PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 8

Щедровицкий П.Г.: Ну что, друзья мои. Переходим к третьей лекции второго полугодия. Продумывая ряд вопросов, которые были сформулированы на прошлой лекции, я бы хотел в этом параграфе еще раз вернуться к попытке здравомысленного восстановления той ситуации, в которой находились ключевые участники МЛК в период 1953-1960 гг.. Вместе с тем в этот раз я бы хотел сконцентрировать свое внимание не столько на социокультурных аспектах этой ситуации, сколько на восстановлении какой-то очень грубой структуры исходных гипотез и установок. И я попытаюсь изложить это максимально кондовым языком, сознательно идя на загрубление.
Итак, исходным эмпирическим материалом для анализа и проектирования техник организации мышления были работы К.Маркса, конкретно – «Капитал». И в силу сопричастности этим текстам – ряд работ других классиков политэкономии, которые работали либо непосредственно в исторический период, предшествующий появлению марксизма, либо параллельно с Марксом над тем же самым кругом проблем: над описанием капиталистической формации и выявлением логики экономических отношений. И если говорить очень грубо, то работы Маркса сопоставлялись с работами Риккардо, А.Смита, может быть, еще с более ранними работами Кенне, физиократов. И вопрос, который ставили перед собой участники логического кружка, прежде всего Зиновьев, грубо звучал так: «Почему одни из этих исследователей смогли реконструировать логику капитализма, а другие не смогли?». Имея дело, фактически, с одним и тем же набором фактов, в общем, анализируя одни и те же феномены, и не сильно отличаясь друг от друга – ни с точки зрения того исторического периода, в котором они находились, ни с точки зрения того объема знаний, которые существовали в тот момент об исследуемых явлениях. И если по отношению к физиократам можно было говорить, что за сто лет что-то там изменилось в понимании объекта, то по отношению к Риккардо, который работал практически одновременно с Марксом, всего тридцать лет разницы... И никакой ответ, очевидно, не давал понимания этого парадокса. И единственный здравомысленный ответ, который пришел в голову одновременно нескольким из этих людей, которые стояли у истоков Московского логического кружка, заключался в том, что разница состояла в техниках мышления. Что Маркс мыслил иначе, чем, например, мыслил Риккардо. И именно это отличие в техниках мышления и привело его к правильному результату, в отличие от Риккардо, которого привело к неправильному.

Может быть любопытным второй шаг. Второй шаг заключался в том, что, сделав этот, казалось бы, совершенно очевидный вывод, они походя отказались от всей логической традиции. Потому что современная им логическая традиция, принимала фактически как непроблематизируемое основание тезис о том, что человеческое мышление исторически неизменно. Что меняется объект, а правила умозаключения, суждения, вывода остаются неизменными.
Третий момент формулировал, так сказать, эти два тезиса, а именно – что правильное мышление от неправильного отличается набором технических приемов, которыми пользуется мыслитель. Тем самым, фактически, они рамочно (возможно, в этот период недостаточно рефлексивно, но на уровне как бы невыявленных рамок) положили тезис об историческом изменении и развитии мышления и, фактически, поставили знак равенства между «развитием мышления» и «развитием мышления через техники». И отвечая на вопрос, что же в мышлении развивается, мы должны тогда сказать, что развиваются техники. Они меняются, а поэтому Маркс мыслил иначе, чем мыслил Риккардо, и, строя изменения этих приемов, способов, техник – добился иного результата. И они попали в очень сложный парадокс, потому что у них не было никакого языка и никакой реальной традиции, чтобы ответить на вопрос: «А в чем же техники Маркса отличались от техник Риккардо?». Именно в силу того, что традиционная логика не замечала этого процесса и никак к нему не относилась. Несмотря на то, что уже в этот момент были широко развиты культурологические и квазиисторические исследования мышления (Дюркгейм, Леви Брюль). Т.е. феноменология того, что мышление не одинаково в истории, того, что мышление разное – она уже была. Грубо говоря, социологические исследования первобытных общин, начиная с Тревора, через Леви Брюля, Мосса, Маргарет Мид – это все шло безотносительно к логико-методологической традиции. Воздействие этой феноменологии, этих исследований на трансформацию подходов логики еще не произошло. Но постулировав, что изменение мышления происходит в технике, они получают закономерный вопрос от своих оппонентов-логиков: «А в чем же меняется техника мышления?». Они не могли ничего ответить, потому что это полагание носило чисто рамочный характер, никаких представлений о мышлении как совокупности технических приемов на тот момент не существовало. Ответ на этот вопрос, который они начали давать, начиная с 1953-го и так далее года, в определенном смысле носил ортодоксальный характер.

