|
|
||||
|
сайт для со- |
 |
-беседников
|
||
|
|
||
|
|
Часть
первая
третья глава |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
С приездом Герофилы братья редко
оставались один на один. Когда такой момент выдался, Тезей сказал Поликарпу:
- Я постараюсь ввести в Афинах культ Афродиты Небесной. - Хочешь приучить своих афинян к культу для избранных, - улыбнулся тот. - Избранных только и можно объединить по-настоящему. - Слышу речи Герофилы... Однако твои палконосцы лучше понимают народную Афродиту. - Афродита площадей, это доступно всякому, - возразил Тезей. - Но и понятно. - Поликарпик, общее и так есть у всех… Говорить об этом каждому, все равно, что обманывать… Ему это и без тебя доступно. Тут не надо ума, чтобы понять друг друга. Эта мысль Поликарпу понравилась. Ему ведь тоже было свойственно увлекаться. Однако он опять возразил, скорее, правда, для того, чтобы уточнить сказанное Тезеем. - Понятное всем без труда тоже объединяет. - Делает одинаковыми, Поликарпик. Слепляет в комок, а не собирает. - А знаешь, - дал себе свободу и Поликарп, - Герофила во многом права... Глядя на нее, я вообще думаю, что женское стоит в начале всех начал… Оно первично. Мировая душа, откуда все пошло, обязательно женственна. - Тогда мы-то с тобой что такое?.. Откуда взялись, Поликарпик? - От нее же, - уверенно заявил младший брат. - От нее отделился Дух... Она произвела его из себя. - Родила, значит... |
- Конечно, - продолжал Поликарпик,
все более увлекаясь. - И Дух возник для труда. И теперь уже существуют
два начала. И томятся они друг без друга.
- Ты рассуждаешь сейчас, словно пророк. - Да, - остановился Поликарп, - пожалуй... Послушай кто нас сейчас со стороны, подумают, что мы с тобой сумасшедшие. - Это про тебя подумают, Поликарпик, - рассмеялся Тезей, - я сейчас только слушаю. - Герофила бы сказала: пусть думают... И Поликарп, который не мог так сразу спуститься с неба на землю, продолжал свое: - Может быть, оттого, что нас так много, мы ничего не можем наладить? - вздохнул он. - Представь, во времена Крона людей было мало, и задачи были проще. И любили они друг друга естественно, как душа любит душу. Оттого и говорили про них: золотой век. И тогда не было обыденного, - воодушевляясь, продолжал он. - Обыденное появилось тогда, когда группы людей стали отделяться друг от друга. Пространства, образовавшиеся между ними, и есть обыденное. - Хорошо говоришь, Поликарпик, - усмехнулся Тезей. - Да… - Поликарп согласно кивнул старшему брату. - Мы с тобой, как весы. То ты опускаешь свою чашу, то я… - Не боги мы с тобой, Поликарпик. - Не боги, - повторил младший брат. - Ах, - вырвалось у него, - этот вечный грех творящего смертного... Творение - благо, но нам ничто не дано завершить. Так, когда уже ничего не прибавишь. Сиди, понимаешь, и любуйся. |
- И оно тоже будет любоваться
тобой.
- Нет, затем оно будет меняться, но только само. - Значит, толчок все-таки нужен. - Нужен... Вводи свою Афродиту Небесную. Так беседовали друг с другом молодые мужчины. У женщин же состоялся иной разговор. - Что ты собираешься делать с Тезеем? - спросила Лаодика. - Что ты имеешь в виду? - То, что у вас произошло, не меняет твоих планов? - Нет, не меняет. - Значит, ты скоро уедешь? - Да, но я оставлю здесь часть себя. - Сама уедешь, а часть себя оставишь, - уточнила Лаодика. - Ты хочешь, чтобы я вся здесь осталась? - Нет, не хочу. - Ты считаешь, что я в чем-нибудь не права? - Нет, не считаю… Каждому свое. - Есть ли свое у каждого? - Ты считаешь, если кто-то сидит на месте, то он обманыва-ется в том, что у него есть что-то свое. - А если он у этого своего сидит, как на цепи. - Но человеком он остается. - Я не хочу быть таким человеком… Ты-то можешь понять. Ты бросила все и остаешься со своим Поликарпом. Но разве ты не можешь понять, что любовь - это сама внезапность и сама свобода? |
|
И… И… Она подхватывает человека,
но потом человек становится тяжел для нее, и она его оставляет. Нас
притягивает к жизни земной, а любовь не от мира сего.
