предыдущая версия сайта

ГЛАВНАЯ СООБЩЕНИЯ ТЕКСТЫ АЛЬБОМ ЕВГЕНИЙ АРХИВЫ ССЫЛКИ

СКАРЕДА / рассказ, фрагмент 1
Кончался август, и Наталья Георгиевна на сэкономленные и прикопленные за светлое время года деньги решила начать свою подготовку к зиме. Чтоб по скользкому пути и в сумраке так часто теперь непогожего в холод московского неба неверными своими ногами не ходить хотя бы в декабре-январе в магазин за продуктами, без которых не проживешь.
Чай, кофе, сухие сливки, сахар, масло растительное и в пачках, маргарин, мука, французские дрожжи "Момент" на случай, если за хлебом не выйти ("жаль, продавать наши натуральные совсем теперь вышло из моды"), лавровый лист и иже с ним, томатная паста, баклажанная икра, сельдь - тоже в маленьких долгоиграющих банках. И, конечно, несколько коробок "Whiskas" коту Мишке. И, конечно, несколько блоков своих суперлегких сигарет "Ява". И что-нибудь еще, подходящее для хранения в морозилке и на крытом балконе, застекленном в лучшие времена мужем Натальи Георгиевны для внука Вани. Сдабривать крупы и макароны, когда совсем кончатся овощи: на все холода овощей ей никак не припасти - и тяжело, и негде хранить.
Три года назад, когда сама она еще совсем ни о чем не могла думать после смерти мужа, давнишняя знакомая Лина подарила ей сумку на колесиках, назидательно сказав при этом:
- Не вздумай сомневаться. Я знаю, что делаю. Себе я купила другую, а эту всю проверила, все винтики подкрутила. Она жизнью испытанная, удобная и очень устойчивая. Увы, когда-то приходится отказываться от туфель на высоких каблуках, а когда-то и от "авосек" в руках. (Лина дала понять, что помнит про больное правое плечо Натальи Георгиевны). Будешь всякий раз меня вспоминать.
Жизнью испытанную Лину, храбрую Лину, много лет создававшую и выпустившую в конце концов двухтомную книгу о людях Чернобыля, решительную Лину, конвоирующую ее в дни, когда у "их с мужем" банка, занимавшего в середине девяностых по надежности второе место в международном рейтинге, но в дефолт тоже объявленного банкротом, надо было выцарапывать крохи, потому что не на что было бы поставить надгробье мужу, ворчливо-заботливую Лину Наталья Георгиевна, действительно, всякий раз мысленно благодарила, держа ручку и держась за ручку замечательно устойчивого своего транспортного средства.

Нынче она собралась пополнить и припасти, считай, на пять месяцев вперед моющие и туалетные средства. Моющие поэффективнее, пусть и дороже, туалетные - попроще, из наших, они - совсем даже и не хуже, а часто и лучше импортных, при том что многократно дешевле, а запахи хорошего мыла она всю жизнь предпочитала любым духам.
Вкатив левой рукой в лифт коляску, Наталья Георгиевна запнулась на вздохе: "Ну да, конечно, утро еще… Этот "Fa"!". Терпкая остро-пикантная экзотика так ударила в ноздри, что все свои двенадцать этажей она удерживала дыхание. "Как в мужской душевой!" - Наталья Георгиевна развернула коляску к ступенькам на выход, подтрунивая про себя над собой, - "…Освежает и стимулирует ваши чувства!". "Нет, поправила она себя, - "Освежает и стимулирует Ваши чувства"…
Наталья Георгиевна приостановилась, выйдя во двор, напомнила себе, что все-таки нужно не пугать людей своим напряженным лицом, держать форму, и снова удивилась той всегда неожиданной лестничке - причинно-следственной? следственно-причинной? какой? - по которой проникают в сознание те или иные связанности, сцепляются и закрепляются где-то внутри совершенно, казалось бы, далекие друг другу ощущения, представления, образы, соображения.

