мне кажется, существенны для нашей мировоззренческой идеологической позиции.
И. Алексеев. В том положении, где было сказано, что социум не есть совокупность людей, не нужно ли было выразиться более точно, сказав, что это не есть совокупность только людей. Может быть можно считать, что люди входят в состав социума.
— Нет, я бы не согласился с такой формулировкой и я воспользуюсь этим вопросом, чтобы пояснить свою точку зрения и сформулировать ее более резко. На мой взгляд, мы не можем рассматривать людей в качестве элементов социума, ибо они не элементы, а лишь материал. Другое дело, что уточнение требует само понятие человека и вполне возможно, что мы, при определенных условиях, сможем так ввести само понятие человека, что получим возможность рассматривать его как элемент системы социума. Но когда сейчас, исходя из обычных представлений о человеке, говорят, что люди суть элементы социума, тогда я категорически возражаю. На мой взгляд, социум как систему надо строить либо из систем деятельности, либо же из специально введенных для этого социальных систем; а вопрос о том, как эти системы деятельности или социальные системы относятся к отдельным людям и их группам, этот вопрос требует еще специального обсуждения.

Когда я выше формулировал свою точку зрения, то я специально подчеркивал, что элементами систем деятельности и социальных систем являются, если хотите, не люди, а места, а люди выступают как материал этих мест. Иначе я могу сказать, что социальные структуры как бы паразитируют на человеческом материале.
Все то, что я говорил, не исключает того, что в особых случаях люди могут быть элементами социальных систем, но это происходит тогда, когда отдельный человек идентифицируется с определенным органом социальной системы. В этом случае он выступает как сложная подсистема или подструктура, а не как отдельный человек. И это есть принципиальное методологическое требование, ибо из отдельных элементов нельзя собрать сложного структурного целого. Такое целое можно собрать лишь из особым образом разворачиваемых подсистем. Отдельные люди должны быть идентифицированы нами со структурами целостной системы и это можно сделать, так как они обладают сознанием, а сознание запечатлевает в себе или отображает определенную социальную структуру.
Можно сказать, что сознание выступает как особая материя, на которой начинают существовать (благодаря механизмам отражения) определенные социальные структуры. В этом случае отдельный человек несет в себе и на себе отпечаток социальной системы. И это означает, что даже в тех случаях, когда он отрывается от социальной системы, он сохраняет и несет в себе ее структуру, он остается социальным человеком.
Таким образом, представленный человек может рассматриваться как элемент социума, но, повторяю, только благодаря этому особому представлению его. Если же мы берем человека, абстрагируясь от этих особенностей его сознания, то он может выступать только как материал социальной системы наряду с предметами природы, машинами, знаками и т.п.; в этом заключена самая страшная, жестокая правда нашей социальной жизни.
И. Алексеев. Но тогда мы должны говорить, что в некоторых случаях социум состоит их людей.
— Это опять неточно, поскольку не учитывается специфический способ, в каком в этом случае выступают сами люди. Люди являются элементами социума, но как вторичное отражение тех собственных социальных структур, в частности, структур деятельности, из которых социум органически состоит. С таким же правом мы можем сказать, что в некоторых случаях социум будет состоять из одних лишь машин, и это будет справедливо и правильно, если мы отпечатаем на машинах соответствующие социальные структуры.