- Но мой муж находится в этом мире, потому и я нахожусь, где он. - Можно подумать, что ты при этом не порабощаешь его собою. - Я его и защищаю. - От чего? - От всего… В том числе и от того, как люди устраивают свою общую жизнь. - Да, - по-своему согласилась Герофила, - любовь - враг этой жизни. - Как можно судить о том, что не от мира сего? - Об этом не надо судить. Это надо чувствовать... Ты бы подумала, почему семья - кирпич в стене общества, а любовь все-таки нет. - Разве избавишься от текущего, передвигаясь с места на место? - В какой-то степени… И… - Герофила улыбнулась, - на одном месте долго не любится. Привычки мешают… Передвигаясь, ты больше свободен… И любовь свободна. - Неужто, все это правда? - Лаодика, не мне тебе говорить, что по-своему женщина менее правдива, чем мужчина. Так уж устроилась жизнь. Но зачем лгать самой себе. - Чувство мешает лгать. - Правильно, - согласилась Герофила, - значит, тем более: любовь может быть только свободной. - И потому надо двигаться по этой земле? - Вы с Поликарпиком тоже здесь долго не задержитесь. - Но я просто следом за ним поеду… И вообще, - добавила Лаодика - первоначало мира было мужским. |
- Потому он такой и неустроенный.
- Он такой, какой есть. - Вот и выходит, - вздохнула Герофила, - ты женщина, а я дева. И Лаодика тоже вздохнула. - Может быть, в каждой из нас дева спорит с женщиной, - предположила она. Странно, что то и дело возражая друг другу, говоря о разном, эти две женщины прекрасно понимали друг друга. Но надо же и голову поднять От женского загадочного лика К рисункам неба, где пустынно, дико Для глаз земных, где чопорная знать Светил о нас и не желает знать, Не надо ей... Но, может, лишь до срока? Ах, этих глаз земная поволока! Попробуй у нее меня отнять. Расплавленный, охваченный всецело И сладостью, и жарким зовом тела... Вот выбрался... И над тобой опять Простор небес - пустынная дорога. И чем тогда, скажите, ради бога, Рожденному пустоты заполнять? Собрались у Геры. Вроде, даже не на совет богов, а просто в гости. Просто в гости - в покои царицы бессмертных. Но повод для совета тоже был. Гера настояла-таки, чтобы Фетиде по полной форме справлялась свадьба с Пелеем. |
И конечно же, сам собой встал
вопрос: кого приглашать. Казалось, кого захотят, того пусть Фетида с
Пелеем и приглашают. Но Пелей не бог, а герой. То есть, неведомо что.
Он, вроде бы, и выше человека, но в сравнении с богами - ничто... Конечно,
это с одной стороны: если герой ведет свое происхождение не от тебя,
а от другого бессмертного, тем более - от бессмертной.
Когда же ничто (герой) имеет к тебе прямое отношение, то выясняется: не такое уж оно ничто, кровь твоя. А разве можно не считаться с твоей божественной кровью. Ну, не с кровью, так с духом, поскольку крови в тебе, существе высшем, как бы и нет. То есть, если хочешь - то есть. Когда не хочешь - нету. Тут и запутаться легко. Правду говорят: свяжешься с этими людишками, и возникает масса затруднений. Даже для богов. В теории вроде бы не должно затруднений быть, а на практике - возникают. Словно от людей всякие их нестоящие мысли, смешные желания и глупости всяческие способны передаваться бессмертным, как болезни. Ах, какие роскошные бывают на свете глупости. И как их порой не хватает. Впрочем, речь не только и не столько о свадьбе Фетиды. Смотри шире. Теперь богам всяческих рангов опять позволено вообще хороводиться со смертными. По трактирам их ходить без всяких божественных заданий, в постель к ним заваливаться; без всякого там тумана и золотого дождя. А то придти в гости и в постель не заваливаться. Или заваливаться не сразу. Поморочить их сначала всяческими рассказами о могучей беспечальности бессмертных, поглядеть в их ошарашенные глазенки, что хочешь, делай, и ничего тебе за это не будет. |
|
Дозволенное, правда, становится
пресноватым. Даже приключения эротические. Но, во-первых, дозволенное
пресноватым становится не сразу. Во-вторых, эротическое, если и приедается
в общении с людьми в какой-то момент, однако спустя некоторое время
опять становится притягательным. Если вообще эротическое может бессмертным
надоедать. Боги подобного что-то за собой не замечали... Так что гуляй,
пока можно.
