предыдущая версия сайта

ГЛАВНАЯ СООБЩЕНИЯ ТЕКСТЫ АЛЬБОМ ЕВГЕНИЙ АРХИВЫ ССЫЛКИ

СКАРЕДА / рассказ, фрагмент 5
начало: часть 1
Утром, чувствуя всю себя целиком недееспособной, Наталья Георгиевна долго не решалась начать день. Слышала, как в ванной льется вода и перестает литься, слышала и кухонные шумы, и хождение Эльвиры туда-сюда. В комнате же ее - тихо. Будто ничего и не бывало, будто истошный чей-то визг, который и сейчас стоит в ушах, вчера Наталье Георгиевне пригрезился. "Хорошо хоть, что не одной пригрезилось, а в компании с Мишкой", мрачно пошутила она над собой. "Воображение у меня, конечно, бывает, и разгуляется, но не до такой же степени, не до степени помешательства". Обуздывать свое "бурное воображение" Наталья Георгиевна умела и всегда этим про себя гордилась. "Спросить надо у Эли, что там она с собой привезла и зачем так сильно дверь закрывает, а то ведь уйдет она, а ты ни за книгами, ни к компьютеру в комнату не решишься войти. Бред…".
Стала Наталья Георгиевна потихоньку выпрастывать себя из постели. Зашевелился спавший в ногах Мишка, выгнул спину, развернулся, прилаживаясь улечься вновь, улегся клубком, но тут же соскочил на пол, застыл, как храмовое египетское изваяние, глаза кошачьи - сплошной черный зрачок - неморгающе, понимающе устремлены на хозяйку. Не мяукает кот ни требовательно, ни просительно, как обычно, мол, на кухню пора, мол, наполни, пожалуйста, мое блюдце едой.
- Хороший ты, Мишка, умный, пусть черепушка у тебя - сплошь раковины ушные, - вслух сказала Наталья Георгиевна.

- Я скоро ухожу, - ни к кому не обращаясь, в коридоре произнесла Эльвира. И снова своей дверью бум - туда, бум - сюда.
- Я скоро выйду, - сказала Наталья Георгиевна, подумав при этом - как же не хочется сейчас спрашивать ее ни о чем, а отложить разговор нельзя. Никак нельзя. Странная все-таки штука - быт, общежитие.

На кухонном круглом столе раскрывала Наталья Георгиевна новую коробку с сухим кормом для Мишки. Мишка молчком маячил туда-сюда около своего блюдца.
На пороге появилась Эльвира, прическа расстегнута, светлые волосы - по плечам, джинсики, кирпичная маечка до пупка, топленой молочной пенки жакет. "Картинка. Мода-то нынче как заострилась… Но ведь и поздороваться следовало бы. Она ведь вошла, когда я уже здесь, к тому же кто - младшая из нас… Господи, опять "Fa"?… Ну и зануда же я", промелькнуло в терзаемой болью голове Натальи Георгиевны. "Соберись! Соберись! Потому что не ляляканье предстоит - разговор! Соберись!". Ноги не хотели стоять.
- А где "здравствуйте", Эля? Потерялось?
Вертикальная коробка с кошачьим кормом скользнула, накренилась, горошины рассыпались по всему столу и на пол.
- Я знаю, что первой должна была поздороваться.
Наталье Георгиевне стало ужасно досадно - и на себя - "дура я, дура старая", - и "на тупость молодых".
- Рефлекса нет?
- Наверное, - односложно ответила Эля и замолчала, наблюдая, как Наталья Георгиевна собирает далеко раскатившиеся мишкины мясные горошины, а он хрустит теми, что подбирает с полу.
"Рефлексов нормальных у нее, похоже, действительно, нет, другая бы помогла, сама бы понаклонялась или бы уж про веник спросила, веник-то в ванной, а она проход загораживает", ворчала про себя Наталья Георгиевна. А выпрямившись с трудом, не выдержала:
- Рефлекс первой кому-либо что-либо говорить часто в жизни бывает крайне необходим. Вы первой не только "здравствуйте" мне не сказали.
Ей были противны собственные слова. Она остановилась, в горле ком, не чувствуя сил собраться с силами произнести следующую фразу. Выяснить главное. Опустилась в кресло, пережидая, как удушье, отвращение к своей "манере деликатничать" - зачем без всяких здравствований не спросить было, что в комнате шипит, визжит и как это выключить.
Заговорила Эльвира.
- Вы Юре тогда говорили, что не заводите кошку, потому что здесь - двенадцатый этаж.
- Говорили…
- Я увидела Мишку…
- Жизнь меняется…
- И не сказала, что свою кошечку привезла.
- Кошку?
- Она никогда и никуда не выйдет, она - тише воды, ниже травы.
- Так это кошка вчера жутко шипела, а потом истерически, кошмарно визжала?
- Видимо, да.
- Что значит - "видимо, да"?
- Маняша визжала.
- Не поймешь, то ли скорую, то ли спасателей вызывать… Тише воды, ниже травы… ни ест, ни пьет, и туалет ей тоже не нужен, только шипит и истерически орет. Где вы прибамбасы кошачьи поместили?
- В глубине, у самой стенки под письменным столом, он же старинный - широкий. И у меня специальное средство против кошкиного запаха есть. Поддона с плошками и не видно.
- Зато как слышно! И на столе же компьютер!
- Я найду ей другое место.
- И она не будет кричать, как резаная?
- Думаю, да.
- Что значит "думаю"? Разве раньше ни шипенья, ни крика ее вы не слышали?
- Слышала.
- А как же в поезде вы ее везли?
- В клетке.
- Господи, в какой клетке-то?
- В большой деревянной для птиц, она в пакете на платяном шкафу стоит.
- На шкафу папки с рукописями Валентина, которые я еще не разобрала.
- Я их отодвинула от края к стене, клетка и поместилась. …Когда я уходила, Маняша на моей постели сидела. А когда вы зашли, видно, спряталась. Я ведь дверь плотно закрыла, вот она и сидела неслышно.
- Выходит, в ваше отсутствие и в комнату не зайти?
- Людей она не боится.
- Но ведь орала!
- Кота не надо туда пускать. И нет проблем.