Вспомнилась хорошая авторша, автор, - Наташа Любомирова, обаятельная тридцатилетняя умница, разговоры с ней пятнадцатилетней давности, когда Наташа приносила в редакцию или к ним домой свои очень интересные философские опусы для очередного номера журнала (их с мужем журнала "Культура и свобода"; "Культура и свобода", а не "Свобода и культура", приходилось не раз Наталье Георгиевне иных тогдашних, эйфорийно принимавших свободу, читателей поправлять).
У Наташи был перерыв между стажировками в Штатах и в Париже. Наталья Георгиевна, в силу своей профессии бывавшая до того времени за границей, но только в странах Восточной Европы, спросила, что больше всего понравилось Наташе в Штатах и во Франции, что из житейского понравилось.
- Культура ароматов!…
Москву в те дни начали стремительно заполнять неведомо откуда взявшиеся разномастные тараканы, в транспорте, того и гляди, подхватишь вошь, невиданную со времен войны, которой Наташа не могла знать. В служебных помещениях и, конечно, в квартирах появились запахи дезинфекции - позднее, как раз когда наш город будет уже буквально захвачен полчищами тараканов, кто-то оч-чень хорошо наживется на сверхмассированных поставках в Россию вонючих антитараканьих спреев. И этого Наташа еще не знала:
- Культура ароматов!…Так хорошо… Всюду пахнет, как и должно в том или ином месте пахнуть. …Это важно… у меня двое мужчин в доме - сын, муж… мама и жена должны хорошо пахнуть…
- Гриша - сын? Это Вы сейчас говорили с ним?
- Гриша… муж, я ему сказала, что буду здесь, нам через час встречаться, вот он и позвонил.

Имя сыночка, чья мама должна хорошо пахнуть, Наталья Георгиевна попыталась вспомнить, но непроизвольно остановилась - ноги устали, надо было опереться на ручку сумки с колесиками, постоять, поскольку в их длиннющем квартале ни в "шаговой доступности", ни в какой другой доступности присесть не на что, если только не на холодные гранитные ступеньки гипермаркета, мимо которого она сейчас идет.

Когда-то своей публикацией в "Комсомолке" она ратовала за открытие в стране хотя бы одного магазина молодежной моды. "Комсомолку" услышали. Огромный магазин построили. Назвали "Молодежный".
По какому-то совпадению, новая квартира, которую получил муж через союз писателей и куда они переехали из коммуналки, окнами смотрела как раз на магазин.
Открытие "Молодежного" часто всплывает перед ее глазами: все ближайшие дорожки от десятка многоэтажек к ближайшей остановке ограждены переносными частоколами, по периметру на половине квартала - милиция, несколько служебных собак. У самой остановки полковник и подполковник с рациями. Автобусы проскакивают мимо.
- Что происходит? Почему не остановился автобус?
- Остановится на Багрицкого. Бегите туда.
- Мужики! Но ведь на работу же людям надо!
Она помнит себя, еще, вроде, молодо-стройную, в рыжем платье женщины элегантного возраста, в высоких чудо-"лодочках", купленных по случаю в мастерской Большого театра, вскрикивающую недоуменно:
- Но ведь так нельзя, мужики!
Она помнит и сдержанно нестрогие лица обоих мужчин с крупными звездами на погонах...
- У нас - приказ, - помедлив, негромко говорит старший.
Она, тоже помедлив, тоже негромко и от необходимости быть настырной осевшим голосом произносит:
- Я все -таки хотела бы понять, что происходит, я - газетчик, втемную не могу.
- Гришин едет открывать магазин.

Ее чуть не вывернуло тогда от спазмы где-то в желудке: на пути Гришина - тогдашнего владетеля всея Москвы - гигантский проспект выпрастывали от общественного транспорта с человеческой мелюзгой.
Добравшись кое-как до своей конторы, позвонила она мужу, остававшемуся работать дома.
- Что-то ты долго трубку не берешь…
- С балкона шел.
- Разгородили наш двор?
- Тебя интересует веселенький частокольчик?…Стоит. Милиция. С овчарками. Созерцаю.
- Ну и созерцай.
Она знала: своим "веселеньким частокольчиком" и "созерцаю" Валентин ее успокаивал: он знал, что с утра пораньше она не стала бы просто так заборчиком интересоваться. …

Очень многие, кто живет в домах вокруг "Молодежного", кто постоянно уезжает-приезжает с ближайшей остановки "Улица Гришина", считают, что названа улица Гришина в честь ТОГО Гришина, хотя это совсем не так. И до сих пор Наталья Георгиевна охотно при случае развеивает это заблуждение - на ТОГО Гришина у нее и теперь аллергия.

