предыдущая версия сайта

ГЛАВНАЯ СООБЩЕНИЯ ТЕКСТЫ АЛЬБОМ ЕВГЕНИЙ АРХИВЫ ССЫЛКИ

СКАРЕДА / рассказ, фрагмент 3
начало: часть 1
Видимо, все-таки не желая облысения, с первых дней их семейной жизни неизменно хотя бы за часок предупреждал он жену, если предстояло появиться в их доме пусть и знакомому человеку. Надо же хозяйке, как говорится, хотя бы одним глазком окинуть состояние дома, содержимое холодильника, кухню, собственный вид, сменить полотенце в ванной, положить свежий кусок мыла, да мало ли еще что.
Когда Валентин перестал служить в редакциях, уйдя "на вольные хлеба", своим временем он полностью распоряжался сам - рабочим и нерабочим. Это значило, что если он работал, если его не видно-не слышно, даже по многу часов подряд, пока он не прерывался сам, она и не желала ничего от него, никакой помощи по дому. В то же время, если в доме объявлялся друг или знакомый, а у Натальи Георгиевны неотложная газетная работа, она могла, приветив гостя, спокойно удалиться из столовой или кухни в тихий угол квартиры (как правило, в мужнину комнату, где обычно работал он) и строчить свой материал для своей газеты. Стрекотание пишущей машинки за закрытой дверью никого из приходящих в их дом не раздражало, поскольку чаще всего было привычным, как и в собственном доме.
Когда появился компьютер, что совпало с приходом в одночасье во все и вся вокруг другой жизни, как и для миллионов других семей, привычки, нажитые установления, те, что были приняты в их доме, считай, рухнули. Кроме главного: если кто-то из них уединился поработать за письменным столом, не трожь. Не касайся, не лезь ни с чем, что не представляет собой крайней необходимости.
Так совпало, что к тому новому времени, когда Россия, за исключением олигархов и иже с ними, едва не задохнулась в атмосфере всеобщего разрушения, им, прожившим вместе больше сорока лет, перевалило на седьмой десяток.
Позади осталось время надежд первой половины девяностых. Надежд на то, что, как бы ни было трудно, стойкость и труд все перетрут.
К девяносто седьмому почти все труды в финансовом отношении сводились на нет: партнеры срывали договоренности неплатежами. Неплатежи превратились в настоящий бич.
Но все-таки они с Валентином не позволяли себе расслабляться, вкалывали до седьмого пота, пока не разразилось 17 августа 98.
Некоммерческое дело их рухнуло Выпуск газеты, посвященной Пушкину, - по определению был некоммерческим в отличие от производства желтой прессы. Рухнули и многие тысячи, подобных их издательскому, малых предприятий культурного "профиля". "Третий сектор" экономики, едва добившись законных прав на существование, погиб. Погибли и тысячи и разных других малюсеньких и малых предприятий.

Носители финансовой катастрофы 17 августа 98 подчистую опустошили у людей кошельки, то есть отняли у множества активных, трудоспособных возможность вести самостоятельно созданное вопреки неисчислимым препятствиям дело.
Фактически перебит был хребет массовой предприимчивости как таковой. И почувствовавшие вкус к экономической самостоятельности были ввергнуты в состояние паралича. Люди вынуждены стали думать только о том, как прокормиться сегодня, сейчас.
Смерч дефолта превратил в труху миллионы тех самых "удочек", о необходимости обзавестись которыми изо дня в день почти целое десятилетие, вплоть до 17 августа 98, толковали разнокалиберные модные социологи, политологи, психологи, экономисты-пропагандисты частного предпринимательства.

Теперь, тоже почти десять лет после дефолта-98, те же публичные умники, конечно, не могут не связывать заторможенное развитие несырьевого сектора экономики с последствиями дефолта.
Но почему-то, "кося" под простачков, - видимо, потому что считают многих, еле выживших, простачками, - умалчивают умники, что дефолт-98 фактически выжег почву, на которой после 85 года устремилось расти и крепнуть гражданское общество новой России.
Теперь вот экономика вроде того что встает на ноги. Гражданское общество - нет. А публичные умники винят в этом людей.
Мол, неразвиты в народонаселении страны гражданские чувства, мол, природа у него такая - "мыслящий тростник", еще и Паскаля цитируют. И еще присовокупляют самочинный рецепт - мол, нутро населенческое надо решительно менять, то бишь природу нутра - менталитет. Цивилизоваться надо радикально, вывернуть себя хотя бы и наизнанку.
Как?
Свою жизнь надо рассматривать как личный бизнес-план.
На другого человека смотреть только как на ресурс своего бизнес-плана. Ресурс, нужный для оперативной сделки или припасенный на случай.
И - вперед!
С полной убежденностью в своем гражданском праве. В праве считать себя цивилизованным гражданином.