И. Алексеев. Было сказано, что человек в социуме может выступать в разных ипостасях. В частности, он может быть материалом социальной системы, может быть суверенным деятелем, может добровольно превратить себя в элемент организации и т.д. и т.п. А затем при обсуждении результатов современной инженерной психологии, ее идеологии и методов было сформулировано утверждение, что человек в принципе не может быть элементом машинообразной системы, что он всегда действует и поэтому расположен как бы выше всех других, не деятельных элементов. Если теперь признается, что масса людей выступает лишь в качестве материала, на котором паразитирует и функционирует деятельность, то ведь вполне возможно, что инженерная психология именно о таких людях говорит. Ведь вполне возможно также, что человек добровольно примет на себя функцию машинного элемента в системе. Сможем ли мы тогда также уверенно утверждать, что человек в принципе не может быть таким элементом?
— Мне кажется, что в качестве принципа этот тезис все равно остается. Другое дело, как совместить эти разные положения при анализе конкретного материала. Ведь существует большая разница в утверждениях, что человек является элементом социальной системы или системы деятельности и что он в принципе не является таким элементом и лишь в некоторых особых условиях может им стать. Мне представляется, что эти два утверждения противостоят друг другу, являются альтернативными; и то обстоятельство, что во втором тезисе имеется оговорка, не меняет сути дела.
Нужно еще учитывать, что я в своих утверждениях задаю особые принципы и способы видения; я не обсуждаю вопрос о том, как все устроено реально и на самом деле, я говорю лишь о том, что и как можно видеть. В этом плане я формулирую и утверждаю лишь один тезис: человек является странным образованием, в нем заложена потенция к созданию самых разнообразных структур, как деятельностных, так и просто социальных.
Человек всегда создает подобные структуры и в них он живет и существует. Эта особенность человека связана с деятельностью и в этом плане человек никогда не является машинным элементом, как человек он всегда только действует. И все сказанное относится к человеку вообще, к человеку как принципу. Но из этого исходного тезиса я затем вывожу следствия, которые по своему эмпирическому смыслу и значению противоречат исходному тезису. Я показываю, что именно потому, что человек действует, любой и всякий человек, именно в силу этого он нередко лишает других людей возможности действовать, превращает их в свои машины и свои объекты. Но это обстоятельство не оказывает никакого влияния на принципы.

Когда мы анализируем и воспроизводим структуру социума, мы должны исходить не из человека, будь он деятелем как таковым или объектом — машиной в деятельности, мы должны исходить из элементарных структур самой деятельности, или из элементарных социальных структур. Именно этот факт и это обстоятельство фиксируется в тезисе, что человек не является элементом социальной системы и элементом деятельности. Этот факт оборачивается мною также в план метода и способов анализа. Когда мы членим социум, то мы выделяем в нем не человека, в качестве его элементов, а, соответственно, системы и структуры деятельности. Но мы должны при этом иметь в виду, что эти структуры, во-первых, крайне многообразны, а во-вторых, они особым образом организованы в иерархические структуры. Типы связи внутри этих структур и между ними крайне сложны. И чтобы понять действительную жизнь человека внутри систем деятельности и социальных систем, мы должны определить все эти структуры и формы их организации.
И. Алексеев. Мой вопрос и подспудно заключающиеся в нем возражения состоят в том, что, несмотря на то, что человек имеет потенцию осуществлять деятельность и строить разнообразные структуры, он не всегда эти потенции реализует. Нередко это происходит потому, что другие люди еще до того, как он приступил к деятельности, успели сделать его элементом своей машины, в том числе и элементом системы человек- машина. И тогда человек поверх этой системы не живет, а функционирует внутри системы. Все это касается того человека, которого успели сделать элементом системы.
— Но тем самым, как мне кажется, твое возражение снимается, во всяком случае, сначала, а потом ты его вновь как-то искусственно привносишь. Если бы я реконструировал твое утверждение, то представил бы все так: 1) каждый человек обладает потенцией строить любые системы деятельности, 2) но не все потенции реализуются, в первую очередь из-за того, что они мешают друг другу: реализация одной потенции лишает другие возможности реализоваться. Но разве уничтожение реализации потенции уничтожает саму потенцию? И разве уничтожение реализации потенции делает неправильным сам тезис о наличии этих потенций?
Алексеев. Но я говорю о конкретном воплощении человека.
— О каком бы конкретном воплощении ты ни говорил, описывать его можно только абстрактно, с помощью абстрактных принципов и в определенном порядке. Таким первым принципом, на мой взгляд, является принцип чистых потенций и то, что он не реализуется в конкретных воплощениях, не уничтожает истинности самого принципа.