Потому что, если сформулировать тезис, что отличие правильного мышления от неправильного состоит в технике, первый вопрос будет о том, а в чем же специфика этой техники. Они же давали ответ не в терминах техники, а в терминах содержания объекта. Что они утверждали? Они утверждали следующую вещь. Что вообще-то, конечно, и тот и другой мыслитель (исследователь) имели дело с одним и тем же. С одной и той же реальностью, с одной и той же феноменологией, в конце концов, пока в не рефлексивном плане, с одним и тем же объектом. Но вот обходили этот объект, т.е. выявляли в нем самом некоторые стороны и объекты, строили последовательность обхождения этих сторон и объектов, они по-разному. То есть, грубо говоря, правильная техника от неправильной отличается тем, какие именно аспекты выделяются в объекте, какова последовательность их анализа и учета в формировании знания. И как учитываются связи между этими аспектами и, грубо говоря, между этими сторонами объекта. Вот здесь можно было бы поставить восклицательный знак, потому что «они не знали, что говорят прозой». Уже сказав это таким образом, они фактически дали шаг целой линии, которая проходит сквозным образом через всю работу ММК, линии, связанной с системным анализом. Если разговор начинался в терминах расчленения сложного объекта на некоторые стороны, элементы, в терминах выделения связей между ними и последовательности воспроизведения этих сторон и связей между ними в мышлении, то фактически это и есть калитка в системный подход.
Первый системный подход. Второй системный подход. Это уже не важно, мы это будем с вами разбирать. И одновременно, обратите внимание, вводилось и некоторое имплицитное представление, как скажет Георгий Петрович через много лет, о категории сложности объекта. Т.е. говорили, что то, с чем имели дело эти мыслители – это некая особая сложная реальность. Это некий сложный объект. И по традиции гегельянской он трактовался как объект меняющийся, или, как они тогда говорили, как объект органический. Еще раз. Каким образом выделяются эти стороны, части, элементы? Как между ними выстраиваются связи, и каким образом последовательность рассмотрения этих сторон влияет на правильный или неправильный вывод об устройстве этого объекта? И, фактически, наверх, то есть к мышлению, уходит тезис о содержательности логики. Или о том, что логика должна быть содержательной или содержательно-генетической. Отсюда вполне определенная трактовка диалектики, диалектического метода.

А с другой стороны в объект уходит представление о том, что он особый, сложный, органический, который можно представить особым образом – системно.
Отдельно, наверное, стоит рассмотреть вопрос антиномичности или парадоксальности мышления. Если вы помните, в прошлый раз я приводил вам цитату из более поздних заметок Георгия Петровича, в которой он буквально пишет следующее: «именно ситуация антиномичности или парадоксальности знания является для меня исходной. Именно она дает почву для появления методологической позиции. Именно она, эта ситуация, воплощенная в схеме многих знаний, является для меня фундаментальной оргдеятельностной схемой. Схемой организации моей деятельности и моего мышления».
В данном случае не будем проводить различия, потому что в тот период деятельность понимается как своеобразная активность исследователя. Как некоторая работа исследователя, мыслительный процесс, который он осуществляет, и тезис о том, что возможно исследовать мышление как деятельность, имеет и обратную сторону. И деятельность здесь трактуется, как фактически во многом исследовательская активность данного конкретного мыслителя или группы мыслителей.
Четвертый момент. Поскольку Маркс, или Риккардо, или еще кто-то были лишь эмпирическим материалом, а задача состояла в том, чтобы на основе именно этого конкретного опыта или этих конкретных следов мышления построить обобщенное представление о мышлении в техническом горизонте, то возникал довольно специфический вопрос. А именно: а каким же образом техники мышления, возникшие у того или иного конкретного мыслителя при работе с неким конкретным органическим объектом, сложным объектом, обобщить и перенести на другие типы ситуаций. Т.е. на другие объекты и на другие задачи. Можно было, безусловно, описать мышление Карла Маркса, но задача ведь заключалась не в том, чтобы описать мышление Карла Маркса, а в том, чтобы на основе описания мышления Карла Маркса построить представление о мышлении вообще и о техниках, применимых, в том числе, к другим объектам. Отсюда все эти элементы конструкции, сложный объект, выделение сторон, связи между ними, последовательность обхода этих сторон, выражение всего этого в знании, антиномичность ситуации…