Ведь обратный поворот, запретительный, может случиться в любую минуту. У Зевса не залежится. В мысли царя бессмертных, конечно, если он не хочет, не проникнешь. Однако обычной божественной проницательности и не зевсового священного наития хватает, чтобы пред-видеть: концу быть. Непроизнесенное между богами тоже как объявленное, чего не понять бессмертным. Подумали и - вроде посовещались. Вслух же это не обсуждалось, вслух собирались обсудить, кого все-таки из смертных пригласить на свадьбу. Муза Калиопа (олимпийцы собрались по-свойски, с женами и детьми) вдруг опередила всех: - А я приглашу Орфея. И все испортила, нарушила божественную задумчивость, небесную тишину. - Этого-то зачем? - немедленно заупрямился покровитель искусств Аполлон. - Сыночек он мой... И божественный певец, - скромно и счастливо объяснила муза эпической поэзии. - Сы-но-чек, - недовольно передразнил ее водитель хоровода муз. - |
Этот твой сыночек твердит "Аполлон,
Аполлон", а смотрит мимо меня. Словно меня и нету. Словно он имеет
в виду кого-то другого. Говорит "Солнце", но видит не Гелиоса.
Он и мимо него смотрит. Куда, я спрашиваю? И отвечаю. Такому богу, как
я, нет труда предвидеть. - Аполлон произнес это последнее небрежно,
легко и просветленно. - Он выступит против порядка, заведенного богами.
Он склонен думать, видите ли, что хаос все создает. Все из хаоса выходит
и в хаос же возвращается… Певческие бредни.
- Однако есть же что-то в хаосе, если посмотреть не предвзято, - откликнулась Эрато, муза эротических песен и свадеб. - Дура, кобылица парнасская, - рявкнул Зевс, который до этого довольно благодушно и даже с хитроватой поощрительностью взирал на собравшихся. - Опять что ли на свадьбе через край хватила? - Урания, астроном и математик, и та молчит, а эта…, - заметил пристроившийся к своему венценосному отцу Арес. С недавних пор он вошел во вкус, то и дело стал выступать на божественных сборищах. - И ты заткнись, - не внял ему отец. Эрато сложила свои пунцовые губки в обиженный цветочек, а Арес проворчал: - Заткнись... Забыли, как расплясались под музыку Орфея. Он вскочил и, взмахнув руками и передразнивая, показал, как, глупо покачиваясь, боги танцевали. - Ты тоже здорово приплясывал, - напомнила Аресу Артемида. - Это же прекрасно, - вступилась за Орфея Амфитрида, прибывшая сюда вместе со своим Посейдоном. - Танцы, - мечтательно произнесла она, - да еще на свадьбе... |
- Для свадьбы хорошо, - согласилась
Гера.