Посмеяться бы надо всем таким, да куражу не хватает, сил не достает.

…Неоткуда взять "нецивилизованному" ражу, если за первые десять лет "перестройки", до "дефолта 98", устал он предельно, то есть очень устал.
А за почти десятилетие после "дефолта 98" он устал уже беспредельно.
Беспредельно устал, то есть очень… - очень… - очень устал -
крайне,
чрезвычайно,
исключительно,
невообразимо,
невероятно,
несказанно,
необыкновенно,
бесконечно,
безмерно,
безгранично,
нечеловечески,
донельзя,
невозможно,
чудовищно,
адски,
зверски,
отчаянно,
дико,
бешено,
жутко,
в высшей степени,
беда, как устал.
До ужаса,
до безумия,
до умопомрачения,
смертельно,
до смерти устал.

До смерти - вот что значит - беспредельно устать.
До смерти - это когда уставшего уносят на погост.

К тому же каждый - каждый - из несказанно уставших, но выживших "нецивилизованных" отставных граждан каждую секунду видит и знает, как беззастенчиво даже и погосты гражданского общества оскверняются и оскверняются беспределом."Надо себе заметить", проскочило также в мозгу Натальи Георгиевны, пока она "соображала", как будет правильнее ответить Эльвире, - "да" или "нет", " надо себе заметить, что существительного "беспредел", как и глагола "беспредельничать" в словарях русского языка нет. Есть наречие "беспредельно", есть прилагательное "беспредельный" - слова, предназначенные определять свойства, характер действия или предметности; в общем-то не основные, не главные, добавочные слова, слова-краски, в отличие от глаголов и существительных. …Есть существительное "беспредельность", но оно связано с категориями метафизики, онтологии, мировосприятия… Оно для философов… Впрочем, философы нынче в своих публичных дискурсах чаще оперируют как раз словищем "беспредел", чем понятием "беспредельность"… И во множестве трибунных диспутов, так сказать, на актуальные темы то и дело слышишь глагол "беспредельничать".

Вот и получается, что не успели устать только нынешние двадцатипяти-тридцатипятилетние, поколение, насмотревшееся на маяту старших, не пожелавшее хоть сколько-нибудь повторять опыт старших, принявшее безусловную жесткость - жестокость дикого рынка, менеджерство как стиль жизни, преуспеяние, в первую голову материальное, "все и сразу". Безо всяких там гуманитарных тонкостей.
Эльвире как раз тридцать.
"… Для таких, как я… жить под одной крышей… "Вы теперь совсем одна". …Не слишком ли крутая хватка?….".

…Собирая тогда, с августа девяносто восьмого, буквально с миру по нитке, начали они снова - пусть и с нарушаемой периодичностью - выпускать газету свою, шесть лет до того выходившую. В преддверии 200-летия Пушкина закрыть издание, Пушкину посвященное, позволить они себе не могли. С детства знавшие голод, войну, научившиеся преодолению многого, что приходилось и в юности, и в зрелости преодолевать, справились они в тот год и с убийственным чувством невозможности действовать.
За последующий год продано было за копейки из дома все, что продалось.
- Вот оно, - сказал Валентин, - "чем хуже, тем лучше", я понял эту пословицу применительно к себе: никакой иной занятости, кроме всю жизнь самой желанной… Радоваться надо: писать можно, сколько влезет… - И, помолчавши, добавил, - еще пенсия есть.
"Да", внутренне согласилась Наталья Георгиевна. "Никакой занятости ни для заработка, ни для общественной пользы" и, уловив за нейтральной интонацией мужа горечь, поддакнула Валентину:
- Пенсии две - одна пойдет на квартплату, другая - на жизнь.
С утра до ночи Валентин сидел за компьютером, доделывал роман, до того писавшийся урывками. Каждый новый кусок Наталье Георгиевне прочитывал. Почти безмятежными были те предночные часы. Она думала иногда про себя, что за сорок лет им только раза два - три удавалось совместить отпуска, всего на три-четыре недели создать себе такую идиллию.
Может, жизнь-костовстреха так вот показывает свою сермяжную, невыкрашенную, правду? - и так думалось в те дни Наталье Георгиевне. - Может, действительно, правы те наши предки, что в тяжкий свой век переозвучили сокрушающее душу германское слово "катастрофа", приблизив его смысл к изначальному, более умеренному, совместимому с жизнью, его смыслу: катастрофа - поворот, поворотный момент дела.