Алексеев. Я приведу более резкий пример. Маугли, проживший 20 лет среди волков, не может быть человеком.
Афиногенов. Но тогда мы не можем говорить о потенции — ведь Маугли вообще не смог сформироваться в человека.
Алексеев. Я говорю о чистой потенции, которой наделен всякий человек.
Афиногенов. Такой чистой человеческой потенции не существует. Она еще должна сформироваться в потенцию и на это часто уходят многие годы жизни.
— Я бы присоединился здесь к тому, что говорит Афиногенов. В примере с Маугли и во всех примерах с развитием ребенка фигурируют моменты реализации, а мы должны их отсечь, обсуждая сами принципы.
Кроме того, я не принял бы такой абстракции как «чистой  потенции», которую предлагает И. Алексеев. Сам по себе человеческий материал не обладает такой потенцией, а когда такая потенция появляется — это всегда бывает после длительного обучения, — то она никак не может рассматриваться в качестве чистой.
Вы должны точно так же помнить, что суть мысли, которую я все время провожу, состоит все же в другом. Человек, образующий из других людей машину, тем не менее, и, несмотря на то, что он создает именно машину, всегда рассчитывает на то, что люди будут не просто машинно функционировать, а на то, что они будут действовать. Без этого предположения его проекты были бы не состоятельны, а его машины не работали бы. Те мегамашины, о которых я все время говорю, функционируют именно потому, что люди, входящие в них, действуют, осуществляют деятельность.
Когда я разделяю и противопоставляю друг другу машинное функционирование, с одной стороны, и деятельность, действия, с другой стороны, то я задаю не две разные действительности и системы объекта, а две разные проекции или два аспекта одного и того же; это как орел и решка в одной монетке. С одной стороны, люди суть материал машины, созданной и присвоенной другим человеком. А с другой стороны, в отношении к нижним слоям иерархии наших представлений, это суть люди, наделенные деятельностью, точнее потенцией к деятельности, и осуществляющие эту деятельность. Эти люди в свою очередь могут создавать и присваивать себе другие машины из людей.
И. Алексеев. Я со всем этим согласен, но я не могу понять, почему инженерная психология, рассматривая свой конструктивный и теоретический предмет, не может ограничиться тем предположением, что человек выступает только как машинообразный элемент смешанных систем.

— Мне кажется потому, что человек никогда не выступает в роли машинообразного элемента; он не выступает в этой роли даже тогда, когда очень хочет в ней выступить. Трудно представить себе такие системы человек — машина, в которых бы человек выступил в роли чистого машинообразного элемента.
И. Алексеев. Это происходит в другой системе.
— Нет, все это происходит именно в той системе, которую проектирует и исследует инженер — психолог. В рамках социальных систем человек действительно может оказаться такой машиной или машинообразным элементом. Но тогда мы должны были бы очень расширить предмет инженерной психологии и видеть ее задачу в социотехнической организации общества. Возможно, на эту позицию и нужно встать. Но если говорить о традиционном предмете инженерной психологии — о системах «человек — машина», то, как мне кажется, там мы должны исходить как из основного принципа, что человек не функционирует машинообразно, а действует. Мне кажется, что это во многом подтверждается и практическим опытом конструирования полуавтоматических систем. Человек всегда либо отказывается функционировать как машина, либо просто не может так функционировать.
И. Алексеев. Тогда ошибка моих возражений состояла в том, что я вместо того, чтобы рассматривать социотехнические системы и отнести свое замечание именно к ним, стал говорить, что это относится к инженерно — психологическим системам.
— С этим я готов согласиться, но хочу добавить, что проектировщики все время требуют от человека, чтобы он функционировал машинообразно — значит, установка на это есть, в том числе и в инженерно-психологическом проектировании, но реально это не получается.
Афиногенов. Но тогда мы должны говорить об ограничениях на деятельность. С одной стороны, инженер — проектировщик должен предполагать, что человек будет действовать и должен будет исходить из этого, а с другой стороны, он должен добиться того, чтобы человек действовал именно так, как ему , проектировщику, это хочется.
— Вот именно. И естественно, что все эти проблемы перерастают в проблемы организации деятельности и управления деятельностью. Как инженерно—психологическое, так и социотехническое проектирование выступает в этих случаях лишь как элемент более сложной деятельности — организации и управления смешанными социотехническими системами….

Подчеркиваю, ребята! Это 69-й год.

