главная
о
лаборатории
новости&обновления
публикации
архив/темы
архив/годы
поиск
альбом
|
|
|
| Виталий
СААКОВ Гуманитарная практика, или к последним плацдармам философии культурологические тезисы |
| конференция "Философия в современном мире", Ульяновск 1999 |
| К пятой годовщине смерти ГП |
| Данные тезисы продиктованы любовью и сочувствием
к философии как к достойнейшему занятию и разумному времяпрепровождению.
Любовь успокаивается в любовании - чувстве, конечно, трепетном, но и только.
Сочувствию, чтобы быть таковым, требуется напряженное участие. И не только
чувств. В этой связи выскажу банальность: исторические экскурсы в философию,
ее анализы и реконструкции - это любовь к философии, пусть даже больше
- благоговение. Я же буду, как минимум, сочувствовать философии, слава
богу, в лучших своих образцах того достойной. Именно поэтому первейшим достоинством философии я считаю ее внимание к человеческим экстремумам - историческим и культурным, экзистенциальным и ментальным, психическим и физическим. Степень и глубина внимания к ним оборачиваются философией и философией: "вниманием не от мира сего" и "причастным вниманием". Внимание "не от мира сего" приводит философию к умиротворению с собой. "Причастное внимание" всегда исходило из мест, не терпящих интеллектуальной спекуляции и праздного суесловия. Об этом "Утешение философией", "Тюремные тетради"... И еще одна банальность: тюремная камера, в прямом и переносном смыслах, есть genius loci философии. Духовное одиночество, клетка, отсутствие воздуха и света, стесненность движений, глухое и демонстративное непонимание... являются, как это ни печально, органичными обстоятельствами философии. Философская мысль и философское слово всегда в ответ на чудовищное обвинение (Сократу ли, Иисусу, де Саду...). Всегда преодоление страдания (Абелярова, Паскалева). |
"Веселая" наука Ницше и "ясно-веселая"
философия Ясперса - улыбка печальная и сквозь боль. Жесткая экзистенциальная
связь философской мысли с отчаянной ситуацией ее носителя только и способствует
тому, чтобы внимать мне философскому слову. Только эта связь и позволяет
ей разгадывать для меня, видеть и предугадывать экстремальные человеческие
состояния. 1. Первый тезис, практически, сформулирован. Быть в мире с собой - фундаментальная ценность, которой избегает философия. Ресурс философии - человеческий экстремум, всякий человеческий экстремум - ее мир. Ресурс же по определению неизбывен. И это задает неизбывность философии в мире и восприятие неизбывной ее экспрессии. Погруженность в экстремумы обостряет все чувства и, постольку, понимание человеческой темы, а в ней - предчувствование глубинных проблем практикования индивидуальной и родовой человеческой судьбы. Поэтому первой практикой философии являлась и является "педагогика" (paideia). Культивируя и развивая ее, философия изобретала для себя и доставляла всем, промышляющим подобной практикой, необходимый арсенал техник(1) . Культивируется философией, разумеется, экстремальная педагогика. В ней уже с античности упаковано все многообразие будущих антропопрактик (а вместе с тем и любых человеческих практик), которые необходимо резко отделять от калейдоскопа практик социальных, остроумно и как бы невзначай синонимичных гуманитарным. Все же, практикование философии не есть род социальной активности, но и не есть социальная пассивность. Это иное. |
2.1. "Иное" формулируется вторым
тезисом. Назначение философии в мире - разотождествлять гуманитарную и
социальную практики. Глядя на практикующего философа, я вынужден различать
гуманитария и социального индивида. Самое поверхностное различие: гуманитарий
отличает себя от социального индивида тем, что идентифицируется с нерешенными
и неразрешимыми проблемами социальной практики. 2.2. Обратная сторона тезиса. Гуманитарная практика, ей же во благо, не институциализируема и не социализируема. Там, где практикование философии хотя бы отчасти совпадает с практикой гуманитарной, не может идти даже речи об институциях философии. Институты, и прежде всего социальные, консервируют философию и, тем самым, исключают ее практику, оставляя ей удел функции (а любая функции значима лишь внутри соответствующей функционирующей организации). Говоря по-другому, превращают ее в "науку", "идеологию", "образование". Тем самым, существование философии мне видится непрерывной ассимиляцией и узурпацией ее собственных практик (вопреки воле и желанию философии) социальными институтами, органами и организмами. Чтобы заострить этот момент: мир социального за счет насильственной институционализации философской практики не так уж редко берет реванш за "унижение", чинимое ему философией (за более тонкое понимание, более глубокое видение, более практичные поступки). Философия, чтобы сохранить себя в лоне своей же практики, вынужденно отступает на "скрытые" плацдармы. |
| 3. Сформулирован еще один тезис. У философии
всегда "в запасе" только один плацдарм (о котором никто, включая
философию, и не подозревает). Другими словами, она не конъюнктурна. Ни
в историческом плане, ни в политическом, ни, тем более, экономическом. Внеконъюнктурность позволяет философии не быть ангажированной историей, политикой, экономикой. В этом смысле философия, точнее философская практика, всегда может отступить на очередной свой последний плацдарм. Вне рамок философской практики он не помышляем в принципе. Что это значит? Это значит: видеть человеческий экстремум - прерогатива философской/гуманитарной практики. Отступая на свой "последний" плацдарм, философская практика оставляет на предыдущем обустроенное пространство для всякого рода социальной активности: историческим, политическим и хозяйственно-экономическим предприятиям, движениям, организациям, а также соответствующим дискуссии, риторике и демагогии. 3.1. Подобное обустройство философией жизненного мира никогда не являлось для нее специальным техническим мероприятием (скорее всего, альтруистическим). И никогда не было ее самостоятельным выбором. Философия, как гуманитарная практика, отлична от любой и всякой социальной практики тем, что не ищет техники как своей судьбы и цели. Не является и ее - техники - законодателем, ни, тем более, конструктором или изобретателем. Не является, собственно, техником. |