В восьмидесятые годы "Молодежный" стал исключительно популярным.
Девушке, юноше, подростку (мальчишки-семиклассники тогдашние, впрочем, как и нынешние акселераты, могли иметь 42 размер башмаков, а мужская обувь всегда была и дефицитна, и дорога) здесь стало возможным приобрести все, чтоб одеть взрослеющего дитятю, как говорится, от кончиков ног до макушки - и сильно дешевле, чем бегая по другим универмагам или по магазинам обуви, одежды.
Тут были изделия и своих очень хороших фабрик, особенно трикотажных, и многих зарубежных - обязательно высококачественные: специалисты по внешним закупкам были - не чета нынешним нашим купцам, приобретающим слишком часто за кордоном бросовый товар по бросовым ценам, чтобы сбыть его нам за полные "бабки".
Молодежно-спортивная мода устраивала и родителей взрослых детей. Сама Наталья Георгиевна сделала здесь не один десяток покупок - для внуков, для мужа, для себя, для дома, для друзей. Не только в округе люди не могли нарадоваться на близость такого магазина. Сюда приезжали со всей Москвы, в том числе и "гости столицы".
Сейчас же несколько раз перекупленный, бездарно, якобы гламурно переперепрофилированный, с непотребными - бешеными ценами, безлюдный, но зачем-то годный кому-то и без покупателей, для Натальи Георгиевны он может быть полезным только своими уличными ступеньками.

Бог с ним, ничего от них и не надо, так же, как и им от меня, бог с ними, пусть отмывают свои грязные деньги, подумалось Наталье Георгиевне, снова двинувшейся со своей хозяйственной коляской к "своему" магазину, - стоит себе дом и стоит. Асфальт вот нынче другой - выровненный, без вмятины, как было, по всей длине параллельно магазину, от дома до остановки. И то хорошо. Четвертьвековая семисезонная лужа, высыхавшая иногда только в середине лета, исчезла. Подстриженная трава справа и слева от чистой дорожки еще топорщится молодо, в каменных вазонах бархотки, на неприхотливом кусточке шиповника у края газона еще два-три розоватых цветка…
От кусточка пахнет насыщенной дождем порослью, влажными ветками, затушеванной городом природой и почему-то горьковатостью гвоздики.
Наталья Георгиевна отступила слегка от кусточка, оглянулась. Прохожих нет. Да и от какого прохожего может сейчас пахнуть гвоздичным одеколоном? И прямо у своей ступни увидела размером с блюдце плотный островок цвета лежалой свеклы из меленьких, типично подмосковных гвоздик.
"Слава Богу, не померещилось…Ну да, под кусточком не косили, кто-то когда-то уронил тут пакетик с семенами, надо идти", сказала себе Наталья Георгиевна, ощутив вдруг, что как после остуды теплом где-то внутри, где, похоже, "солнечное сплетение", обдало ее прежде невозможным чувством признательности и к мелким цветкам всякой живой гвоздички метелками с изысканной горьковатостью их аромата, которые она любила всегда, и к той "Гвоздике", которая в мужской половине страны употреблялась после бритья и "которая еще и против комаров хороша, особенно если у озера или в лесу", с веселой подковыркой добавил бы ее муж.
Ехидничать-то он ехидничал, но когда собирались они в "свою" деревню, - где с рождением первого внука появился у них бревенчатый дом с садом, а вокруг - поля и леса и рядом - озерцо, и хотя был дом столетним, и убухали они за него бывшим хозяевам весь до копеечки гонорар за вышедшую у мужа книжку, и комаров, и мошки там, случалось, налетало тьмы, никогда не пожалели о покупке, - так вот когда они собирались туда, муж, как правило, напоминал:
- "Гвоздику" не забудь, чтоб комары-то тебя не заели.
Плоский флакон с той самой "Гвоздикой" и сейчас стоит где-то среди моющих средств в стенном шкафу. Пять лет нетронутым после смерти мужа стоит, и хотя в деревне теперь Наталье Георгиевне не бывать, не поднимается у нее рука выбросить этот флакон.
"Нет больше того времени. Кончилось навсегда!", попыталась она себе напомнить. Но слова эти, с победительной интонацией произносимые ныне обычно преуспевшими за короткое новое время и чаще всего не успевшими узнать сермяжной правды жизни, людьми, опять рефлекторно отторгло то, что занимало ее сейчас, на полпути от дома до магазина: настойчивые толчки то ли подкорки, то ли памяти, то ли того и другого вместе...