- Разве я про то, - отозвался на слова жены Зевс. - Пусть приходит... Я совсем про другое. Но в голосе его все еще поколыхивалась угроза. - А кого позовешь ты? - спросила Гера мужа, несмотря на то, что он еще не остыл. - Кастора и Полидевка, - вырвалось у Зевса. Боги замерли. Кастор считался сыном Зевса и Леды. Той самой Леды, к которой нынче зачастил по старой памяти владыка бессмертных. Как-то сейчас разразится Гера. Надо же, даже Геракла своего Зевс не вспомнил. Однако Гера спокойно поинтересовалась: - А почему двоих? - Потому что братья, - буркнул всецарь, не без осторожности поглядывая на жену. - А я приглашу Геракла, - буквально пропела Гера. Тут-то боги так и ахнули: вот те на, выходит, не столь уж нелепы слухи, что Гера влюбилась в своего врага Геракла. - А ты кого позовешь? - Амфитрида обратилась к мужу, чтобы смягчить впечатление от скандального заявления всецарицы. - Идаса и Линкея, - не задумываясь, сказал Посейдон. - Я думала… Тезея, - огорчилась Амфитрида. - Он же двоих выставляет, - боднул в сторону Зевса царь морей. - И близнецов, между прочим. - Тезея с ними не сравнить, - настаивала на своем Амфитрида. - Пусть один, да Тезей. |
|
- Нет, - замотал косматой головой
Посейдон, - он непослушный... непочтительный. Если хочешь, сама приглашай
своего любимчика.
- И приглашу, - сказала Амфитрида. - Я позову Тезея, - объявила она. - Я - Автолика, - вставил Гермес, который обычно отмалчивался. - Сплошные аргонавты - заметила Деметра. - Автолика стоит ли приглашать, - усомнилась Урания, лю-бившая строгость и порядок цифр, - он же - хитрец, всех нас перессорит. - И среди богов найдется, кому всех нас перессорить, - не без значения произнесла Гера. Она, конечно, имела в виду Эриду, но никто не стал вникать в смысл ее слов. - А какой у него паршивец внучек Одиссей растет, - вставил Дионис и даже зажмурился от удовольствия. - Пелей тоже паршивец, - заметила Афина неодобрительно. - Пелей разве паршивец, - пренебрежительно отмахнулся Дионис, - глаза выкатит и - га-га-га… А Одиссей хитроумный паршивец. Этот заставит всех повертеться. Правда, Гермес? - похвалил Дионис автоликова внука. Гермес улыбнулся задумчиво и нежно. - Стоп! - прервал разговоры Зевс. - Много в хитрецах вы понимаете… Тезей, Тезей, - покачал он головой. - Ну-ка, прокрутите подвижные картинки. На стене покоев Геры вспыхнул четырехугольник. На подвижных картинках возникли Тезей и Поликарп, и перед богами прозвучала вся их последняя, известная нам, беседа. |
И о том, что по-настоящему можно
объединить только избранных; и о том, что общее у всех есть, а надо
особенное; что общее, конечно, собирает людей, но собирает-то не лучшим
образом; и про мировую душу, которая чем-то смахивает на хаос Эрато,
к тому же женственную; и про обоюдное томление души и какого-то духа;
и про золотой век Крона, свергнутого нынешними богами.
Женщины, Лаодика и Герофила, тоже в свою очередь появившиеся на картинках, разумеется, болтали про любовь; и почему-то она у них враг жизни; и привычки им, мол, мешают; и благодетельствование, в высшей мере принадлежащее богам, чуть ли не обман; и что любовь должна быть свободной; и на цепи они (мок-рохвостые курицы!) сидеть не хотят, пусть и на священной... - Умствующие... Вот где хитрецы-то, - мрачно произнес Зевс. - А там у них еще Одеон с Мусеем, - подсказала Зевсу дочь его Геба, которую давно не было слышно в собраниях богов. - Умствующие, - еще громче определил всецарь, поглядывая на Эрато. - Этих афинских умствующих рассеять, чтобы на одном месте не собирались. Слышишь, Гермес. Гермес показал глазами, что слышит. - А Тезея я все равно позову, - отчеканила Амфитрида. - Да пропади он, твой Тезей, я не о нем, - огрызнулся всецарь. - Я совсем про другое. И из-под лохматых бровей он опять грозно глянул на Эрато. - Давайте лучше про женщин, - предложил Дионис. И одной этой фразой направил застолье богов в русло, куда с тех пор так легко соскальзывают все беседы. - Опять ты… - воспротивился было Зевс. |
- Ничего не опять, - объяснил
бог всяческих вин и экстазов, - я про то, чтоб на свадьбу пригласить
земных женщин со всякими их штучками.