"Нет проблем.
Есть кошка.
Нет кота, нет проблем.

Господи, о чем речь-то? Абсурд какой-то!

И у кого нет проблем?

"Макушку пронзило болью, боль растеклась по затылку, в плечи, в спину.
- Завтракайте, я делаю это поздно, - сказала Наталья Георгиевна, чтобы уйти от дальнейшего разговора к себе со своей утренней чашкой кипятка, подкрашенного кофе и сухими сливками, скорее принять лекарство. И с мыслью, что уже какой день живет под знаком Эльвиры, не прикасается к работе, добавила по склонности объяснять свои поступки, - в первой половине дня я работаю, на пустой желудок моя голова лучше соображает.

Через некоторое время раздалось в коридоре:
- Я ухожу.
- Я закрою, - так же односложно откликнулась Наталья Георгиевна.
От боли голова у нее раскалывалась, и она на целый день выпала из жизни. Полегче стало только к следующему утру.

Но опять не вставалось. То и дело, словно по мозгам, хлопала дверь: Эльвира по-утреннему ходила туда-сюда, туда-сюда. Дверь - хлоп-бум, хлоп-бум. "За двадцать семь лет, что прожили мы в этой квартире, эти двери так громко стучали, может быть, двадцать семь раз, а тут за один утренний час - бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум!.. Ни доспать, ни встать… Экая я стала зануда! Но ведь как напрягает", рассуждала про себя Наталья Георгиевна, пока не раздалось из коридора:
- Я пошла.
* * *
"Беру себя в руки!". Наталья Георгиевна заставила себя дотошно поумываться-поодеваться, сготовить основательный завтрак, не думать "обо всей этой нелепости, в которой сама же виновата".
Действительно, образовался настоящий цейтнот. С книгой пора было закругляться, до условленного срока осталось три дня. Значит, надо было все делать быстрее - быстрее сверять цитаты, обговаривать с автором по телефону оставшиеся не обговоренными поправки, быстрее вносить правку по тексту в дискету, которую ждут в издательстве. И ждут звонка Натальи Георгиевны, чтобы прислать славного мальчика Андрюшу, курьера, за распечаткой с поправками и за дискетой.
Если собраться и не расслабляться, работы при ее опыте - на два дня. В последний день можно будет еще раз все перелистать, проверить себя.

Издательское дело требует исключительной внимательности, цепкого глаза, чтоб не сказать - ума, обязательной аккуратности. В текстах, которые Наталья Георгиевна редактировала, не оставалось мест, где из-за неточностей в словоупотреблении тонет, искажается или даже пропадает смысл того, о чем автор хотел бы сказать, не оставалось и неопрятного синтаксиса, тоже искажающего смысл написанного, ни, тем более, косноязычия, неверных цитат, опечаток.
Всего этого в нынешних книжках, журналах, газетах - тьмы и тьмы. Уровень грамотности на телевидении, "чтоб остаться в живых", Наталья Георгиевна не комментирует. Привыкнуть к свальному языконезнанию невозможно. Воспрепятствовать можно только малостью - собственным неучастием в этом кошмаре. Правы те, кто считает варварское отношение к языку антинациональным преступлением.
Решивши ни в чем таком не участвовать, себе Наталья Георгиевна наказала:
"Гони все мысли о таком подальше. Гони - и вся недолга!".
Но однажды, читая книжку кого-то из молодых теоретиков образования, к тому же, значилось на обложке, "кандидата педагогических наук новой формации", пережила такое острое недоумение, что оставила этот шедевр книгопечатанья начала ХХI века в России себе в качестве памятки. И иногда, чтобы укрепиться в своем профессиональном занудстве, вглядывается в этот шедевр.