...Почему-то пахнуло "Шипром", некогда поголовно у нас известным. Поэтому муж принципиально "Шипром" не пользовался.

А тебя сейчас обливает чувством признательности? Почему? Зачем?

…Пахнуло и "Белой сиренью", "Серебристым ландышем"… А еще говорят нынешние стилисты-самозванцы, что запахи нельзя запомнить… Впрочем, чего только ни говорят нынче напористые выскочки, ради барышей спекулируя на невежестве толпы, особенно на неопытности молодых… Едва ли не полвека витали в Москве невесомые ароматы жасминов и акаций, да и по всей стране витали. В троллейбусах, в трамвае, в метро. Особенно в московском метро легкими короткими волнами разносились струями свежего воздуха - метро вентилировалось прекрасно. Не то что сейчас.
Ни тем, ни другим сама Наталья Георгиевна никогда не пользовалась.
Припасали в доме для ванн, для нее, только пробирочки с лавандовым маслом.
Почему же, чему же признательность?

Наталья Георгиевна остановилась на последних метрах от магазина, вдруг сообразив: "Поняла!".
Не накидывались тогдашние ширпотребовские ароматы на человека так яростно, как накидываются запахи нынешней моды. Ненавязчивыми были те ароматы.
"Поняла!", похвалила себя Наталья Георгиевна.
Сейчас так пропитываешься в том же лифте или в транспорте чужой "свежестью", что проветриться хочется, а не получается. Вот и защищается организм, включая вместе с реакциями и мозги. Помогает себе определить, насколько терпимы для него запах, вонь, аромат, благовоние.
И правда ведь, за ненавязчивую отдушку "Шипра" имя автора этого одеколона надо бы выбить на скрижалях каменных рядом с именем Коко Шанель.

Ароматами, подобными "Fa", пользуются, заметила Наталья Георгиевна, двадцати-пятидесятилетние городские мужчины и женщины. То есть люди совсем молодые или еще вполне молодые. Над таким омассовлением продаж поработала циничная реклама.
Рекламщикам и менеджменту наплевать на то, что двадцатилетнему человеку не надо освежать и стимулировать свои чувства. Таким вот вздрючивающим, исхлестывающим естество ароматом.
Разве в молодости чувства само по себе не свежи?
Только свежи.
Разве сама молодая жизнь не стимулирует чувств?
Еще как!
В силу порядка вещей юность переполнена чувствами - выше крыши.
В годы первой зрелости сердечная и телесная впечатлительность, как и не ограниченная опытом юная энергия способны в добром и злом, в красивом и безобразном и горы свернуть. И собственную шею свернуть. Страсти юности и без искусственной стимуляции есть страсти-мордасти. А при искусственной? Все большее число двадцатилетних мальчишек и девчонок доводят себя до "юношеской депрессии" с последствиями тяжкими и трудно обратимыми.
А тридцати-сорокалетним разве надо ежедневно с утра стимулировать чувства, когда они, опять же в силу порядка вещей, уже поняли, что с чем едят, и когда сама среда обитания в нынешних перенаселенных городах крайне напряжена - самим ритмом жизни на грани человеческого и нечеловеческого.
В других городах, где ритм жизни более адекватен человеку, зачем женщинам и мужчинам, еще имеющим возможность оглянуться окрест, увидеть-услышать-учуять себя и другого, подхлестывать себя дезориентирующим личность масскультным духом с его духами. Зачем заведомо дезавуировать себя, отказывать себе в своих, именно в индивидуальности бесценных свойствах, включающих именно свою эротичность, свою чувственность, свою душистость.

Романный "Парфюмер", отыскав "парфюм" пробуждающейся женственности, уничтожает ее драгоценный сосуд, убивает красавицу-невесту. И получает за свой творческий беспредел казнь. Это - в литературе.

В жизни же парфюмерные корпорации технологическими отмычками возбуждают в физиологических недрах человека неизбирательную чувственность, организуя химией массовую настройку на перманентную сугубо плотскую чувственность. Настройку на "естественность" случайных связей - на блуд. И бестактной - непристойной - неприличной - хамской эксплуатацией самого сокровенного в человеке, не встречая никакой острастки, извлекают сверхсверхприбыли.

продолжение: фрагмент 2

для сообщений и контактов

архив сообщений
архив текстов
архив альбома