И он повертел ладонями, словно охватывая ими что-то. - Фи! - брезгливо поморщилась Афина. - Вот вы всегда такие, - вскочил со своего места Дионис. - Жалуетесь, что не дают вам, богиням, развернуться, и готовы своих земных товарок не подпускать кое-куда, выталкивать... Среди богинь обозначилось протестующее движение. Правда, оно направлялось не только на Диониса, а и в сторону Афины. Среди гостей Геры не присутствовали ни Эос, ни Эвринома, ни даже Фетида. Невесте нечего делать на подобном собрании. Оттого еще и не пригласили ее подруг. К тому же их вполне заменяли некоторые из муз. - О, дивная, - передразнила влиятельную дочь всецаря простушка и насмешница Талия, имея в виду, что так в Аттике обращаются к Афине, - ты, наверное, пригласишь Асклепия. И музы откровенно расхохотались. Среди богов ходили упорные слухи, что Афина тайно сошлась с молодым Асклепием. - Любовь у нее не свободная, а голодная, - фыркнула Эрато. Афина пропустила мимо ушей эти ее слова. - Асклепий сам - бог, его и не надо приглашать, - надменно заявила она. - Самих-то олимпийцев, конечно, не надо приглашать. Все мы здесь, - рассудила Гера с нажимом в голосе. - Остальных богов столько, что не наприглашаешься. Этого ее гости тоже как бы не расслышали. |
|
- Я приглашу охотницу Аталанту,
- сказала Артемида.
В этом звучал еще и вызов Дионису. - Защитницы целомудрия, - презрительно обронила Эрато. Это относилось к Афине с Артемидой. И никому не приходило в голову специально пригласить и иных божественных коллег. В частности, Эриду, что в последствии сильно сказалось и на самих совещавшихся сейчас бессмертных, и на героях. И тут Гермес, словно проснувшись, спросил Зевса: - Кого прогонять-то? Всецарь непонимающе уставился на него. - Ну, там, в Афинах, - объяснил Гермес, - там, где рассеивать-то надо. Кого от кого отделять-то? - А, - отмахнулся могущественной божественной дланью всецарь, - любую половину. Рожденному пустоты заполнять Тем, что тебя поставит над тобою... Ты волен это объяснять судьбою, А можешь и никак не объяснять. Известное не трудно приподнять. А там что манит, снова беспокоя? Живешь и все: занятие такое, В суть не вдаваясь, проще перенять? Взрослеем мы, а жизнь - всегда дитя. Вне разума… Сердясь или грустя, Имей в виду и это... Даже в гриме Мы - на подмостках изначальных сил. Ты прав, раз в мир брожение вносил Пусть даже обольщеньями своими. |
А через несколько дней в афинскую
гавань Фалеры вошел финикийский корабль, "Амурру". Надписи
такой на нем не имелось. Тогда как-то не принято было это. На человеке
же не пишут его имени. И никаких официальных бумажек о том, что такого-то
называют так-то, никому еще тогда не выдавали. Поскольку всякий в те
времена находился на виду у всех. И понимал это, и себя самим собой
чувствовал. Нам ведь только еще недавно казалось, будто, как его, слово
забыл... Ах, да, прогресс… Будто двинулся прогресс некогда навстречу
человеку. Тому, кто еще не родился. Впрочем, подобная мысль приходила
в голову и некоторым древним мудре-цам, которые стихийно, то есть, куда
более сердцем, чем мы, приспосабливались к миру, чуяли, что воспринимаешь
его лучше всего диалектически. И если есть у нас с ними какие-то общие
заблуждения, то одно из них - про прогресс, направленный на человека.
Который еще не родился... Пожалуй, нельзя совсем отказываться от понимания
поступательного движения истории, открывающегося нам в опыте. И впрямь
двинулся этот, называемый прогрессом, вроде, по означенному адресу,
но таким каким-то окольным путем, так как-то навыворот, что всякий раз
ему заблудиться недолго. И опыт, оглянешься, все идиотский какой-то.
Дурацкий опыт. И не к человеку двигались, а каждый раз, по-разному,
- от него. Тут уж и спорить не о чем. Только на бумажки всех успели
записать. Всех ли?