Напоминает себе - "Гони от себя эти мысли!".

Но как прогонишь, если уже в самом начале книжки видишь такое вот умствование: "Развитие цивилизации на рубеже 21 (!) века добилась (!) результата, одновременно поражающие (!) воображения (!), восхищая сознание, (!) и пугая разум, (!) логикой и анализом того (!), к чему может привести такое(!) развитие планеты"?

"Гони эти мысли подальше!".

Но как прогнать их, если, открыв наугад страницу, видишь: "Самореализация в условиях (!) самодостаточности является главным критерием (!) в мотиве (!) всей жизнедеятельности педагога новой формации". … "В первую очередь необходимо понимать, что педагог новой формации, (!) это уже другая (!) не только интеллектуальная составляющая, (!) но прежде всего гармонически развитая личность". …. " спектр его возможностей многогранен и эффективен (!!)"?

"Ну гони же, гони!".

Но как же не думать о том, что квазиученый муж скорее всего не остановится на "достигнутом", что возгонит свое псевдоученое издание в публикацию для докторской диссертации по педагогике, перекорежит мозги учителям и будущим учителям, как же не думать, если весь полуторастастраничный опус (на мелованной бумаге, с многоцветными иллюстрациями, в глянцевой, конечно, обложке) тиражом в три тысячи экземпляров - в таком вот стиле, в такого вот духе?

"Гони!
…Забудь!"

Но разве можно навсегда забыть, например, как - за треть века до такой перестройки печати - МихВас, - так звали в послесталинской газетной среде Михаила Васильевича Хвастунова, зав.отделом науки "Комсомолки", - внешне бесстрастно, с многослойным сарказмом говорил такому автору: "С кем-либо из академиков общался? Нет? Вот когда хоть с одним из академиков поговоришь, приходи".
Забудется ли, как в той же "Комсомолке" Ярослав Голованов, умевший писать, "самореализуясь в условиях самодостаточности" и "восхищая сознание", "логикой и анализом" за секунды бы определил, что перед ним не текст, а косноязычная бессмыслица. Макулатура. Сказал бы: "Этого неоплатоновца к редакции не приучать".

Неоплатоновцами в 60-е - 80-е годы сотоварищи Натальи Георгиевны называли между собой авторов, подобных мужу от педагогики, жаждущему в новой формации прослыть ученым, то ли особо умным, то ли особо значительным.

Опусы неоплатоновцев вызывали некие ассоциации с речевым барахтаньем, запечатленным в речах героев Андрея Платонова. Странные эти ассоциации - раздражающие, антитетические, от противного, словно требовали созидательное платоновское от разрушительного неоплатоновского защитить.
Потому что Платонов, извлекая неведомый прежде языковый ресурс, пополнял художественные силы русского языка, укрепляя всю систему его главных, непреложных законов.
Впрочем, в те же годы, когда Платонов, вслушиваясь в само время косноязычия, создавал свой гениальный литературный стиль non-fiction, ни одно тогдашнее издательство, как пить дать, не "повелось" бы "без комплексов" тиражировать абракадабру вроде вот такой: "отсюда вытекает и следующая аксиома".
Хозяева изданий держали грамотных редакторов, редакторы - грамотных корректоров наборщиков в типографиях - настоящих профессоров по части русского языка. Зачем? Ради нормального общения "автор - читатель".
Литературные редакторы, корректоры, наборщики советского времени вообще памятника достойны. Редакторы - хотя бы за одно то, что семьдесят лет подряд неутомимо старались избавить читателя от миллиардов чиновничьих "является", "осуществляется".
На хозяев нынешней печати нет ни МихВасов, ни Головановых, да и никаких других охранителей осмысленной русской письменной речи. Ну разве возможно было увидеть, в частности, в газетах с миллионными тиражами вот такое словоизвержение: "Я реально (!)каждый день посещаю лекции и семинары. …Надеюсь, что и в будущем у меня найдется время на духовные удовольствия"(!). И никого, через чьи глаза и руки проходило в редакции "интервью" с распрекрасной, по сравнению с другими, Юлией Михальчик, которая "отличается от агрессивно-сексуальных малолеток нашей эстрады душевной теплотой и чистотой", никого из журналистов не отвратила бессмыслица прошедших в печать - в девственной безграмотности - словесных оборотов.
При миллионных тиражах - это кромешное насилие над родным языком и над читательским чувством языка.
Дефолт смел то лучшее, что было при становлении в стране свободной печати, - стремление к приумножению, прежде всего, языковой культуры. Владеть печатью стали на дефолте обогатившиеся. Их "рынок" - косноязычный серийный насильник, в словах понимающий только одно - "Вы читаете, чтоб покупать".
* * *
продолжение: фрагмент 6

для сообщений и контактов

архив сообщений
архив текстов
архив альбома