Над правдой не мудрствуй.
Над правдой не мудрствуй?
Над правдой не мудрствуй!

Катастрофа и есть катастрофа.
Переломит - не тужит.
* * *
За час до смерти муж еще сидел за компьютером.
* * *
Как миновал первый год после, она не помнит. Не поняла. И сейчас не понимает.
На другой год распечатала на принтере рукопись, вычитала, собрала ошметки рублей, остававшихся от пенсии, буквально при помощи "доброго дяди", то есть доброй волей человека, прежде не знакомого, но начинающего небольшое полиграфическое дело, издала пятьдесят экземпляров мужниного романа, отправила шестнадцать томиков в Книжную палату, по томику в несколько библиотек, остальные раздарила друзьям и знакомым. Потом тот же издатель стал давать ей на редактирование некоторые поступающие к нему рукописи и за работу платить.
Основную часть дня проводит Наталья Георгиевна в мужниной комнате: здесь большая часть его архива, разбирает его потихоньку - дело это кропотливое, медленное, эмоционально трудное. Поэтому время от времени откладывает она эту обязательную свою работу, читает рукописи чужие. Иногда пишет свое, называет про себя это свое плодами графотерапии. Сеансы графотерапии, особенно протяженные, когда прочее не обязательно совсем, тишина в доме при странной, холодной теперешней свободе ее стали для нее драгоценностью, которую отодвигает она от себя только ради редких встреч с друзьями - и осталось-то их - на пальцах одной руки пересчитать.

…И вот теперь на место, где проходит теперь главная часть и ее жизни, где сохраняется еще все, как было при муже, придется едва знакомого человека пустить… Юру не спросишь, какая Эльвира. Покладистая или вздорная. Аккуратная или неряха. Вежливая? Упрямая? Начитанная? Добрая, открытая? Какая с людьми, особенно если под одной крышей живет.
С ним-то вот не ужилась!
От него-то свой звонок к Наталье Георгиевне скрывает!

Наталья Георгиевна знала о себе, что она "девочка позднего развития", что только благодаря профессии газетчика научилась она, да и то только годам к тридцати, говорить людям "нет" тогда, когда видела, что кому-то хочется на ком-нибудь проехаться, как потом стали выражаться, "тот-то того-то употребил".
Да, прежде всего, в силу профессионального опыта знала она, каковы люди бывают, узнала и то, что их немало и что далеко не быстро лукавого человека распознаешь. …А нынче обман, считай, в обиходе…
"Криво лукаво к лесу бежало, зелено кудряво спрашивало:
- Криво лукаво, куда побежало?
- Зелено кудряво! Тебя стеречи!"
Не вляпаться бы в обман.
Да уж на остаток дней научиться бы следовало быть эгоисткой: оказалось что-то не так, сразу отвечай "нет".
Московские улицы не перебегать где попало, вечно спеша при постоянной занятости, Валентин все-таки ее научил. А вот "подгребать под себя" не научил, потому что сам не желал этому учиться. Другого поддержать, другому помочь, на другого расходоваться - пожалуйста. Да еще с радостью. Таким был он, и она с ним была - два сапога-пара.
В теперешней, совсем другой ее жизни ей заново приходится учиться многому новому элементарному. Ходить крайне осторожно, не дай Бог, оступиться или поскользнуться. Одеваться подолгу, учитывая, что в магазине, в аптеке быстро ей становится душно и жарко до испарины, на улицу же в испарине не выйдешь - непременно прихватит простуда, переносить которую становится ужасно трудно. Приходится учиться и готовить помалу, чтоб не пропала ненароком снедь. Дополнительные расходы тут ей и не по силам, и не по карману.
По утрам в себя приходить тоже все чаще - проблема. Иной раз нет сил и переодеться на день - с постели, закрываемой в несколько приемов, - в халат, на диван, в угол, что поближе к телефону (руку протяни), на колени - картонка, рукопись, пока с места не поднимут жажда или голод.
…А считаясь с присутствием в доме чужого человека, множество движений придется делать не как Бог на душу положит, а с чувством, с толком, с расстановкой. Как будто бытовая мелочевка во всем ее несчетном множестве тебе все еще интересна.
Может, и получше будет вдвоем, может, не столь острыми будут приступы состояния беспросветности в ее упадающих днях, может, это фортуна подбрасывает ей пучок соломки. Может, и грех тут сомневаться…
Все это мелькало в мозгу у Натальи Георгиевны, пока она не услышала, должно быть, конец эльвириной речи:
- …ординатура - два года, о, кей!
И телефон замолчал.
* * *
В какой из ближайших дней бывшая золовка приедет, Наталья Георгиевна не уловила. И по вековой привычке в ожидании гостя охватив взглядом общий вид квартиры, едва вслух не сказала: "Глаза болят".
И стала прибираться. Слегка. Но как это бывает у каждой хозяйки, промыла одно, вытерла пыль с другого, переставила третье, коснулась четвертого… И пошло-поехало, будто само собой. Веник, щетка, пылесос, тряпка, губка. Полки, книги, шкафы, кресла, стулья, углы, все домашнее пространство. На одну только кухню целый день ушел - все что-то мылось, перемывалось, чистилось, перетиралось… Ушло на уборку почти полных два дня. Конечно, с перерывами. Пунктирно. Потому что ноги, спина, руки, глаза уже не хотели сразу и так много такого вот дела.
Рука правая в плече и лопатке, которая уже несколько лет у Натальи Георгиевны сильно болела и которую она берегла, чтобы хоть ручку гелиевую держать и клавиши на компьютере нажимать, уже совсем не хотела работать. Но пришлось еще картошку чистить, свеклу, морковку тереть, капусту резать, лук шинковать.
Борщ сварила постный - он у нее всегда хорошо получался - на крытый балкон поставила - там он при ночном холоде два, да и три дня простоит, только вкуснее станет.