Афиногенов. Это крайне интересно. Мы должны, следовательно, предполагать, что существуют такие структуры и системы, которые включают в себя элементы или компоненты особого типа — действующих людей. И это обстоятельство накладывает ряд специфических требований, как на проектировочную, так и на исследовательскую работу в этой области.
— Это одна из интереснейших и важнейших проблем в современной науке. Особенность систем деятельности и социальных систем состоит в том, что внутри них мы имеем «действующих» людей. При этом важно иметь в виду, что в контексте теории деятельности и при рассмотрении действительности деятельности этот действующий элемент будет относиться к системе одним образом. Возможно, что он не будет там элементом, а будет лишь материалом, обладающим некоторыми специфическими свойствами, — а в контексте теории спектральных систем этот «действующий» элемент будет относиться к социальным системам другим образом, и там, возможно, мы сможем говорить о нем именно как о «действующем» элементе».
В силу того, что деятельность предполагает рефлексию и основывается на ней, мы можем говорить, что это будут особые элементы с рефлексией. И именно рефлексия как недеятельное или полу-деятельное начало будет влиять как на способ существования самого этого элемента, так и на определенные характеристические моменты самой деятельности. Но особенность современной научной и инженерной идеологии в этой области состоит в том, что все эти элементы пытаются организовать и спроектировать по традиционным техническим принципам, исходя из идеи машин и машинообразного функционирования.
Зайцев. Здесь, наверное, нужно все время иметь в виду моменты взаимной рефлексии проектировщика и человека, деятельность которого он проектировал.
— Это очень важный и интересный момент, но я хочу сделать несколько замечаний, касающихся способа фиксации и подачи материала.
Представьте себе создателя системы, который остается в ней в качестве «хозяина»; предположим, что он непрерывно рефлектирует по поводу окружающей его среды, способов работы самой системы, формулирует цели и задачи и «спускает» их в систему, управляя ее жизнью. Представим себе далее, что элементами этой системы выступают люди. Спрашивается, могу ли я сказать, что система или структура как таковая рефлектирует в отношении своего создателя или «хозяина»? Я бы не рискнул так сказать, имея в виду саму систему.

Но я бы сказал, фиксируя все, что в ней реально происходит, что материал, который был использован при создании этой системы, рефлексирует по поводу всего того, что происходит в системе и по поводу «хозяина» системы в том числе. В ходе этого процесса сам материал может стать системой, более мощной, чем «хозяин» или создатель системы. Тогда нам придется изображать этот «кусочек материала», с одной стороны, по-прежнему как материал системы, а с другой стороны, как систему более обширную, нежели исходная система и рефлексивно охватившую ее. В этой ситуации этот «кусочек материала» может оказаться системой или элементом, управляющим исходной системой, а также, может быть, и системой, куда более обширной, чем исходная. Хороший пример этого — Корейко и все подпольные советские миллионеры. Я не помню сейчас названия пьесы, в которой разыгрывалась та же тема: великий драматург и философ, проданный в рабство, управляет деятельностью хозяина и всей его семьи.
Теперь вернемся к замечанию, сделанному Е. Зайцевым в самом конце нашего обсуждения. Для меня оно является важнейшим. Суть этого замечания состоит в том, что отдельные «кусочки материала» или элементы могут рефлектировать по поводу системы, в которую они входят, ее отдельных фрагментов или ее окружения. На основе этого они могут образовать систему куда более сложную, нежели они сами или даже вся система, в которую они были включены в качестве материала.
Будет ли создана такая система или нет, и какая именно позиция будет создана зависит каждый раз от внутренней позиции того или иного человека, т.е. от плана его сознания и от его отношения к окружающему миру. Главным элементом здесь оказывается сознание.
 Если все это произошло, то деятельность такого человека может быть построена таким образом, что по внешней форме она будет функционированием внутри исходной системы, а на деле она будет преследовать совершенно иные цели, будет иметь другой смысл и другие задачи.
Интересно рассмотреть, как будет жить и работать система с таким двойным планом; в частности и для тех случаев, когда такими системами будут машинообразные системы или смешанные системы человек — машина.
Афиногенов. В этом случае у машины будут многочисленные «резервы», не раскрытые ее создателями. Используя эти нераскрытые возможности, человек, заключенный в систему, как бы зайдет в хвост создателю самой системы и превратит ее в другую.