Потому что, обратите внимание, у Карла Маркса в первом томе товары продаются по стоимости, во втором они продаются не по стоимости – фиксируется некоторая парадоксальность мышления. Эта парадоксальность схватывается и конституируется как важнейший элемент мышления вообще. Но задача заключается в том, чтобы оторвать все это от эмпирического материала и перенести на другой материал. Сформировать обобщенную технику. Следовательно, все эти понятия стремятся к обобщению. Отсюда, на мой взгляд, достаточно объясним переход к установке на перевод этих технических приемов мышления из одной области в другую. С целью построения общих представлений о мышлении. В какой-то момент воспроизведение и реконструкция специфических схем и принципов содержательного описания политэкономической формации капитализма превращается в анализ и описание общих характеристик этих объектов и способов разложения и собирания знания. Поэтому, когда Георгий Петрович говорит, что: «схема многих знаний является для меня основополагающей», и фиксирует базовую ситуацию антиномичности мышления, то вслед за этим становится совершенно понятно и объяснимо, что принцип обхода сторон сложного объекта и собирание результатов этого обхода в системе теории и оказывается ключевым вопросом технологии мышления. То есть, грубо говоря, то, что впоследствии получило название синтеза знаний, в тот более ранний период – конец 50-х годов – получило название «конфигурирование», как ключ к обобщенной технике мышления. Маркс удачно осуществил процедуру разложения на части этого объекта, обхода этих сторон и установления связи в теоретической действительности по отношению к одному объекту, но это с таким же успехом применимо к любому другому мыслителю, достигшему результата, по отношению к любым другим объектам.
Кстати, здесь же лежит и вот эта странность метода восхождения от абстрактного к конкретному, о котором вы меня когда-то спрашивали. Фактически, что утверждается? Что, имея дело с особым классом объектов, вот этими органическими сложными объектами, мышление проделывает работу по разложению этого объекта на части-элементы-единицы, или, как любил говорить Выготский, клеточки. А потом, выстраивая последовательность обхождения этих частей и собирание их уже в образе этого объекта, мышление движется от наиболее абстрактных характеристик к все более и более конкретным. Слова «абстрактное» и «конкретное» здесь употребляются несколько иначе, чем в обыденном языке.

Потому что конкретное представление отличается от абстрактного тем, какой объем этих процедур пройден от отображения отдельных сторон объекта к сторонам, все более и более соответствующим именно этому объекту. К синтезу, схватывающему его разные стороны. И в этом смысле более конкретному, потому что – отражающему его специфику.
Не буду сейчас говорить о развитии. Потому что, скорее всего, придется поговорить об этом еще попозже, остановлюсь еще на одном, пятом, моменте, который мне кажется важным.
Ковалевич Д.: Вы имеете в виду о развитии мышления?
Щедровицкий П.Г.: О развитии вообще. О том, как оно там эволюционировало в понимании кружка в этот период. Хочу затронуть еще один пятый аспект. Просто обращу на это ваше внимание. А именно на то, что само представление о форме и содержании, которое не является ноу-хау ММК и достаточно последовательно используется в философской традиции много столетий, при таком заходе сильно усложнялось. Поскольку от простой оппозиции форма-содержание, фактически, они вынуждены были перейти к такой сложносоставной конструкции, при которой форма рефлексивно схватывала содержание. То есть получалось, что это не какая-нибудь форма, а форма, фактически отображающая и схватывающая тип того содержания, с которым они имели дело.
А вот вторая сторона, объектная часть, с самого начала рассматривалась, как содержащая в себе некую форму. Ну, как минимум, форму исходного разложения сложного объекта на части или элементы. И получалось, что форма и содержание существуют не как голая оппозиция, а как, с одной стороны, содержательная форма или содержательно ориентированная форма, а с другой стороны – как уже оформленное в любой точке содержание. Или уже структурированный объект. Объект, структурированный той или иной первичной процедурой мышления. Мне кажется, что вот эта специфика теснейшим образом связана с последующей интерпретацией объекта как элемента системы предмета – о чем мы говорили в конце прошлой лекции, когда фактически предмет (или предметная организация в широком смысле слова) охватывает объект и включает его внутрь себя в качестве некоей организованности. Эта идея, гораздо более поздняя с точки зрения истории ее возникновения, конечно, появляется раньше, и появляется она раньше в силу такой многослойности отношения формы и содержания.

Я прочитал между этими лекциями статью Розина (1), в которой он указывает на то, что представления о конфигурировании нельзя рассматривать в отрыве от эволюции системных представлений ММК. Я, в общем, склонен с ним согласиться, что в некотором смысле системный подход в ММК, возникает во многом именно из техник конфигурирования, из задач конфигурирования и сам по себе является своеобразной метатехникой, отвечающей на вопрос: «Как работать с разрозненными знаниями.

Как соотносить друг с другом разрозненные знания, полученные на основе разных средств, в разные исторические периоды и по определению отражающие разные стороны объекта?». Т.е. фактически системный подход, это метатехнология, отвечающая на вопрос, каким образом маркировать в некоем поле знания, различные знания, с самого начала относящиеся и относимые нами к разным сторонам и разным способам «поворачивания» объекта.