В те же времена не надо было выдавать человеку бумажку с его уважаемым именем. В те времена всякого человека, да и другое многое, просто так помнили. И на кораблях ничего не писали. Рассмеялись бы, предложи кто такое. Может, и на коровах имена писать? Имелись ведь имена и у скотины. И клеймить еще не начали животных. По крайней мере, в Древней Греции. Если раба какого-нибудь... Да, клеймили. А корову... Любой хозяин разглядит, если какая из коров не вернулась с пастбища. Тогда люди были как-то более глазасты. И более ушасты тоже. |
И афиняне просто знали: "Арго"
есть "Арго", а "Амурру", получается, есть "Амурру".
И еще получалось, что приплывший корабль прямо к ним и направлялся.
Поскольку в переводе "Амурру" означает "Запад".
А афиняне, да и все греки, по отношению к финикиянам жили на западе.
…Финикийский "Амурру" возвращался домой из далекой Иберии, которая прячется за этрусским сапогом, где владелец судна наторговал олова, необходимого для изготовления особой дешевой бронзы. За тем, что дешевле, и на край света сплаваешь. Однако, то ли местные прибрежные племена олова недостаточно припасли, то ли спугнули финикиянина разбойники, но всего своего товара на этот металл он не обменял. У него оставалось еще много мелкой посуды из непрозрачного стекла, которое научились изготовлять только на его родине, и шерстяных тканей особенных, лилово-красных и лилово-синих. Такой способ окраски придумали в Финикии, используя морских моллюсков. Из подобных моллюсков и другие умели добывать красители, но только красные. Финикийские же цвета, тона и оттенки у других, в частности, у греков, не получались. Новые виды краски были очень удачными, однако, не годились для перевозки. Тогда изворотливые финикияне наладили ввоз к себе дешевой, некрашеной шерсти с востока. А сами ткани только окрашивали. И потом меняли на зерно, металл и керамику. Обменянное тоже пускали в обмен. На том и зарабатывали. Владелец "Амурру" сначала намеревался сбыть остатки товара где-нибудь по дороге на островах. А то и на самом Крите. Однако в какой-то момент так его заморочили, верно, боги, что потянуло его на сладкое. Просто мочи нет, как потянуло. И захотелось ему аттического меду, прямо со знаменитой горы Гиммет. И свернул он к Афинам. Благо там, рядом с Гимметом, и серебряные рудники имелись. Как только стало известно, что финикийский корабль "Амурру" вошел в фалернскую гавань, Герофила засобиралась в дорогу. В мегароне Тезея появился Мусей. |
|
Остальные уже были на месте: и
сам молодой царь, и Поликарп с Лаодикой. Все, кто находился здесь в
первый вечер пребывания великой пророчицы в Афинах. Внезапность расставания
обостряла печаль и так сопутствующую разлукам. Эти сблизившиеся люди
то принимались горячо обсуждать что-то, то затихали, в общем-то, и не
стремясь скрыть это всепронизывающее чувство. Чувство печали, в которой
пряталось предчувствие будущего.
Герофила принялась рассказывать об Азии, неведомой для многих тогдашних греков, расположенной за морем, на востоке, неразумно гигантской, уходящей в фантастически неизмеримые дали и пропадающей в них. Конечно, речь зашла и о финикиянах, благо на их корабле покинет Аттику Герофила. Посмеиваясь, рассказывала она, как эти оборотистые торговцы скупают девственную шерсть у скотоводов в азиатской глубинке и в ближней Азии, и на Крите. И о том, что окрашенные ткани продают втридорога. - Красильни и у нас есть, - вспомнил Тезей, как мальчишкой плавал с дедом на Эгину и видел там собранных в одном месте рабов, как раз занимающихся окраской материй. - Если нашего грека расшевелить, - охотно подхватил слова Тезея Мусей, - за него трех финикиян выменять можно будет. - Не очень-то, - усомнилась Герофила, - финикияне мастера и из денег деньги делать. Там не только отдельные хозяева в долг деньги под проценты дают, но и целые общины. Такого представить себе в мегароне афинского царя не могли и очень таким делам удивились. Герофила принялась описывать и Вавилон, где воины не расходятся по домам и обедают вместе со своим царем, где круг делят на триста шестьдесят частей. |
Увлекшись, вспомнила о Египте,
его гигантских пирамидах, построенных очень давно, об ученых жрецах,
хранящих массу необычайных тайн о земле и небесных светилах, рассказала
о прозрачном стеклышке, которое, если его к чему-то приблизить, увеличивает
всякую вещь во много раз, о серой маленькой стрелке, всегда показывающей
в сторону большой северной звезды.