— Если мы это поняли и поняли также, что этот момент является важнейшим в социальном взаимодействии — именно он образует основу того, что обычно называют политикой, — то теперь мой вопрос о том, возможно ли превращение истории из естественной истории в искусственную может быть поставлен уже по отношению к подобным системам.
Предположим, что социальные системы действительно таковы, и поэтому каждый человек оказывается всегда, с одной стороны, материалом сложных систем и структур, построенных другими людьми и используемых ими, а с другой стороны, суверенной личностью, создающей свои собственные системы и использующей их. Тогда саму естественную историю и возможность искусственной истории мы должны будем рассматривать как реальный и возможный результат такого механизма. Если мы все это примем, то тогда должны будем обсуждать вопрос: возможна ли так иерархированная система деятельности (и соответственно иерархированная так социальная система), которые превратят историю из естественного процесса в искусственный.
Но это значит, что самих людей я должен буду рассматривать как морфологические наполнения, помещенные в ячейки или места социальных структур. При этом все разнообразные структуры будут паразитировать на одном и том же материале и всегда будет неясно, где же материальные границы тех организованностей и тех динамических структур, которые при этом будут непрерывно создаваться, расти и перестраиваться, все время, охватывая, и пожирая друг друга.
Но сколь бы сложной ни была подобная ситуация, сколько бы сложных проблем она ни ставила перед исследователями, можно, по-видимому, построить изображение деятельности, иерархированное по уровню самой деятельности и, соответственно, по уровням созданных таким образом систем. Все люди, по нашему предположению, будут действовать подобным образом, и строить подобные системы. Но между всеми этими полями, создаваемыми ими, между всеми системами их деятельности будут возникать сложнейшие взаимодействия и взаимопереплетения.
Здесь, наверное, нужно заметить, что когда Лейбниц создавал свою концепцию монад, то он фактически почти дошел до такого понимания всей социальной ситуации. Понятие монады и было, как мне кажется, выражением и изображением такой структурированности. Во всяком случае, нам приходится думать, что Лейбниц все это достаточно хорошо понимал и видел, но может быть найдется еще десяток или два десятка людей за все эти 300 лет, которые это отчетливо понимали, анализировали и обсуждали.

Поэтому на эту тему можно беседовать с Лейбницем, но почти бесполезно беседовать с людьми нашего времени, ибо они этого не видят и не понимают.
Это замечание к характеристике темпов развития идей в человеческой культуре. Я не обсуждаю сейчас вопрос о том, что выше и что ниже, я не хочу давать какие — либо оценки; я фиксирую это лишь для того, чтобы охарактеризовать темпы развития некоторых идей; к сожалению, до сих пор они измеряются все еще столетиями.
Если мы учтем сделанные выше замечания о строении систем человеческой деятельности и социальных систем, если, вдобавок к этому, мы сможем построить те иерархированные системы деятельности, на которые я выше указал, то это будет означать, что мы как бы разбросаем всех людей по иерархии этих структур. А если теперь мы центрируем анализ на человеке, то сможем говорить об ареале его жизнедеятельности.
Выбрав такую позицию, мы неизбежно придем к пониманию того, что у каждого человека есть строго определенный и специфическим образом характеризующий его ареал жизнедеятельности. Набор этих ареалов во многом зависит от развития социума. Можно говорить, что история развития социума это и есть история возникновения и развития уровней или слоев и ареалов деятельности. Вот возьмем Русь XV столетия – сравнительно разобщенные деревни, где господствует деятельность в непосредственном воспроизводстве самой деревенской жизни, где связи с общегосударственностью и государством не действуют вплоть до каких-то критических моментов, к примеру, польского нашествия начала XVII столетия, или нашествия татар в конце XIII столетия. Мы получим один из примеров, характеризующих подобный ареал. Очень интересный и характерный пример — узбеки, призванные в армию, и в какой-то день просто уходящие из своей части назад, домой и совершенно не понимающие того, что они получат за это 10 лет, и может быть, уже никогда не увидят ни своего дома, ни семьи. Это — пример того сознания и тех представлений о законах жизни, которые были созданы предшествующей действительностью их жизни, их ареалом жизнедеятельности. Эти люди хорошо знают свой кишлак, знают все, что там происходит, но им абсолютно чужда идея мирового процесса и их участия в этом мировом процессе, в том числе в виде военнослужащих.
Алексеев. Это — ареал жизни или ареал рефлексии?
— Для меня не очень приемлема сама эта оппозиция, ибо ареал жизни, на мой взгляд, и определяется ареалом рефлексии. Для меня подлинные границы мира человека определяются и задаются его сознанием. В соответствии с этим сознанием человек ставит перед собой задачи и осуществляет практические действия.