Балкон этот их Наталья Георгиевне очень любила. Несколько лет назад, но уже в новой жизни, когда они с Валентином начали уже зарабатывать новые, капиталистические деньги, он сказал как-то:
- Ты, ворчунья, всегда ведь считала, что советские архитекторы на коммуналке экономили неприлично и что, в частности, балконы наши - проформа, никак к жизни их не приладишь… я сегодня договор подписал, завтра мастера придут, застеклят балкон… радуйся…к ресло туда поставим, столик… ни шума, ни ветра.
Ей нравилась его манера смазывать - приглушать - шуткой свои поступки, особенно когда он делал что-нибудь, облегчающее быт. Она не понимала женщин, которые обижаются на мужей, получая в подарок, скажем, кухонный комбайн, а не дорогущий парфюм. (Другое дело, что саму идею кухонного комбайна Наталья Георгиевна считала лукавой: возни с ним больше, чем без него. И ее муж это ее мнение знал).
Может, потому и сейчас не понимает она таких обид женщин, что на их с мужем веку приятную для кухонных или других домохозяйственных нужд утварь купить было не так просто, как сейчас, если деньги есть.
А Валентин мог привезти из командировки восточный с широким низом, с зауженным верхом казан для плова. Тяжеленная посудина. Но ведь не поленился. Мог привезти вазы для крупных высоких цветов - а цветы, считай, в их доме и зимой не переводились, - цен-то безумных на цветы не бывало, а он знал, что она совершенно неравнодушна даже к зимней голой ветке. Он мог приволочь домой то сковородку с нарядной красной крышкой, набор лопаток, щипцов, ножей, столетний медный электрический подсвечник и укрепить его над плитой "для ясности", расписной чайник с Волги, из Ташкента, Тамбова, авторскую медовницу с чашками для меда на керамическом подносе из Пскова, цветного стекла посуду из Киева, керамику с Балтики. Ему нравилось, что Наталье Георгиевне нравилось в их кухне. А ей нравилось еще и то, что их кухня нравилась и другим…

…Конечно, с дороги любому человеку тарелка горячего - благо, но, видимо, надо сообразить что-то и на второе, прикидывала Наталья Георгиевна, и сообразить тоже такое, что можно денек-другой в готовом виде хранить.
Пока разогревается борщ, если бы пришел домой Валя, она могла бы на скорую руку отварив элементарную вермишель, заправить ее сливочным маслом, яйцом или сыром, и второе готово. Муж был надежно непритязателен, всегда доволен домашней едой. Не любил только "живьем" чеснок и репчатый лук, рыбу, в которой много мелких костей, она сама ему никогда не предлагала - с первого раза поняла - не хочет.
Сейчас у Натальи Георгиевны нашелся в морозилке фарш, который она приладилась покупать в соседнем "Седьмом континенте" сразу по полтора-два килограмма - на месяц, на сколько придется - и делить на несколько частей. Одна из таких долей и осталась. Сделаю макароны по-флотски, решила она, для чего другого - устала, завтра целый день буду отлеживаться.
* * *
продолжение: фрагмент 4

для сообщений и контактов

архив сообщений
архив текстов
архив альбома