Больше всех, слушая, волновался Поликарп. Это было очень заметно, и Тезей с улыбкой объяснил: - Наш Поликарпик иногда скажет такое хорошее и умное, что сам себе не верит... И считает, что об этом он уже от кого-то слышал, но позабыл от кого. Он потому-то и дом оставил, чтобы узнать, откуда к нему приходят мысли. Сейчас, наверное, думает - от египтян или от вавилонян. Герофила продолжала рассказывать: - И в Азии есть свои пророчества… Вот одно из них: южный ветер одолеет северный, и придут люди с востока, и повернется страна, как гончарный круг, и смятение будет повсюду… - Так туда же сейчас надо ехать! - воскликнул Поликарп. - Ведь можно опоздать. - Вот и поплывем вместе, - предложила Герофила. Поликарп засмущался и притих. - Не могу, - вздохнул он, помолчав, - я нужен Тезею. Как же с народовластием… - Что ты, Поликарпик, - мягко остановил его Тезей, - плыви, милый. Мы тут без тебя управимся, не думай. И сказал так еще потому, что всегда внутренне был настроен никому не причинять неудобств. Ему самому это мешало в первую очередь. - А ты? - спросила Герофила Лаодику. |
- Я туда, куда и мой Поликарпик,
- просто ответила Лаодика.
Вот она, еще одна проделка Гермеса. Так вот решилось и еще одно важное дело, сразу всех опять возбудившее, и печали прибавилось в мегароне.... Среди ночи Герофила, припав к Тезею, расплакалась. Он лежал, осторожно, не двигаясь, чтобы ей не мешать. Обильные слезы Герофилы растекались по его коже. Отрыдав, Герофила коротко и виновато вздохнула. - Вот и все, - сказала она, поднимаясь. - Может быть, тебе остаться? - спросил Тезей. - Кто же тогда будет Герофилой, - ответила женщина - ... Нет, я бы и смогла стать твоей женою... Или кому-то еще… Я-то смогла бы, но сможет ли моя любовь. То, что внутри меня, поднимает в дорогу... Понимаешь? - Пробую… - Ты должен понять... Ты ведь такой же странник, как и я. Ты тоже нигде не приживешься, ибо тебе дано больше, чем надо для того, чтобы где-то укорениться. - Похоже, ты разбираешься во мне лучше меня самого. - Знаешь, почему женщина так хочет отнестись к тебе по-матерински? - Почему? - Оттого, что ты странник в этом мире. - Неужели мы с тобой совсем не нужны этой жизни? - удивился Тезей. - Мы-то как раз ей нужны, - объяснила Герофила, - но как нечто, приходящее из-за ее пределов. Потому-то и нет у нее к нам тепла. - Неужели она так жестока?.. - Жестока от беззащитности, как ребенок. - Про меня это твое пророчество? |
|
- Про то, что и ты странник?