Бывает, что человека выбивают из этого ареала и он начинает жить и существовать в чем-то другом, но тогда это по сути дела уже не человеческое существование. Например, узбек, призванный в армию и вынужденный там служить, является уже не человеком, а только материалом чужой деятельности. Его сознание относится к другой сфере и живет в этой другой сфере. Конечно то, что я говорю, не исключает того, что он может быть в армии воспитан, перестроен, может быть превращен в другого человека и при этом у него возникает и сложится другой ареал жизни.
Если мы изложим в самом общем виде это представление о системе социума.  Так же скажем о входящих в него разнообразных структурах. Отметим, что они могут быть иерархированы. Здесь надо заметить, что такая иерархизация является очень сложной процедурой, ибо в социуме существует масса противоположных и взаимно исключающих друг друга направлений иерархизации, — учитывая, что формы и способы иерархирования могут быть разными, например, по захвату и ассимиляции структур. Таким образом, мы можем задать систему социальных мест для людей, носителей сознания. Но это и будет означать, что мы зададим конструкции деятельности.
В эти системы будет входить то, что мы привыкли называть верстаком, и то, что мы обычно называем планом табло или планом — сознанием; на основе этого мы будем устанавливать определенные отношения между верстаком и табло. Мы должны понимать при этом, что именно табло, т.е. план сознания, задает границы верстака, а вместе с тем и границы того, что мы называем актом деятельности. Это значит, что в принципе, мы принимаем в качестве исходного отношение соответствия между верстаком и тем, что представлено на табло. Но очень часто между верстаком и табло, наоборот, существует расхождение. Это не исключает того, что табло по-прежнему определяет границы верстака и границы деятельности. Но, определяет при несоответствии изображения на табло тому, что есть на верстаке. Поэтому приходится приводить в соответствие либо верстак образу на табло, либо же образ на табло тому, что есть на верстаке. Такие структуры, заданные в числе прочего отношением между верстаком и образом на табло, образуют монады деятельности, вступающие в отношение и взаимодействие друг с другом.
Эти монады, как я уже сказал выше, образуют характеристику самого человека, они могут рассматриваться либо как схемы отдельных актов деятельности, либо как схемы ареала человеческой деятельности. Если мы выберем их в этом последнем смысле, то таким образом мы определяем человека.

Он выступает как носитель определенного табло и как созидатель или актуализатор определенных отношений между табло и верстаком.
Кроме того, человек выступает как потенция к подобным актам деятельности. Эта потенция заложена не только в его сознании, но также в его весе, социальном статусе, в его влиянии на других, авторитете и т.п. Наверное, нам еще придется специально обсуждать, в каком виде существуют подобные системы деятельности, в чем они оформляются и фиксируются.
Вместе с тем мы предположили — и я показывал это в предыдущем изложении, — что этот же человек может выступать в качестве «кусочка материала», включенного в другие системы деятельности, захваченного ими и используемого с той или иной целью и в том или ином применении. Можно было бы сказать, что представленный таким образом человек используется на верстаке другой деятельности в качестве объекта, которым манипулируют. Таким путем мы все время получаем двойственность существования человека, с одной стороны, он представитель определенных систем деятельности и социальных структур, а с другой стороны, он всегда кусочек материала, сгусток материала, используемый в каких- то других структурах деятельности.
Таким образом, мы получили возможность характеризовать всякого индивида в двух планах и по двум параметрам: какие системы деятельности он сам образует и в каких системах деятельности он используется как материал.
Но, кроме того, мы можем осуществить еще один круг и, исходя из процессов рефлексии, образовать единую шкалу ценностей по параметрам рефлексии. Но для этого нам нужно некоторое общее основание, по которому мы могли бы оценивать все образованные таким образом системы и структуры. Но для этого, опять — таки, нам нужна единая картина объекта, т.е. социума как единого объекта.
Если мы такую картину социума будем иметь, то все остальные структуры, образованные планом сознания, представим как выхваченные из объекта части и затем сможем установить отношения между ними и их иерархию относительно общей структуры объекта. Попросту говоря, мы сможем говорить, что такой-то человек охватил в своем сознании весь мир и думает о процессах, происходящих во всем мире; в плане рефлексии все люди, вся их деятельность, весь мир стали объектами его сознания. Но это значит, что они стали материальными элементами охваченной им системы. Другой человек охватывает только часть социума; предположим, он является гражданином и деятелем определенного государства. Третий человек будет деятелем городского масштаба и т.д.