И, тем не менее, философия ответственна
за технические превращения, технические перипетии, технические прогрессы
и регрессы в том или ином конъюнктурном промысле человечества (исторических,
политических, экономических предприятиях и авантюрах). 3.2. Непубличное и тонкое занятие человеческим экстремумом (для философии дела сугубо индивидуального, в родовом смысле даже интимного) рано или поздно обнажается перед сторонним взором (а для постороннего здесь один шаг, одно мгновение). Персональная, не терпящая публичности техника становится наглядной. Заострю: философия не может игнорировать подобных обстоятельств и оставаться равнодушной к этим фобии и филии техники (при всеобщей заинтересованности в технике - конструктивной и деструктивной, монтажа и демонтажа, "гуманной" и "античеловечной"). 4.1. "Эти филия и фобия" требует очень жесткого тезиса. Философу, чтобы быть практиком (как не противна эта фигура речи парафилософскому изложению) стоит сделать технический выбор (вроде акта самоопределения). Технический в том смысле, что иного выбора, по-моему, у него уже нет. Будучи катализатором техники во всех ее мыслимых аспектах, философия не может более следовать в отношении техники античной традиции. Первая - педагогическая в ее экстремальном ракурсе - практика вынуждает философию, как я уже отметил, предаваться чуждому, побочному для нее занятию - технике. |
4.2. Космичность техники (в смысле масштабов,
энергии и перспектив) мимоходом производит подспудную для технических
адресатов и открытую для ее агентов метафизическую революцию. Познание
природы вещей - теперь добропорядочная отрасль археологии, т.к. "природа"
(natura) оказалась замкнутой в мире деятельности. Произошла культурная
инверсия: философская практика, в лоне которой культивировались интеллектуальные
технологии (функции и конструкты) оказалась заключенной в corpus технологии
(своеобразную in re техники). Но подобное превращение философия претерпевает
каждый раз, отступая на очередной, "последний", свой плацдарм.
Собственно paideia и tehne есть всегда и всюду производные попыток разрешения
человеческих экстремумов, какой бы стороны деятельности, мышления, истории
и культуры человека они бы не касались. Поэтому, практики paideia и tehne,
строго говоря, не организуемы заранее, в дoлжном масштабе и в нужном месте.
И здесь, для справедливости, следует говорить о педагогике и педагогике,
технике и технике, подразумевая один раз мир социального, другой раз -
мир гуманитарного, один раз социальные институты и культурные жесты, другой
- обнажение и напряжение человека. Исходящий век - век мощной и проникающей экспансии техники во все области и уголки жизненного мира, век генерирования тотального конструктивно-технического отношения. |
| Практикующая философия (если с ней случится добровольный технический выбор) не сможет отныне умиротвориться конструированием и культивированием приватизированных было ею фрагментарных техник "созерцания", "трансцендирования", "рефлектирования"... Иначе попечительство человеческих экстремумов у философии будет отнято. Здесь уже невозможны гипостатические и гипотетические решения. На место философии, как попечителя человеческих экстремумов, претендуют техника и технология. Обе, как знание искусственного, не вчера эмансипировались от "науки наук" и обрели широчайшую практику с собственным квазифилософским обоснованием, метафизикой технического, микро- и макрокосмологией. | 5. Не приняв метафизической революции,
не участвуя в ее переворотах (сознания), философ добровольно лишает себя
гуманитарной практики. Ибо, в этом последний тезис, философский кабинет
и философская кафедра сменились философской мастерской, в которой онтология
далеко не плод озарения, а ближайший продукт работы на знакотехническом
"верстаке", средство - не результат анализа, а вспомогательный
"конструкт", знание - не цель и конечный пункт (истина), а сугубо
"промежуточный момент" технических работ. Спорадические откровения,
профетические увещевания и мистические озарения традиционного философствования
(даже приправленные логикой, онтологией, категорией) отчуждают философскую
практику от заботы об экстремумах человечества. Забота о них требует осуществлять
мышление не только в форме созерцания, но и деятельности. |
Мир мышления как деятельности требует своей метафизики (и здесь есть вакансия традиционному философскому усилию), а равно этики, морали, нравственности (а здесь вакансии для специальных философских усилий), все вместе оправдывающих легитимность природы (сущности и существования мира) внутри деятельности (долга и долженствования). В мире мышления как деятельности царит метод, а технические головоломки деятельности подталкивают к проблеме метода, единственной верноподданной которого является эпистема. Это метафизическое положение утверждает, что боль мира врачевалась и врачуется методологией, его трагедии и драмы сценировались и сценируются ею же, эпистемология (эпистемотехника) удовлетворяла, удовлетворяет и будет удовлетворять его духовный и прозаичный голод. Педагогика и техника, метод и эпистема являются последними плацдармами философии, точнее, философской практики, еще точнее - гуманитарной. |
|
|
||||||
|