- Да. - Тут не надо быть пророком. - А что ты мне могла бы напророчить? - Самое лучшее - быть любимцем богов. - В любимцы я не гожусь, - рассудил Тезей, приподнимаясь. - Отчего? - возразила Герофила. - Женщины-то относятся к тебе по-матерински. Ты познаешь и саму Афродиту. - И буду, наконец, счастлив, - оживился Тезей. Герофила даже рассмеялась. - Того, кто не хочет или не умеет быть счастливым, и за уши не притянешь к ощущению счастья. - Значит, счастья не будет, - спокойно согласился Тезей. - Мы не будем счастливы. Но нам дано знать, что такое счастье… Бывают минуты, когда все в тебе как открывается: в любви или когда рождается песня. В такие моменты и умереть не страшно... Конечно, такие моменты проходят, эта жизнь берет свое, и опять боишься смерти... Но ведь было... Тезей опять видел, как наполняются светом глаза женщины, озаряя весь ее облик, сияющую ее плоть. Теперь ты всю жизнь будешь видеть меня, - сказала Герофила, - даже с закрытыми глазами.... Цвет славного города Афины собрался у гавани Фалер. Толпились и горожане приблудные: певцы, музыканты и плясуны да мелкие служки, объединявшиеся и вокруг старого храма Диониса, и вокруг нового святилища Аполлона Дельфийского. Были среди провожавших и носители бесспорных, хороших родословных. Во-первых, все юноши и девушки, с кем Тезей плавал на остров Крит. Во-вторых, сподвижники молодого афинского царя, успевшие побывать с ним в первых аттических походах против Полланта и его сыновей. Много было и простых палконосцев. |
Если море подступало бы прямо
к стенам Афин, то из одного только любопытства, провожать Герофилу вышла
бы половина города. Но тащиться в Фалеры…
Что до Фалер, то его жители все поголовно высыпали из своих домов поглазеть на проводы знаменитой пророчицы. Так и получилось: на пристани рядом с финикийским кораблем, готовым отправиться в плавание, стояли отдельной группой хозяин судна, Герофила, Поликарп и Лаодика. Около них - Тезей с Мусеем. Мусей остался рядом с Тезеем, чтобы поддержать своего царственного друга в первые минуты одиночества. Подальше, вдоль стен корабельного дока и верфи, - прибывшие на проводы из Афин. За ними, несколько в стороне, в пространствах между лавками прибрежного рынка рассредоточились жители Фалер. - Я желал бы стать чайкой, - вздохнул Мусей. - Еще налетаешься, - пообещала пророчица. - А что, - весело оживился Мусей, - снаряжу судно, набью его товарами, отплаваюсь и вернусь самым богатым афинянином... Верно? - обратился он к хозяину "Амурру", который направился к сходням, скорее всего, желая поторопить своих новых спутников. - Паук целый год ткет, а одеться не во что, - уклончиво, но и хитровато улыбнувшись, ответил финикиянин. - О, боги, - удивился Мусей, - какие занятные у вас присказки... Скажи еще что-нибудь. - Сказать? - Скажи. - Не обидишься? - Поблагодарю даже. - Пришел верблюд рогов просить, ему и уши отрезали. - Поразительно, - продолжал удивляться Мусей, - совсем не похоже на пословицы наших хитрецов... Куда вы плывете, друзья мои, - вдруг грустно произнес он, обращаясь к Поликарпу и Лаодике. И снова - к хозяину судна. - Значит, не советуешь снаряжать корабль? |
- Почему? Голова работает - пробуй.
- Это тоже ваша финикийская присказка? - Нет, - рассыпался мелким смехом хозяин судна, - это я сейчас сам придумал. - Финикийские головы работают, - усмехнувшись, откликнулась Герофила, - Я ж говорила - даже деньги под проценты ссужать целые общины научились. - Община, община, - покачал головой финикиянин, - община, конечно, хорошо, но лучше бы самому… Без общины… Ах! - он коротко и как-то неожиданно доверительно махнул рукой. Однако этот жест означал и иное. Афинский трубач, державшийся неподалеку, тут же протрубил сигнал молчания, какой всегда звучит на здешних берегах, когда корабль готов к отплытию. Стало совсем тихо. Потом коротко - как прошелестело - прошагала группа афинян во главе со жрецом-глашатаем. Она приблизилась к отплывающим. Опять стало совсем тихо. И тут раздался голос глашатая, речитативом по строчкам он произносил прощальную молитву. Вся пристань негромким, но густым эхом повторяла каждое ее слово. - Поликарпик, Поликарпик, - сокрушенно проговорил Тезей, - братик ты мой любимый... |
| ^^^вверх |
|
с 03 ноября
2010
|
||
| последнее
обновление: 29 март 2015 |