Обратите внимание, я говорю обо всех этих вещах, ориентируясь на уровень рефлексии и сознания, а не на уровень практических действий. Можно быть сапожником и тачать сапоги, но делать их для масштабов вселенной. Поэтому не случайно я исхожу сейчас из ориентации сознания и из того смысла, который эти ориентации придают практическим действиям. Потом я мог бы рассмотреть их всех с точки зрения реальной мощи действия — и в принципе это, конечно, нужно делать. Здесь я должен был бы выяснить, на какие именно сферы социума оказывают влияние его действия, какие социальные структуры в результате этого изменяются. И тогда у меня будет еще одна иерархированная система, относительно которой я смогу расположить всех людей.
При этом я точно также должен буду учитывать структуры из людей, присваиваемые другими людьми и используемые в качестве машин в их деятельности. К примеру, руководитель какой—либо партии осуществляют свои действия через всю партию, он может использовать последнюю в качестве своего эффекторного приспособления. И этим будет определять его реальная мощь. А сознание его при этом может не выходить за рамки коммунальной квартиры. Мыслить он будет на этом уровне, и производить с помощью огромного и мощного партийного аппарата действия на уровне коммунальных дрязг.
Мне важно задать эти два разных основания для иерархирования человеческих позиций. Но все это лишь вспомогательное упрощающее представление той сложнейшей системы взаимных ассимиляций и переплетения социальных структур, о которых я говорил выше.
Теперь по отношению ко всем этим системам и структурам мы должны поставить вопрос: какие процессы в них будут конституировать «естественную историю», и при каких условиях возможно преобразование ее в искусственную историю». В дополнение к этому я, конечно, могу и должен поставить вопрос: при каких условиях во всех этих системах и структурах возможна «искусственная история». Это будет, вместе с тем вопрос о том, возможна ли она вообще в системах и структурах такого типа. Здесь мне неизбежно придется говорить о тех процессах интеграции структур, которые происходят в истории, мне придется говорить о формировании единого всемирного человеческого общества, человечества как единого организма.
Вы понимаете, что ответы на все эти вопросы будут разными в зависимости от того, буду ли я рассматривать изолированную русскую деревню XVI столетия или сегодняшнюю деревню, или город Москву, или огромные городские агломерации типа рейнской.

Вы, наверное, уже почувствовали, что я перешел фактически к обсуждению вопроса, обозначенного мною выше под пунктом 2, а именно к определенному аспекту этого вопроса: в какой мере социум представляет собой единый организм, может ли он быть единым организмом. Именно с этой точки зрения я должен буду рассмотреть все поставленные выше проблемы, в том числе проблему социального действия».

Да, не выйдет, скорее всего. Давайте здесь остановимся, потому что пятая лекция это еще 24 страницы убористого шрифта. Скорее всего, нужно будет просто ее приделать к расшифрованной версии, а сейчас давайте попробуем, если есть вопросы, куда-то их вписать.

Ширшов А. Петр Георгиевич, а как соотносится историческое и социальное действие? Они совпадают?
Щедровицкий П.Г. Да. Социальное действие – это то действие, которое превращает историю в цель действия.
Ширшов А. Но социальное действие может не быть историческим?
Щедровицкий П.Г. Может не стать историческим, но по замыслу любое социальное действие претендует на то, чтобы стать историческим. Но если мы смотрим ретроспективно, то, наверное, можно сказать, что не все так проектируемые и создаваемые действия такими будут. Т.е. для человека оно таково, но с точки зрения последующего рефлексивного анализа и оценки оно может таковым не быть.
Ширшов А. А если человек просто меняет социальную структуру?
Щедровицкий П.Г. Что значит просто?
Ширшов А. В смысле, не думая о том, что он делает историю.
Щедровицкий П.Г. Еще раз, границу здесь провести достаточно трудно, поскольку в слове «просто меняет» заложена некая тайна. Шел мимо и просто так поменял социальную структуру! Это мне в свое время один очень серьезный человек, фамилию называть не буду, потому что еще все живы, он про Горбачева сказал. Он говорил, что Михаил Сергеевич, он был как грибник в лесу: шел, шел, наступил на муравейник. Оказалось – перестройка. Поэтому знаете, вот так шел, шел – ну, да, наверное, такое бывает. Обычно из этого происходят всякие сложности. Если человек свое действие, направленное на реальное изменение социальных структур не рассматривает в качестве социального действия, и с точки зрения его исторических последствий, то обычно это приводит к плохим последствиям. Это не значит, что если он его рассматривает, то это приведет к хорошему. Но тут некая такая диалектика существует.
Вопрос. А почему надо смотреть на социум и на общество через историю? Только из-за того, что предметом лекции была социология?
Щедровицкий П.Г. Смотри, я же считаю, что я читаю курс лекций. Георгий Петрович читает эту лекцию, а я читаю курс лекций. Я считаю, что в этом курсе я уже на этот вопрос ответил. Причем давно, еще в начале второго семестра.
Короткая версия ответа заключается в следующем: Георгий Петрович жил в эпоху развитого социализма и рефлектировал опыт двух войн, гражданской войны, коллективизации, 37-го года и деятельность своего отца; и он на этот вопрос не мог не дать ответ. Он не мог не дать ответ на вопрос, как можно сохранять личность в этих условиях. А ты можешь уже не отвечать на этот вопрос. Поэтому для тебя это может быть праздный теоретический вопрос о соотношении истории и деятельности.

Пятая лекция
«В конце прошлой лекции, как вы помните, я произвел разделение нескольких близких друг другу вопросов, которые не всегда строго отчленяются. Главным был и остался вопрос, допускает ли существующая ныне система человеческого существования (в том числе существующая социальная система) превращение или преобразование естественного исторического процесса в искусственный. Чтобы обсудить этот вопрос и найти какое-то решение, я должен был в общих чертах обрисовать структуру социальной системы. Конечно, в прошлый раз это не было сделано во всей необходимой полноте. И сегодня, продолжая обсуждение, я точно также не могу надеяться достичь чего-либо существенного в этом плане. Но некоторые моменты, я надеюсь, мне удастся прояснить.
В частности, в ходе предыдущего сообщения я наметил основной для меня и, как кажется, основополагающий для дальнейшего обсуждения принцип. Согласно ему, социальная система составляется не из отдельных людей, вступающих в те или иные отношения друг с другом, а из особых структурных единиц, создаваемых этими людьми в процессе своей деятельности. Эти структуры можно было бы уподобить лейбницевским монадам. Эти монады, удовлетворяя общему принципу, что каждая из них является единицей, при всем том весьма разнообразны.
Я говорил в связи с этим, что не менее разнообразны и отношения или связи между этими монадами. Возможны такие отношения, когда одни единицы – монады – включают в себя другие в качестве составных элементов, в других случаях эти единицы разбиваются на части и используются в качестве материала, из которого строятся другие единицы или на котором последние паразитируют. Это было другое отношение – отношение погружения более «высокой» структуры на структуры более низкого уровня, которые в силу этого становились материалом. Первое отношение, о котором я говорил – включение единиц-монад в качестве элементов в другие единицы – принципиально отличается от отношения погружения или паразитирования.
Существуют и более сложные случаи, они представляют наибольший интерес для нас. Среди прочего этот случай, когда несколько разных единиц существуют на одном и том же материале, при этом они либо полностью совпадают друг с другом, либо частично пересекаются. Очень часто разные материальные элементы этих систем вступают в перекрестные рефлексивные отношения друг с другом. Например, один человек может организовать подобную единицу из неживых элементов, других людей и социальных структур и будет управлять ее функционированием и даже развитием.